Близости

5

Наутро мы завтракали у Адриана дома бутербродами с сыром, Адриан сделал кофе в дорогущей и на редкость шумной кофемашине — та выдала чашку кофе с нахлобученной горой молочной пены. Адриан вручил мне чашку, и я спросила: что, небось агрегат Габи выбирала? Ну а кто еще, сказал Адриан, и мы оба рассмеялись.

О том, что было ночью, он не обмолвился ни словом и вел себя как ни в чем не бывало, я поневоле засомневалась: а было ли это вообще? Мы поели, оделись, и Адриан подбросил меня до автобусной остановки. Поцеловал и сказал, что спишемся. Вылезая из машины, я завидела автобус в дальнем конце улицы. Я наклонилась к открытому окну и сказала: пока. Он улыбнулся и снова поцеловал меня. Автобус уже приближался, но я еще постояла немного, пока его машина не скрылась за углом.

Опять моросило. Я перебежала улицу и встала среди других пассажиров, которые застыли со стоическими лицами под своими зонтиками — как на картине. В автобус мы садились в порядке очереди — на индивидуалистский манер жителей пригородов, каждый день ездящих в город на работу. Свободных мест не оказалось, но я не расстроилась — от Адрианова дома до Суда всего несколько остановок. Я вышла из автобуса и сразу заметила кучку демонстрантов — сторонников одного бывшего президента из Западной Африки, его как раз сейчас судили, дело особой важности. На входе в здание один из демонстрантов с быстрым умоляющим жестом сунул флаер мне в руки.

Наверное, из-за его настойчивости, вежливой, но непреклонной, я, идя через вестибюль, начала читать написанное на листовке. Флаер был испещрен английским и французским текстом, довольно напористым: арест бывшего президента и процесс против него есть самое что ни на есть противоправное деяние, говорилось в листовке, все его дело, от и до, — фальшивка. Представьте, каково приходится президенту, лишенному возможности оспорить правомочность ареста и попросту передаваемому из рук в руки группами его врагов! Таков этот Суд — инструмент западного империализма, истинное воплощение неоколониализма во всей его неприглядности. Обвинений против бывшего президента всего ничего, да и те целиком сфабрикованы Госдепом и Елисейским дворцом, тут сплошь политика, справедливостью даже не пахнет. Военный переворот, организованный людьми в белых перчатках, которые прикрывались Судом как фасадом…

Я перестала читать, сложила листок пополам и сунула в сумку. Подобный пафос мне, да и всем, кто работает в Суде, хорошо знаком. Факты здесь удручающе однообразны: Суд первым делом производит расследования и аресты в странах Африки, хотя преступления против человечности творятся по всему миру. И правда в том, что эти факты не отражают ни сложностей судебной процедуры, ни ограниченности судебных мер в области принуждения. А еще среди этих фактов отсутствуют многочисленные предварительные расследования разных ситуаций во всем мире, в том числе в западных державах. Но история убедительна не когда она сложна, а когда она обличает, я размышляла об этом, входя в лифт, а потом в офис, вот сидят мои коллеги, думала я, а как они реагировали, впервые получив такую вот бумажку?

Впрочем, мне сразу стало не до того: едва я уселась за стол, как мне передали, что со мной хочет поговорить Беттина. Я поспешила по коридору и постучала в стеклянную дверь ее кабинета, она посмотрела, кто там, и сделала мне знак входить. Должность Беттины официально именуется так: глава секции языковых служб, с ней я проходила собеседование, она брала меня на работу. У нее под началом довольно много народа: десять синхронистов плюс еще специалисты по письменному переводу, которые обслуживают разные отделения Суда. Беттина не то чтобы злая, как раз нет, ей вроде бы присуща даже некая душевность, хотя тут мне трудно судить. Она ведь мой непосредственный начальник и вдобавок донельзя загружена по работе, поэтому лицо у нее частенько омрачается предчувствием чего-то ужасного, она постоянно ждет, когда что-то пойдет не так.

Как у вас дела? — спросила она, продолжая хмуриться в монитор. Чуть помолчав, я ответила, что дела хорошо. Она кивнула и без лишних слов заявила: то, что я вам сейчас скажу, строго конфиденциально, по крайней мере до поры до времени. Она наконец подняла взгляд на меня, а я так и стояла возле ее стола. Присаживайтесь, пожалуйста, немного извиняющимся тоном добавила Беттина, я встретилась с ней глазами: она казалась еще более задерганной, чем обычно.

Беттина начала объяснять. Суд добился экстрадиции одного известного джихадиста, четыре пункта обвинения в преступлениях против человечности, пять — в военных преступлениях. Власти выдали его сегодня рано утром, пока мы с вами разговариваем, его доставляют сюда самолетом. Это сугубо конфиденциально, повторила она, даже в Суде об аресте знают лишь несколько человек, ордер выписали буквально несколько дней назад. Я вынуждена просить вас не обсуждать ничего с коллегами. Ситуация щекотливая.

Она умолкла, видимо, собираясь с мыслями. Мы ожидаем, что обвиняемый приземлится в Гааге в начале первого ночи, после чего его сразу перевезут в следственный изолятор. Я просила бы вас присутствовать в качестве переводчика. Ему зачитают его права, и, разумеется, потребуется еще что-то, у него могут возникнуть вопросы, просьбы, или необходимо будет прояснить какие-то практические нюансы. Обвиняемые после задержания труднопредсказуемы, часто они в шоке или все отрицают.

Мы ожидаем, что обвиняемый будет говорить по-французски, продолжала Беттина. Это государственный язык его страны, вряд ли будут какие-то сложности с коммуникацией. Она вручила мне папку. Вам необязательно читать дело вечером, слегка виновато пояснила она. Но если найдется минутка глянуть на материалы, будет замечательно. Он устанет, надеюсь, вам не придется быть с ним долго. И, конечно, вам возместят все транспортные расходы, если нужно, берите такси. Глаза Беттины блуждали, она определенно была на взводе, я заметила, что у нее немного подрагивают руки.

Еще раз, сказала Беттина, и я оторвала взгляд от ее рук. Еще раз: это сугубо конфиденциально и не подлежит даже упоминанию в присутствии ваших коллег и кого бы то ни было. Суд действует с повышенной осторожностью, вам известно, что для всего учреждения сейчас решающий момент. Я кивнула. Арест — это значит, что в Суд набьется полным-полно наблюдателей, что будет повышенное внимание к прямым трансляциям, что каждое произнесенное слово прозвучит большее количество раз, чем обычно звучат слова. Вам нужно быть там в час ночи, сказала Беттина. Она склонилась к своим бумагам и вдруг проговорила: интересно, какой он? Ответа она вроде бы и не ждала, поэтому я развернулась и вышла из кабинета.

Потом я сидела у себя за столом, папка лежала передо мной, открытая. Мне было немного совестно, в ушах еще звучало Беттинино предостережение о секретности. Но коллеги были заняты своими делами, а мне все же хотелось немного разобраться в ситуации — ключевые даты, имена, локации, — хоть Беттина и говорила, что информация вряд ли пригодится мне сегодня вечером, ведь предстоит всего-навсего краткая встреча. Я начала читать. Обвиняемый был членом, а впоследствии лидером исламистской вооруженной группировки, которая пять лет назад взяла под контроль столицу. На захваченной территории был моментально установлен закон шариата, запрещена музыка, женщин заставили надеть бурки, и повсюду возникли религиозные суды. Обвиняемый был лишь вторым по счету джихадистом, которого арестовал Суд, многие пункты обвинения включали преступления против женщин: принудительные браки, регулярные изнасилования, сексуальное порабощение девочек и женщин. Встречались также пункты, касающиеся пыток и преследований на почве религии, включая осквернение священных могил.

Имелось также примечание, в котором говорилось, что дело это — чрезвычайной важности, только второе, где в вину вменено преследование по гендерному принципу, однако национальность обвиняемого — довод для критиков, которые все дружнее обличают Суд за антиафриканский уклон. Я вспомнила о флаере и демонстрантах у здания Суда. К папке крепилась фотография обвиняемого. Снимок был сделан на улице, обвиняемый смотрел вбок, будто знал, что его фотографируют, — тело в движении, взгляд скрытный. Лицо частично пряталось под головным платком, но глаза необычно сверкали, а в остальных чертах была простая усталость и больше ничего примечательного.

После работы я поехала домой, думала поспать вечером, а то неизвестно, сколько придется торчать в следственном изоляторе — несколько минут, несколько часов. Как заметила Беттина, трудно предсказать, в каком состоянии прибудет обвиняемый: в шоке или в ярости, или он все время будет молчать, или примется извергать потоком вопросы, обвинения, контробвинения, а может, устанет с дороги, как бизнесмен после дальнего перелета, или вообще упадет в обморок. Я поужинала и урывками поспала — легла на кровать, свернулась калачиком, натянула одеяло. По-настоящему заснуть не получалось — было совсем рано, да и предстоящее задание нервировало.

Я лежала в постели, день еще хранил проблески света, за стенкой было слышно соседей, а я все думала о фотографии того мужчины. Он оказался совсем не таким, каким я ожидала, внешность не дотягивала до преступлений, о которых я читала в досье. Это не было лицо невинного или виновного — это было лицо, начисто лишенное глубины.

Через несколько часов я увижу его своими глазами, и он перестанет быть просто именем и фотографией, списком действий и обвинений, он сделается живым человеком из настоящего мира. Не знаю, готова я к этому или нет, это почти непостижимо — в какой-то точке он пересек границу, и его личность опустошилась. Возможно, неясность фотографии как раз отражала суть и на самом деле готовила меня к предстоящей встрече. Я проверила телефон, сообщений не было. Я подумала об Адриане, смежила веки и снова попыталась уснуть.