Двор. Баян и яблоко

Каждый раз, слыша подобного рода восклицания, Устинья обращала в сторону мужа угрюмый и свирепый взгляд. Поневоле подавляемые, бурные вздохи сотрясали ее грудь, сводили злобной дрожью плечи; она вся кипела, но взорваться не могла — обстоятельства оказались сильнее ее. Никишев перехватил ее растерянный взгляд, брошенный было в сторону главного зачинщика «беседушки», но дедунька ничего не заметил.

Дедунька, Никодим Филиппыч, приумолкнув, почесывал за ухом. Его томно полузакрытые глаза и склонившаяся к заплатанному плечу маленькая лысая голова с лохматыми височками — все должно было показывать мирную и ласковую старость. Бесстрастно, покорно молчал и «род» его; только младенец, воюя с тугой материнской грудью, временами всплакивал в полусне. Мать младенца, как покорная сноха, испуганно прижимала его к себе, боясь гневного взгляда свекра. Но Никодиму Филиппычу в данный момент не было никакого дела до одного из своих потомков. Благолепный старичок о чем-то думал, что-то прикидывал в своем «избяном уме», как выразился про себя Никишев; право, чем дальше, тем пестрее «беседушка» играла красками!

Из этой пестроты выпадал Борис Шмалев. Он сидел несколько позади дедунькиного «рода», почти рядом с Устиньей Колпиной. Его рубаха-косоворотка, вышитая васильками, опрятно голубела над встрепанной головой соседки, он был выше ее. На его свежем молодом лице не заметно было ни волненья, ни раздумья, да и, казалось, после провала его предложения «разверстать» урожай по печам, уже ничто не занимало его на «беседушке».

Но когда Никишев передал, что сказали ему в Трактороцентре в Москве о той самой машинно-тракторной станции, которая должна в текущем тридцатом году открыться в районном центре, — в выражении лица Шмалева что-то изменилось. Он даже вытянулся вперед, будто не желая что-то пропустить, и с каждой минутой в его доселе равнодушном взгляде все более подчеркнуто обозначалось напряженное внимание.

— Батюшки! — в веселом испуге воскликнула Шура. — Извиняюсь, что речь вашу, Андрей Матвеич, прерываю… но ведь я уже видела… Я видела, как эта новая машинная станция в наших краях строится!.. Я только не сообразила тогда, что и как… Помнишь, Семен Петрович (она обратила к Коврину зарумянившееся от оживления лицо), как я месяц назад ездила в район в очередь на «интер» записываться?

— Ну как же, как же… — бросив ей навстречу горячий взгляд, ласково ответил Семен.

— Я тогда в районе и пожаловалась: один-разъ-единственный «интер» на сотни пашен, попросту сказать, на разрыв гонят… этак скоро от него, сердешного, рожки да ножки останутся!.. А тут мне один пожилой товарищ сказал: «Не печалься, трактористка, дай срок — тут появится целая семья «интеров» и других машин, много легче колхозам станет…» И другие дяденьки, которые кирпичную стену клали, еще добавили: «Вот, мол, для машин приют строим!..» Но я домой торопилась и потому краем уха слышала, да и мнилось мне, вроде шутили они со мной… А оно, выходит, станция-то машинная строится!.. Ой, не смейтесь надо мной, Андрей Матвеич, что я сразу не сообразила…

— Зато сейчас вспомнили, Александра Трофимовна, — приветливо ответил Никишев, — к вашему свидетельству я с удовольствием добавляю имеющиеся у меня сведения о вашей будущей машинно-тракторной станции.

Когда Никишев прочел одну за другой несколько страничек своих записей о районной машинно-тракторной станции, Володя бурно захлопал в ладоши.

— Вот здорово, ребята!.. Тракторы и прочие машины, ремонтная мастерская… учеников будут принимать. Я обязательно пойду учиться, стану трактористом!

— А электричество! — восторженно зазвенел голосок Лизы. — От станции и к нам потом электричество дотянут… и к нам будет приезжать кинопередвижка, картины будем смотреть!..

— Ишь как раззадорило вас! — по привычке заворчал было Радушев, но его перебили заливчатые молодые голоса:

— У нас тоже радио будет!

— Изба-читальня!..

Костя Шилов почему-то вскочил на скамью и, крутнув ногой, почти пропел:

— Футбо-ол! Футбо-о-ол!

— Дай срок, все будет! — воодушевился Семен. — А теперь напоследки слушайте все, что я объявляю!.. Так вот: нечего вам, товарищи колхозники, беспокоиться, на какие, мол, средства будем обзаводиться механизацией, откуда деньги возьмем… Объявляю никаких денег и не потребуется — сушильную камеру нам сделают в порядке шефства города над деревней рабочие-механики на Тракторострое. Понятно?

— Понятно… — проскрипел Никодим Филиппыч. — Святые люди в наших краях объявилися!

— На что нам святость, если мы по дружбе-товариществу можем поступить! Рабочий класс на Тракторострое наши яблочки за милую душу будет кушать, которые через кооперацию мы туда, на степной простор, доставим. А как заработает у нас механическая сушилка, мы и различными сухими фруктами будем рабочий класс снабжать! И вообще первосортные наши продукты всюду найдут потребителя. Да! Еще новость: был у меня сегодня посланец из нашей будущей машинно-тракторной станции. Им для столовой нужно постоянно закупать овощи и фрукты. Пожа-а-луйста, говорю, с нашим удовольствием будем вас по договоренности снабжать!.. А этот товарищ мне в ответ: «У нас, говорит, будет хорошая ремонтная мастерская, а при ней всякие специалисты-техники…» И, словом, наша задача, говорит, распространять и внедрять самоновейшую технику в сельское хозяйство и обучать тому людей.

— Вот мы, молодежь, в первую очередь и будем обучаться! — возликовал Володя.

Сначала он, а потом и другие принялись расспрашивать Никишева о разных сторонах жизни в виденных им машинно-тракторных станциях.

За «дедунькиным» столом глухо забубнили, а Устинья, тяжело дыша, от растерянности и злости, таращила на всех ошалелые глаза. Ни срама, ни скандала не получилось, а, наоборот, о них, скандалистах, все словно забыли, они просто оказались не у дел, «беседушка» раскололась, как гнилой орех.

Отвечая на вопросы, Никишев вдруг заметил, что Борис Шмалев, подсев поближе к Устинье и Никодиму Филиппычу, что-то быстро зашептал им. Устинья беззвучно прыснула в кулак, а дедунька с загадочным видом пригладил ладошками свою желто-восковую лысину.

«Эге, Шмалев их настраивает на какой-то шаг… — предположил Никишев. — Но что именно они придумали?»

Не прошло и пяти минут, как среди оживленного говора и шуток раздался жалобный, как дудка, голосок Никодима Филиппыча:

— Ради господа бога… не гневайтесь на меня, старика… а дозвольте мне, милостивцы, спросить… э… кхм… сколько этих самых станций пооткрывали?

— Пока сто пятьдесят с небольшим, — ответил Никишев.

— Сто пятьдесят… дай-то, господи… — забормотал Никодим Филиппыч и слегка покосился в сторону Шмалева.

— Не очень густо — насмешливо прозвучал голос Шмалева, и он поднялся с места, слегка разминаясь и посматривая на Никишева нагловато-недоумевающим взглядом. — Не очень это густо, говорю… Для нашей огромнейшей страны эти сто пятьдесят станций… просто капля в море! Помилуйте, да что может значить этакая малость?

— А хотите — поспорим, — сказал Никишев среди наступившей тишины. — Через год-два у нас в Советском Союзе будет уже не одна тысяча таких вот станций!

— Пятилетка же на дворе! Заводы какие строятся! — подхватил Семен. Но Шмалев продолжал доказывать свое, а потом беззаботно расхохотался:

— Да все это когда еще будет! А я опять же предлагаю: пока дойдут до нас всякие технические блага, испытаем еще один простецкий, но ей-ей же верный способ. Эх, взять бы пару добрых коней, да и развозить яблочный мелкий сорт во все концы. Вот тебе и Тракторострой будет с яблоками. Эх, да еще с баяном, так десять верст нам просто шутка… Эх, Костя, поедешь со мной? Песни будем играть! А?

— Поеду! — чуть дыша от радости, крикнул востроносенький веснушчатый Костя.

Шмалев увидел Валю и, засияв улыбкой, еще ласковее спросил:

— А ты, Валя, поедешь со мной на Тракторострой яблоки продавать? По дороге привольной будем с тобой песни играть и разные истории рассказывать… а? Хочешь?

Валя оторопело подняла на него широко раскрытые глаза с их кротко-животным выражением.

— Я?.. Хочу… — и залилась румянцем до слез.

— Вот дураки, дураки! — не сдержался Володя.

— От дурака слышу! — вспылил Костя.

— Стой! — гневно прервал Семен и вмиг представил себе степную дорогу, поющий ветер, и яснее всего этих ребят, жадно впитывающих еще не изведанные впечатления, которые потянут их совсем в другую сторону. Семен злился на себя: увлекшись своей мечтой, он не предусмотрел, что Шмалев у всех на глазах по-воровски переиначит его же, Семена, мысли о будущем.

— Ты!.. Тоже искуситель нашелся!.. Мы о большом деле говорим, а ты ужом изворачиваешься, зеленым ребятам душу смущаешь!.. Мы с рабочим классом договариваемся о братской помощи, чтобы вырастить нам настоящие промышленные сады, с механизацией мы здесь зачнем новую полосу жизни! А ты палки в колеса? Да кто ты такой, чтобы против этого идти?

— Кто? — с горделивой горечью повторил Шмалев и даже подбоченился. — Кто? Не так давно батрак бездомный, прямо сказать — нищий… И ты мне рот затыкаешь!

— Ох, любовнее с народом надо! — огорченно взмолился Никодим Филиппыч. — Ох, жалеть надо народушко!

— Плевали они на народ, им чужие приятней. По чужой дудке и пляшут, а мы вот локти кусай!

Это поднялась с места и вышла из-за стола уже ободрившаяся и потому разъяренная Устинья Колпина. Вьющиеся жесткие волосы, намокшие от пота, как дикарский убор из перьев, стояли над ее красным, будто воспаленным лицом.

— Мы вам не ребятишки — балясы точить! Рученьки, ноженьки, сидючи, затекли, а толку не вижу. Да еще слушай, как эти двое (она ткнула пальцем в сторону Семена и Шмалева)… ишь какие спорщики, блага-а-родные!.. перепираться вздумали! А кто не знает, что эти двое… — Устинья еще злее замахнулась на Семена и Шмалева, — эти двое за одну девку, за Александру свет Трофимовну, дерутся, горло друг дружке вот-вот перегрызут!

— Как… как ты смеешь?! — пронзительно, вскрикнула Шура. — Никогда этого не было, врешь!.. Семен Петрович, да осади ты ее!

Шура, сорвавшись с места, остановилась как бы на лету под молодой легкой и сквозистой липой. Болезненной легкостью дышала и сама Шура; вскинутая к Семену ладонь ее как бы готовилась схватить летящее ей навстречу избавление.

— Семен Петрович!

Но Семен, бледный, пришибленный, молчал.

— Я… — после тяжкого вздоха заговорил он, смотря пустыми глазами на закатное радужное, точно свадьба, небо, — я против… товарища Шмалева отнюдь не возражал… Не возражал, — повторил он и надел машинально кепку.

— Вот и слава богу! — безмятежно сказал дедунька. — Люблю, когда дружба.

И, сделав знак роду своему, старичок неспешно пошел прочь во главе семейного шествия.

Устинья, играя боками, проплыла мимо Шуры.

— Ай голубка, голубка, не по тебе наш Семен нареченный! Не защитник он тебе… бедная ты моя, голубушка!

— Ну, извините, жалеть здесь некого, — сказал быстро Шмалев и, почти угодливо поклонившись Шуре, осторожно взял ее беспомощную руку. — Александра Трофимовна не из таких. Кого сама наречет, тот и атаман!