Разговоры с мёртвыми

Глава 1

За замкнутым лицом человека –

пустое пространство,

холодный грот

со сталактитами и летучими мышами,

где бесконечный крик

борется с собственным эхом.

Мы – бессилие Бога,

Мы – его одиночество.

Ханс Бёрли

Раньше меня волновало мнение окружающих, теперь – нет.

Раньше я старался одеться получше, потому что переживал, что обо мне подумают. Старался вести себя прилично, делать правильные поступки, быть не хуже других.

Заботился о том, чтобы выглядеть нормально в глазах посторонних людей. Родных как раз не стесняемся и часто предстаём перед ними в самом худшем свете. Это называется быть естественным.

При этом говорим, будто нам плевать на мнение остальных, однако продолжаем приспосабливаться к жизни в обществе.

Вначале наши предки сжигали мёртвых: сына Ярилы, объятого смертным сном, отдавали живущему в огне отцу. А потом стали отдавать мертвецов их матери, опуская в её ложе, то есть зарывая в землю.

Ацтеки же хоронили только знатных людей, утопленников, тех, кого настиг удар молнии, и женщин, которые умерли при родах. Остальных сжигали.

Для ацтеков жизнь была началом длительного пути, которое ведёт человека к подземному миру Миктлан.

Греки отправлялись в Аид.

А что смерть значит для меня?

Я сижу у гроба матери, последнего родного человека, который меня понимал, последнего кто, мог проникнуть в мою душу и согреть её своим теплом.

Друзья? Где они? У каждого свои заботы: работа, семья, у некоторых – дети. Другие ждут детей. Им не до меня.

Мы редко видимся, да и то когда встречаемся на улице. Как дела, что нового, как работа? Ясно, понятно. Ну ладно, мне пора. Заходи как-нибудь.

Есть такие, кто, как я, продолжают жить с родителями.

Мы паразитируем на том, что они заработали честным трудом.

Мы тоже редко видим друг друга. С тех пор как выросли, у нас осталось мало общих интересов.

Самый последний родной человек умер. У меня не укладывается в голове, что больше его не увижу. С кем ещё смогу поговорить откровенно? И кто будет встречать меня у двери?

Жениться? Думаете, чужой человек будет любить тебя как мать? Любить только за то, что ты есть, а не за красивое лицо, квартиру или деньги. Ничего взамен не требуя. Даже ответной любви.

Родные морщинки вокруг закрытых глаз, пальцы, сложенные на груди. Сердобольные старушки и задумчивые женщины.

В комнате запах смерти. Я знаю его. Уже не раз точно так же сидел у гроба. Сначала умер отец, потом – брат, теперь – мама.

У меня нет больше родственников. Да и были бы, что толку? Всё равно многочисленные дяди, тёти и двоюродные братья-сёстры не заменят самых близких людей.

Отец умер от сердечного приступа. Ему было пятьдесят три, мне – двадцать.

Было лето. В пятницу вечером отец поехал на дачу. Мы в эти выходные остались дома. Мама устроила грандиозную стирку, я с друзьями рванул на рыбалку, а брат к тому времени обзавёлся своей семьёй. И хотя они с женой то сходились, то расходились, но в родительский дом Паша никогда не возвращался.

А отец в те злополучные выходные не вернулся с дачи. Мы с мамой, конечно, волновались, когда он не приехал домой в воскресенье, но так бывало: с дачи в понедельник он сразу отправлялся на работу, так что причин для паники не было.

По-настоящему испугались, когда позвонил начальник отца и поинтересовался, куда исчез его подчинённый. Время было два часа дня. У мамы на то лето выпал отпуск, у меня как раз закончилась летняя практика.

Сразу после звонка маме стало плохо. Вечером она говорила, что у неё дурное предчувствие. Плохо спала и твердила: «Что-то случится».

На попутках я добрался до дачи родителей. Боялся опоздать. Оказалось, опоздал больше, чем на сутки.

В пять часов попал в дом: от трассы до дачного посёлка добирался пешком.

С порога в нос ударил запах разложения.

Отец лежал на стареньком диване. Левая рука свисала до пола, рот открыт, в глазах – безмятежность.

Помню, гроб отца стоял в комнате родителей. Пьяные мужики, длинные тени от штор, красный прямоугольник обивки на чёрном фоне.

Под гроб подставляют две табуретки, чтобы он находился на уровне колен тех, кто сидит рядом. Два цветка, четыре, шесть – обязательно парное число. Покойнику грустно в одиночестве.

Два глаза, две руки, две ноги – окоченевшее тело.

Главная трудность была в том, чтобы доставить отца в морг. Милиция везти отказалась, а «Скорая помощь» за двадцать километров от города вообще ехать не могла.

Как назло, наша машина сломалась, и я попросил соседа по даче отвезти труп на его «девятке».

Когда человек умирает, он становится намного весомей. В прямом смысле этого слова. Вчетвером мы еле донесли отца до машины. Суставы его не гнулись, поэтому запихнуть его в салон оказалось не так легко. Мы сняли заднее сидение и сидение рядом с водителем.

Дядя Боря ехал до самого города с открытыми окнами: так пахло в машине.

Я добирался до города с милицией. Мы показывали бедняге дорогу.

Тело отца поглотила пасть морга. В следующий раз я увидел его более радостным. Покойников принято наряжать в красивые одежды: деловой костюм и новая обувь, специально купленная по этому случаю. Праздник смерти и веселье.

В глубокой древности на Кавказе мёртвых или подвешивали к деревьям на подмостках, плотно укутав покойного, или клали его на вершины деревьев высоко от земли. Увидеть смерть должны все.

Похороны – это грязь. Застолье, которое начинается с траурных речей, но порой заканчивается песнями. Неужели человек был настолько плох, что на его похоронах хочется веселиться? Или, может, не был? А просто безразличен.

Безразличие – защитная реакция организма. Было жалко, было грустно, было просто невмоготу; щёлк – и стало легко. Стало всё равно. Зачем убиваться? Был человек, а теперь – нет.

Но ведь не песни же петь?

На похороны отца я не пошёл. Потом жалел об этом.

Паша долго их вспоминал.

В два часа ровно гроб вынесли из дома, погрузили в бортовую машину. Рядом с ним сели мама с братом и лучший друг отца дядя Костя. Всю дорогу до кладбища он кидал на асфальт пихтовые ветки. За траурной машиной тянулась зелёная колея. Деревья расплачивались за смерть человека, точно они в ней были виноваты.

В Египте фараонам в захоронение клали убитых по этому поводу слуг, жён и домашних животных. Одна смерть влечёт за собой другую.

Хороня покойника, люди всегда думали, что отправляют его на новое житьё, но гораздо хуже настоящего. Поэтому одевали покойного в самое лучшее и клали в могилу с ним всё, что ему было нужно при жизни. До сих пор посетители кладбища носят на могилы покормку.

В гробу у отца лежали искусственные цветы (живое – живым, мёртвое – мёртвым), золотой перстень с его инициалами, который невозможно было надеть на окоченевшие пальцы, часы – подарок моего деда на совершеннолетие отца, новый бритвенный станок «Gillette», который я подарил на день рождения, и папа так и не успел им воспользоваться.

После смерти отца я понял, насколько сильно его любил. Больше всех на свете любил отца и брата. Не думал об этом, пока они были живы, но остро почувствовал, как не хватает обоих, когда их не стало.

Гроб в могилу опускают четыре человека. Для этого используют две шестиметровые ленты из вафельной полотенечной ткани. Они продеваются под деревянным ящиком между табуреток, и с их помощью мертвеца поднимают над сиденьями и опускают в свежевырытую двухметровую яму. Ткань перекидывают через шею, и одной рукой человек медленно отпускает её меж пальцев, а другой поддерживает, страхуя, чтобы она не выскользнула из рук совсем.

Действия всех четырёх должны быть согласованы: одно неверное движение – деревянный ящик перекосится, лента выскользнет из-под него, и гроб упадёт наземь.

В день похорон шёл дождь. Даже не дождь, а ливень.

Погода стала портиться с утра. В семь часов заморосило. Я сидел на кухне у открытого окна и смотрел, как асфальт на дороге покрывается мелкими крапинками. Воздух был холодный, как всегда по утрам, и густой: на расстоянии сотни метров ничего не было видно, кроме силуэтов домов, которые вырастали прямо из тумана.

Где-то рядом дворник подметал мусор.

Под тремя слоями бетона надо мной возвышалось небо, а за тонкой стеной стоял деревянный ящик с отцом. Рядом с ним горбилась на стуле мама и долгим взглядом изучала лицо мёртвого человека.

В комнате висел трупный запах. Балконная дверь была открыта нараспашку, но это не помогало: в ноздри всё равно лезла тошнотворная сладость покойника. Нас отговаривали оставлять тело дома на ночь, но мама настояла на своём. Она считала, что предаст мужа, не воздав ему последних почестей.

На диване, как привидение, сидел брат и громко щёлкал шариковой ручкой. Так он успокаивал нервы. Казалось, кроме меня, его никто не замечал. Возле открытого окна на кухне я не мог слышать его, но слышал настолько отчётливо, будто ручку терзали возле моего уха.

Пройдёт год, и тело брата будет лежать на тех же табуретках, в той же комнате, на том же месте, где раньше был отец. А я на краешке стула возле него усилием воли буду сдерживать слёзы.

К двенадцати дождь усилился. Из маленького небесного недомогания превратился в слёзный траур, а к двум часам дня повелитель воды захотел построить стену из дождя. По неровностям дороги поползли лужи, стволы тополей возле дома пропитались влагой и потемнели, промокшие люди толпились в подъезде. Они бросили дела, чтобы проводить отца в последний путь, но из-за повелителя воды мало кто поехал на кладбище.

В день похорон часто идёт дождь. Когда хоронили брата, он тоже шёл.

Ровно в два часа поток воды внезапно прекратился и появился вновь, когда последний человек покинул ограду могильного места, оставив покойника одного с венками, камнем из гранита и словами на траурных лентах.

Тело отца вынесли на улицу и поставили на табуретках возле подъезда. Люди в молчании сгрудились вокруг него и смотрели на спокойное бледное лицо. Каждый думал о своём. Я не мог смириться с мыслью, что папа мёртв. Казалось, всё, что происходит, – большой спектакль, разыгранный специально для меня. Мужики с обветренной кожей – первоклассные актёры, актриса в роли моей матери, манекены пятиэтажных зданий, картонный ящик, обклеенный обоями под дерево, картонное притворство, канцелярский клей и ножницы. Ситуация из коробки с надписью: «Для детей от шести лет». Сделай сам. Вырежи и склей, склей и любуйся. Холодный ветер, пасмурное небо и скорбь под ногами в мутных лужах.

Отца положили в грузовик и прикрыли крышкой, чтобы дождь, если снова начнётся, не замочил деловой костюм, новые туфли и не стекал по щекам.

Люди расселись по легковым машинам и заказанный для похорон автобус.

До сих пор проклинаю тот день и своё слабоволие. Не захотел смотреть, как закапывают папу, но вижу каждую ночь во сне. Фигуры с лопатами скованы ливнем, весь ритуал, как в замедленном кино, тянется и тянется за влажной пеленой.

Сначала мне сказала мама, что гроб перевернулся, но я не придал значения её словам. Во-первых, был слишком расстроен, чтобы понять их смысл, а во-вторых, не мог представить весь ужас той ситуации. А потом смог.