Двор. Баян и яблоко
- Автор: Анна Караваева
- Жанр: Советская проза
- Дата выхода: 1975
Читать книгу "Двор. Баян и яблоко"
— Ты уж не заболела ли, Валька? — обеспокоилась Лиза, которая рядом с ней снимала яблоки. — Ой, да у тебя глаза слипаются!..
Валя не умела и не привыкла жаловаться: это ведь было бесполезно — ее, сироту, мало кто жалел. Она кротко ответила, что почти до рассвета стирала.
— У-у, знаем мы эту Устинью… ленивее да злее никого в селе нету! — возмутилась Лиза. — Но неужто дядя Ефим не мог за тебя заступиться?
— Он заступался… да ведь он дома-то как на отшибе… — вздохнула Валя. — Если бы он не помогал мне, я по сю пору у корыта мучилась. «Ты, — говорит он тетке, — будто назло навалила на девчонку столько работы — ведь ей же завтра в бригаду ранехонько надо выйти». А тетка ему: «А я назло, назло и делаю — пусть лопнет бригада эта!»
— Вот гады ползучие! — вспыхнула Лиза. — А мы, знаешь, давай-ка назло всем Устиньям так поработаем, что они только ахнут… ладно?
— Ладно… — кротко улыбнулась Валя, вскидывая тяжелую голову. Но понемногу, равномерно двигаясь на прохладном ветерке, Валя оправилась, и несносные веки перестали слипаться. Она даже повеселела и на вопрос Володи: «Ну, как там?» — свежим голоском ответила:
— Дело идет!
Кое-где под яблонями уже начали шуметь из-за нехватки корзин. Стоило появиться Николаю Самохину, как на него сразу накидывались с просьбами и попреками. Не хватало корзин, из-за чего задерживались перевозка фруктов и взвешивание их на складе.
— Слышь-ка, Самохин, придумай что-нибудь, — предложила обстоятельная Антонина Шилова. — Ежели ты взялся за перевозку да за развес, так уж обеспечивай все как следует.
— Да уж я, кажись, стараюсь, — смущенно басил Николай. — Но сама видишь, лошаденка-то ведь одна для перевозки отпущена, да и на телегу сверх меры корзин не поставишь… а на складе мне в помощь даден один зеленый парнишка… вот я и кручусь, верчусь, как вьюн!
В ответ раздался дружный хохот и посыпались шуточки насчет того, что широкоплечий и грузный Николай Самохин меньше всего напоминал вьюна.
Но бойкая чернобровая молодайка Домашка Селезнева, озорно подмигнув, насмешливо заявила:
— Что вы на него зря наговариваете, на Николу Самохина? Это он с нами на ногу тяжел, словно медведь в малиннике, а где в другом месте он сущий вьюн… ей-ей! Вон как он возле Вальки вьется-увивается… ну вот словно невидимая сила туда его тянет!.. Охо-хо!.. Беда ведь это — быть бородатым да женихаты-ым!
Николай побагровел от смущения и, бурно отмахиваясь от хохочущей Домашки, как от наваждения, вскочил на телегу и поехал дальше по дороге, соединяющей ближние сады с дальними. Оглядываясь на привязанные к телеге корзины с яблоками, Николай осторожно ехал трусцой и обиженно бормотал себе под нос. На задористые шутки он не умел отвечать, да и что он мог возразить против правды? Из песни, как говорится, слова не выкинешь — да, вот он, вдовый, неуклюжий бородач, берет к своим осиротевшим ребятишкам молодую девушку, которая почти годна ему в дочери. Он же уверен, что она, сама выйдя из горькой сиротской доли, заменит его детям мать и почувствует привязанность к нему. Люди только посмеиваются над ним, будто, задумав жениться на молоденькой, он проявляет себя чуть ли не дурнем. А он считает, что рассудил правильно. Не брать же ему вдову (да еще с ребятами!) или ворчливую старую деву, которая к детям не привыкла и едва ли полюбит их. А эта, Валюшка (как Николай уже называл ее про себя), сама еще недавно девчушкой была, нрав у ней кроткий, мягкий; она сердцем вдоволь настрадалась, сначала у чужих людей, потом у безжалостной злой тетки и живо отзовется на ребячью ласку. Николаю вдруг так захотелось увидеть Валю, что он подъехал к ее участку раньше, чем было нужно.
Среди девичьих лиц Николай сразу увидел ее густой румянец, влажный коричневый блеск ее глаз и кроткую улыбку.
— Ну… как? Справляешься, Валя? — нагнувшись под деревьями и заглянув ей в лицо, спросил Николай слегка дрогнувшим голосом.
— Ничего… работаем… — спокойно ответила девушка, конечно не понимая, что он только для нее пришел сюда.
— Валька-а! Разве этак жениха встречают? — крикнул Костя, и опять начались шутки и смех.
В эту минуту откуда-то с боковой тропинки, словно заяц, вывернулся Дима Юрков с неразлучным своим фотоаппаратом в кожаном футляре апельсинного цвета.
— Минутку! — повелительно воскликнул он звонким тенорком. — Продолжайте смеяться… прошу! Смейтесь… ну! Так!.. Еще разок!.. Сниму с выдержкой… чудно!.. Спасибо!.. Будет великолепный кадр!..
Дима побежал дальше, неутомимо запечатлевая лица, позы, деревья, яблоки, легкие пятна солнца и теней на тропинках.
— А!.. Это вы!.. — обрадовался он, увидев Шмалева на нижних ступеньках лестницы, приставленной к раскидистой старой яблоне.
— Ну… как? Благодать? — весело спросил Дима.
— Что — благодать? — улыбнулся Шмалев, вытирая лицо.
— Ну… вот все это! — махнув вокруг сухощавой ручкой, пояснил Дима.
— Жалко, что скоро жарища начнется, — с той же неопределенной улыбкой сказал Шмалев.
— Какая бодрость всюду, какое единодушие! — заворковал Дима. — Там бородатый дядя радуется рвению молодежи, рядом группа женщин шутит и смеется… а здесь вы в позе победителя природы!.. Минутку!.. Останьтесь в этой позе!.. Та-ак… Еще раз… с выдержкой… великолепно!.. Спасибо! — И Дима заторопился дальше.
Шмалев проводил его прищуренным взглядом, о чем-то подумал, спрыгнул с лестницы и ходко зашагал к участку комсомольско-молодежной бригады.
— Здорово, красавицы! — весело и звучно приветствовал он девушек, выглядывая кого-то среди них.
— А… Валечка! Милая невеста, здравствуй! — с лукаво-нежной лаской протянул он.
Валя взглянула в его сторону, румянец жаркой волной залил ее лицо и шею. Руки ее разжались, и целая груда яблок рухнула из передника на землю.
— Ой… да что ты яблоки-то роняешь! — недовольно заметила Лиза. — Ведь у нас же уговор был!..
— В строгости тебя держат, Валечка! — громко пожалел Шмалев и быстро погладил ее круглое плечо. — Уж ты-то всегда такая работящая, что на тебя и по-смотреть-то строго нельзя, а не то чтобы злое слово тебе сказать!..
— А я никаких злых слов ей и не говорила! Нечего зря выдумывать! — рассердилась Лиза. — Мы обещали работать добросовестно, без брака… вот какой был уговор… А ты сюда зачем пришел, Шмалев? Почему не работаешь?.. Значит, ты лодырь?
— Ска-ажите, какая решительная девица… Сразу оскорблять человека? — мягко обиделся Шмалев. — Хоть бы ты, Валечка, за меня заступилась… сказала бы ласковое словечко… а?
— Да ведь я… — начала было Валя, подняв к нему влажный взгляд, полный мольбы.
— Что тут происходит? — раздался голос Володи Наркизова, и он быстро вышел из-за соседней яблони. — А… у нас гость, оказывается… Только время вроде не очень подходящее в гости ходить.
В его серых настороженных глазах Шмалев прочел: «Да, да, я помню, как ты высмеивал меня. Нет, это больше тебе не удастся!»
— А ты что, Борис, во время работы разгуливаешь? — жестко спросил Володя. — Старше нашего брата, должен бы все понимать, а ты вот лодыря гоняешь!
— А ты сначала спроси, умник, зачем я сюда пришел, — с оттенком превосходства в тоне и во взгляде заявил Шмалев. — По-человечески, от всей души захотел я проведать… вот ее…
И, выбросив вперед руку (с таким видом, будто что-то в ней было крепко зажато), Шмалев указал на Валю.
— Зашел я словом с ней перемолвиться, посочувствовать ей — ведь силком же ее замуж выдают, а она вот… бессловесная, размазня несчастная… меня же под вашу комсомольскую ярость подвела и защитить меня, ее же доброжелателя, не сумела… Эх! Тошно мне смотреть на этакое убожество!..
Румяное лицо Шмалева выразило презрение, он отмахнулся от Вали, будто отбрасывая ее в сторону, потом резко повернулся и зашагал было прочь. Но тут некстати высунулся Костя Шилов. Только сейчас услышав голос Шмалева, он подбежал к нему, запыхавшись и ловя его взгляд.
Взглянув на его маленькое востроносенькое лицо с любопытно бегающими светлыми глазками и с пухлым подбородком, будто проколотым посредине глубокой ямкой, Володя сердито подумал: «Ох, какой он еще несмышленыш».
— Стой, Борис, стой!.. Когда ты мне покажешь, как перебор на баяне делать? — спросил Костя.
— Что? Перебор показать? Тебе? — презрительно хохотнул Шмалев. — Да тебе же медведь на ухо наступил… очень нужно для тебя стараться.
— Да ведь ты же мне обещал! — в отчаянии напомнил Костя.
— Обещанного три года ждут, — усмехнулся Шмалев.
— Эй, узнай его, Костька! — резко произнес Володя. — Это такой обманщик — обещал бычка, а дает тычка!.. А ты нос не вешай, Костя… Я тебе новость скажу: будет у нас свой колхозный баян и всякая другая музыка… председатель обещал после сбора урожая нас, молодежь, самыми лучшими инструментами обеспечить… Значит, нечего тебе за Шмалевым бегать, обойдемся и без него… пусть не задается своим баяном!..
Шмалев обернулся на ходу и, как бы оставляя за собой последнее слово, бросил через плечо:
— Что будет, комсомол, не знаю… а пока я один играю!
Володя до боли закусил губу, досадуя на свою не-находчивость. Только что он своевременно осадил Шмалева, а сейчас тот удалялся, конечно смеясь над ним. Знакомая зависть к неизменной находчивости, выдержке и озорной веселости этого человека снова охватила Володю. Он стоял, зло и бессильно глядя вслед удаляющемуся Шмалеву, и все еще не мог придумать, что бы такое сказать ему.
— Володя!.. Да Володя же!.. — долетел к нему голос Лизы. — Что ты, оглох, что ли? Иди же сюда… Валя плачет…
Валя сидела на земле, закрыв лицо руками и согнувшись, будто под тяжкой ношей, которую уже не было сил больше нести. Ее круглые плечи, темноволосая голова с короткой толстой косой и все ее тело дрожало от беззвучных слез и горя. Рядом валялись на земле пыльные яблоки, которые она уронила от неожиданности, в пыли были ее босые ноги, старенькое пестрое платьишко, заплатанный передник, — все, казалось, говорило, как безрадостна и заброшена была эта молодая жизнь. И Володя понял это.
— С чего это она? — прошептал он Лизе.
— Она ничего не говорит… Знаешь, что?.. Устиньиша выдает ее за Николая Самохина, а Вальке, видно, нравится Шмалев… Вот тебе и все… — закончила Лиза и тихонько подсела к Вале.
— Ну… будет тебе… Вытри слезы, а то глаза у тебя, поди, уж не видят ничего.
Лиза осторожно разняла ее мокрые дрожащие пальцы и сама вытерла залитые слезами глаза. Потом помогла Вале встать.
— Что случилось с нашей милой фламандкой? — спросил Баратов, проходя с Никишевым мимо участка Володи Наркизова. — Смотри, Андрей, как она плачет… Вот оно: «всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет!»
— Какие там страсти? — укоризненно сказала Лиаа. — Обидели ее…
— Оставь ее в покое, — посоветовал Никишев.
— Но я все-таки угадал, Андрей!
— Посмотрим… ей не до разговоров… пойдем.
Валя стояла, еще ощущая в себе пронзительный холод душевной боли. Она не только была унижена презрением к ней Бориса Шмалева — она еще выдала свою горькую тайну: сколько мучений принес ей этот человек, которому она была совсем не нужна, но все прощала ему!