Чапаев. Мятеж

Уже поздний вечер. Дело к одиннадцати. Вдруг торопливым шагом вбегает Муратов, по привычке на ходу срывает запотевшее пенсне, поблескивает осоловелыми, без стеклышек смешными и беспомощными глазами:

– У нас неблагополучно…

– Где?

– В городе нехорошо… Среди красноармейцев брожение. Происходят какие-то таинственные приготовления…

– Откуда все знаешь?

– Масарский говорил, – у них от особого есть там ребята – они и сообщили… Сейчас только прибежали…

Звоню Масарскому в особый:

– Приходи, есть срочный разговор…

Только Муратов ушел, как явился Белов, за ним в дверях показался сотрудник шифровального отделения, – не помню теперь его фамилию, но помню, что парень был верный, в штадиве состоял на хорошем счету.

– Вот, послушай-ка, что расскажет, – скороговоркой выпалил Панфилыч и головой мотнул в сторону шифровальщика, а тот, не дожидаясь вопроса, заторопился:

– Прибегали в комендантскую команду какие-то два неизвестных…

– Когда?

– Да вот только что… недавно… И сообщили, что ночью будет два сигнальных выстрела… По этим выстрелам все красноармейцы должны подыматься…

– Подыматься?

– Да. Подыматься и выступать.

– Куда выступать?

– Не знаю… Ничего никто не знает, но по выстрелам тотчас выступать…

– А что вы не задержали этих двоих?

– Не успел никто… А они, как только объявили, – сейчас же бежать. Да и ночь, видите, темная…

За окном чернела густая тихая ночь.

Мы еще минутку поговорили о самой команде штабной – как отнеслась, каково настроение в данный момент, что можно ждать от нее. Рассказчик мало что мог сказать точно, а в догадках путаться не хотел. Мы его отпустили.

Панфилов тут же сообщил новую неприятность:

– Говорили мне, что транспорт с оружием, шедший из Сарканда, красноармейцы разбили и растащили…

– Надо сейчас же проверить…

– Конечно… Я от тебя побегу к начснабу… потом ворочусь…

– А я жду Масарского – он сейчас все расскажет о казармах…

Масарский подскакал верхом, быстро вбежал и впопыхах обычным частым говорком затараторил:

– В казарме дело дрянь… Я послал сейчас еще новых агентов… Но ясно и без того – собираются что-то делать…

Ная в это время звонила ребятам, чтобы собирались ко мне немедленно, а верный друг, Медведич, поседлал нашего любимого Жучка и обскакивал тех, кого телефоном было трудно нащупать…

Через несколько минут собрались: Позднышев, Кравчук, Шегабутдинов, Рубанчик, Верменичев, Мамелюк, Никитченко, Альтшуллер, Колосов – словом, набралось человек десять-двенадцать[19]. Между прочим, Иона сообщил, что, едучи сюда, слышал со стороны казарм два выстрела… В комнатке за шумом они не были слышны…

По всем этим обрывочным сведениям нельзя еще было вывести ничего определенного, было ясно лишь одно: казармы неспокойны и к чему-то готовы…

Но как же, как и чем предотвратить нам готовую ударить грозу? События заскакали с быстротой невероятной.

– Товарищи, положение таково, что медлить нельзя ни минуты… Мы должны быть готовы ко всему. Надо встретить опасность организованно. Сейчас же распределим свои силы. Прежде всего создадим штаб… человека в три. Одному в такой обстановке нельзя!

Назначили троих: Мамелюк, Фурманов, Муратов… Через несколько минут воротился Белов. Он в боевом нашем штабе занял место Мамелюка. О транспорте с оружием – горькая правда: его разбили, и все оружие теперь разграблено… О, черт дери!

– Штабу надо немедленно подсчитать и мобилизовать все наличные силы… Взять на себя руководство событиями… Сосредоточить в руках у себя часть оперативную[20]. Связаться с особым отделом, трибуналом, партийной школой, комитетом партии, ротой интернационалистов. Все и всех поставить на ноги. Прикинуть план действий в зависимости от того, что передадут агенты особотдела, только что отправившиеся в казармы…

В дверь постучали, вошел быстрым ходом Донских – командир Джаркентского батальона. Лицо бледно, глаза горят, дыхание порывисто… Он к нам скороговоркой:

– Батальон у меня весь на ногах. Построился… собрались куда-то выступать – надо быть на крепость. Никто ничего не говорит, меня сторонятся… Хотели арестовать – убежал… Народу у казарм масса, и все вооружены – не знаю, откуда достали оружие… Заметил среди своих много чужих, незнакомых лиц…

Мы его выслушали с затаенным волненьем, внимательно, но недоверчиво:

«А что, как утка? Вряд ли комбат не знает, что у него делается – не подвох ли тут?»

И мы ему в благодарность за рассказ:

– Пока побудь, – говорим, – в соседней комнате, никуда не уходи, у дверей будет охрана. А мы все эти сведения сейчас проверим…

По всем направлениям была у нас уже выставлена связь, пустили несколько разведок из трибунальской и особотдельской команд, наказали захватывать и приводить подозрительных…

– Ты, Шегабутдинов, направляйся живо в караульный батальон, выясни там положение, скажи хоть по телефону, что делается и что там надо делать…

Лиденбаум – в интернациональную роту, Никитченко – к трибуналу! Панфилыч выяснял с командой штадива.

Вдруг прилетела весть:

– Пошли… Выступили…

– Кто, откуда?

– Из казарм… На крепость пошли…

– Много?

– Пока встретилось человек сорок – пятьдесят…

Надо сейчас же перехватить. Кого послать? Отрядили интернационалистов двадцать восемь человек, – наперерез, ближними к крепости путями. Дали задачу;

– В крепость не впускать. Постараться обезоружить. Стрелять лишь в крайнем случае. Сразу же завязать переговоры. Потребовать, чтобы сложили оружие.

Интернационалисты поступили проще всех наших советов и наказов: присоединились к восставшим и вместе с ними очутились в крепости. А крепость – ни выстрела, охрана крепостная не противилась. Там были все те же, семиреченские, «свои»: и ворота открыли и замки посшибали: бери, что хочешь.

Когда мы узнали, что последний отряд перешел к восставшим, – захолонуло сердце…

Эта рота была надежнейшей нашей частью. А теперь на кого положиться? Правда, ушла только ее частичка, но где уверенность, что через час не уйдут и все остальные?

Шегабутдинов звонит из карбатальона:

– Батальон выступил на помощь восставшим, пошел в крепость…

– Весь ушел?

– Нет. Осталось человек пятьдесят мусульман – я сейчас посылаю их к вам.

– Да, немедленно, только не сюда. Мы со своим штабом переходим в штадив… Туда и посылай!

В темноте спускались с крылечка Белоусовских номеров, шли почти ощупью в чуткой, затаившейся, мраком укутанной улице.

Торопились. Ничего по пути не говорили, быстрым шагом, спотыкаясь и бранясь, спешили скорей к штадиву.

– Алеша, – дали Колосову задание, – ты несись в партийную школу и, вооруженную, приводи сюда.

Алеша мигом за дело.

Верменичев тем временем, как член областного комитета партии, с нашего общего согласия дал от имени обкома знать уездно-городскому комитету, что надо экстренно собрать партийцев и в строю, вооруженных, привести к штадиву.

Через несколько минут под командой китайца[21] Масанчи из караульного батальона пришел посланный Шегабутдиновым отрядик в пятьдесят четыре человека – мы ввели его во двор штаба.

Во дворе тревога: шмыгают тени взад-вперед, что-то торопливо в разные стороны перетаскивают красноармейцы, кому-то кто-то строго, кратко отдает у крыльца приказание – слышны только чеканные отдельные слова; проволокли к воротам пулемет, у нагороди конь кусанул соседа под гриву, и тот взревел, – стоявший рядом красноармеец вытянул забияку прикладом; на крыльцо и с крыльца штадива то и дело скачут черные силуэты, – двор в тревоге, в возбужденном, беспокойном броженье… Мы все в штадиве сбились в большой, слабо освещенной комнате, за дубовым широким столом, подсчитываем силы. Вот они, наши силы:

Команда трибунала . . . . . . . . 60 чел.

Команда особотдела . . . . . . . . 75 «

Рота интернационалистов . . . . 100 «

Партийная школа . . . . . . . . . 40 «

Комрота штадива . . . . . . . . . 60 «

Остатки караульного батальона . . 54 «

Городская парторганизация . . . . 20 «[22]

Это – наличность штыков. Итого – около четырехсот. Сила немалая. Да, немалая, кабы верная да надежная…

– Тш… ш… ш… Это что?

Мы прислушались, – доносилась издалека все явственней и громче боевая походная песня:

Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой…

Кто может быть? Неужто идут? Но мы ждем ведь удара совсем с другой стороны, от сквера. А там повсюду разведчики наши и дозоры. Кто же это может идти под боевую-походную?

Жена Горячева, жена Кравчука, Ная, Антонина Кондурушкина – эти все время с нами, вместе пришли в штадив, приготовились разделить общую долю. Они были теперь особенно к делу; надежней не найти разведчиц!

– А ну, в разведку…

Они срываются с подоконников, исчезают и скоро сообщают радостное:

– Подходит партийная школа…

Она прошла кругом и близилась переулками, значительно левее того пути, по которому мы ее ждали.

Пришла во двор и пропала, растворилась в суете его и тревоге.

Вооруженные чем только было возможно, мы каждую минуту ждем удара. Уж все готово к встрече: колонками построено во дворе, цепочкой растянуто вокруг штадива, открыли тонкие хищные глотки черно-глянцевые пулеметы, чуть позванивают штыками тяжеловесные винтовки.

Мы зорко, чутко наблюдаем за сквером.

Ударом готовы ответить на удар. Но знаем заранее, что это не выход. Это неизбежное, но так вопроса не разрешить. Быстро советуемся, обдумываем, выщупываем обстановку.

Вот они развертываются, события, – их надо учесть и разом с разных сторон:

Отношения с Китаем… Угроза Анненкова – Щербакова… Угроза новой национальной резни… Шеститысячная белая пленная армия…

Перед нами выросла живо грозная перспектива мятежа: если только победа окажется на стороне мятежников – дикая вакханалия расправ, бессмысленных зверств и жестокой мести, грабежи, пожары кишлаков и сквозь этот ужас – белый генерал на коне…

Да, это не фантазия, это очень, очень реальная перспектива.

Иного и быть не могло, если только понять всю многообразную, напряженную, путаную обстановку и сложные взаимоотношения, что имелись тогда в Семиречье…

А как предотвратить? Что делать с такими силами, как у нас? О, конечно, будь это настоящие, надежные, верные бойцы – может быть, одним ударом сокрушили бы мы все планы мятежников. Ведь и четыреста человек – сила. Но эта наша сила – не та, с которою ходят на приступ.

Мы уже знаем, что в крепости больше тысячи штыков, знаем, что туда красноармейцы непрестанно перебегают изо всех наших команд, что бежит туда население из соседних станиц, – оно мгновенно узнало обо всем, а может, и раньше знало.

Там, в крепости, уж давно разбиты склады, и из складов этих делят оружие приходящим… Там три орудия – у нас ни одного; там до десяти пулеметов – у нас три…

Вся область сочувственно откликнется мятежникам, она только и ждет, как бы прогнать этих сборщиков продразверстки. Крестьянское Семиречье будет все на стороне мятежников… Не вступится за нас город, не вступится и станица, а киргизская беднота, кишлак туземный – что он поделает, безоружный, против вооруженных полков? Ташкент – шестьсот верст за горами, и все шестьсот – без железной дороги. Если бы подмогу оттуда – долго ждать. Блажевич из Сибири – когда-то подойдет. Скорой подмоги нет ниоткуда. Свои силы… да что ж это за силы!