Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков

Девушки, которые встречались с немцами, кормили свои семьи, добывали сигареты для своих отцов. Выносили в сумочках с вечеринок булки, паштеты, фрукты, пирожки с мясом, варенье, и на следующий день в их домах была еда.

Как-то не думаешь, что скука может заставить общаться с врагом, а между тем перспектива развлечься – мощная движущая сила, особенно для молодых.

Многие старались немцев вообще не замечать, словно бы поздороваться – уже сотрудничество. В принципе, да, но в том, что касается капитана Кристиана Хеллмана, врача оккупационных войск и моего хорошего друга, я не согласен.

В конце 1941 года на острове совсем не осталось соли. Из Франции ее тоже не привозили. Корнеплоды, супы без соли – ужасно невкусно. Немцы решили попробовать добывать ее из морской воды, которую свозили из залива в большой танкер, установленный в центре Сент-Питер-Порта. Идея была следующая: люди идут в город, наполняют ведра, несут обратно и кипятят, пока вода не выпарится, а осадок используют вместо соли. Увы, чтобы столько времени кипятить воду, не хватало дров. План провалился. И мы стали попросту варить овощи в морской воде.

В смысле вкуса – ничего, нормально, однако многим пожилым людям было не под силу дойти до города, а потом притащить домой ведра с водой. Собственно, ни у кого сил не осталось. Я лично слегка хромаю – перелом неправильно сросся, даже в армию из-за этого не пошел, – но вообще ничего страшного. Я крепкий, вот и начал разносить воду по коттеджам.

Выменял у мадам Лепелль старую коляску на лопату и моток бечевки. Мистер Сомс отдал мне две небольшие дубовые винные бочки с краниками. Я отпилил у них верх, сделал съемные крышки и закрепил бочки в коляске, так появилось средство транспортировки. Берег кое-где не был заминирован. Там легко спуститься по скалам, налить в бочки морскую воду и втащить обратно наверх.

В ноябре ветер ледяной, и однажды после первой же бочки у меня совершенно занемели руки. Я стоял у коляски и растирал пальцы, а мимо как раз проезжал Кристиан. Остановил машину, сдал назад, спросил, нужна ли помощь. Я сказал: нет, но он все равно вышел и помог погрузить бочку в коляску. А затем, не говоря ни слова, спустился со мной в бухту и помог со второй бочкой.

Я тогда не обратил внимания, что у него плохо двигаются одно плечо и рука, но из-за этого и моей хромоты, когда на подъеме камни стали осыпаться, мы поскользнулись и упустили бочку. Она покатилась вниз, ударилась о скалы и раскололась. Нас промочило насквозь. Почему нас обоих это рассмешило, не скажу, но вот – рассмешило. Сидели привалясь к скале и хохотали, хохотали без остановки. Тогда-то сочинения Элии, тоже насквозь мокрые, и выпали у меня из кармана. Кристиан подобрал книжку.

– А, Чарльз Лэм, – сказал он и вернул их мне. – Вот уж кто сырости не боялся. – И, видно заметив мое удивление, добавил: – Дома я его часто читал. Завидую вашей карманной библиотеке.

Мы взобрались наверх, к его машине. Он спросил, смогу ли я найти новую бочку. Я ответил: да, и объяснил, какой у меня маршрут. Кристиан кивнул, а я зашагал вперед с коляской. Но обернулся и сказал:

– Если хотите, можете взять почитать.

Казалось, я предложил ему луну с неба. Мы представились друг другу и обменялись рукопожатием.

Потом он часто помогал мне таскать воду, а после угощал сигаретой, и мы стояли посреди дороги и разговаривали о красоте Гернси, книгах, сельском хозяйстве, истории, но никогда о нынешних временах – всегда о вещах, далеких от войны. Однажды мимо проезжала на велосипеде Элизабет. День, а скорее всего и ночь она провела на дежурстве в больнице. Одежда ее, как у большинства из нас, была заплатка на заплатке. Но Кристиан, увидев ее, осекся на полуслове. Элизабет подъехала, остановилась. Никто не сказал ни слова, но я посмотрел на их лица и скорее ушел. Я не понял, что они знакомы.

Кристиан был полевым хирургом, пока из-за ранения в плечо не попал из Восточной Европы на Гернси. В начале 1942 года его по приказу отослали в госпиталь Канна, корабль бомбили союзники, тот утонул. Доктор Лоренц, главврач оккупационного госпиталя, знал о нашей дружбе и пришел сообщить о его смерти. Он хотел, чтобы я передал Элизабет, что я и сделал.

Знакомство с Кристианом необычно, но дружба – нет. Уверен, многие на острове дружили с кем-то из солдат. Но я иногда думаю о Чарльзе Лэме и изумляюсь: человек родился в 1775 году, а я благодаря ему подружился с такими замечательными личностями, как Вы и Кристиан. Джулиет – Амелии

4 апреля 1946 года

Дорогая миссис Моджери!

Впервые за много месяцев выглянуло солнце, и если встать на стул и как следует вытянуть шею, то видно блики на реке. Я закрываю глаза на развалины напротив и притворяюсь сама перед собой, что Лондон снова красив.

Получила от Доуси Адамса грустное письмо про Кристиана Хеллмана – про его доброту и смерть. Война никак не кончается, да? Такая прекрасная жизнь – оборвалась. Ужасный удар для Элизабет. Как хорошо, что с ней были Вы, мистер Рамси, Изола и Доуси, что вы помогли ей при рождении ребенка.

Весна вот-вот наступит. В моей лужице солнечного света почти тепло. На улице – и я не отвожу глаз – человек в заплатанном джемпере красит дверь дома в небесно-голубой цвет. Два маленьких мальчика, которые только что лупцевали друг друга палками, умоляют дать покрасить и им. Он вручает каждому по маленькой кисточке. Видите – не исключено, что война все же кончилась.Марк – Джулиет

Апрель, 5-е, 1946 года

Дорогая Джулиет, Вы постоянно куда-то ускользаете! Мне это не нравится. Не хочу смотреть пьесу с кем-то – хочу с Вами. А вообще, наплевать на пьесу, я просто пытаюсь вытащить Вас из квартиры. Ужин? Чай? Коктейль? Яхта? Танцы? Выбирайте, на все согласен. Я редко такой смирный – не упускайте возможность улучшить мой характер. Джулиет – Марку

Дорогой Марк!

Хотите пойти со мной в Британский музей? У меня там встреча – в два часа, в читальном зале. После можем посмотреть мумии. Марк – Джулиет

К черту читальный зал и мумий. Пообедайте у меня. Джулиет – Марку

И это называется «смирный»? Марк – Джулиет

К черту смирение. Уилл Тисби – Джулиет

7 апреля 1946 года

Дорогая мисс Эштон!

Я – член гернсийского клуба любителей книг и пирогов из картофельных очистков. Торгую скобяным антиквариатом, хотя некоторые предпочитают называть меня старьевщиком. Также создаю устройства, облегчающие физический труд. Последнее мое изобретение – электрические прищепки, которые легонько трясут выстиранные вещи на ветру, щадя тем самым запястья прачек.

Нашел ли я утешение в чтении? Да, но не сразу. Я ходил на собрания и спокойно съедал в уголке свой пирог. Но однажды Изола вцепилась в меня и сказала, что я обязан что-нибудь прочесть и рассказать об этом, как все. И дала книгу «Теперь и прежде» Томаса Карлейля. Страшный зануда – всю голову прозудел, – пока дело наконец не дошло до религии.

Я всегда был человек нерелигиозный, но не потому, что не хотел верить. Перепархивал из церкви в часовню, будто пчелка с цветка на цветок, но настоящей веры не понимал. Однако мистер Карлейль представил все в другом свете.

Он однажды гулял по руинам аббатства в Берри-Сент-Эдмундс, когда его посетила мысль: «Вас никогда не потрясало осознание того, что у людей прежде была душа, – не на словах, не в виде фигуры речи, но как истины, исповедуемой на деле! Воистину это был другой мир… как жаль, что мы утеряли связь со своей душой… мы обязательно должны вновь обрести ее, иначе горе нам, горе».

Правда, это что-то – связь с душой на словах, не на деле? Проповедник мне будет рассказывать, есть у меня душа или нет! Если уж я поверю в свою душу, то побеседую с ней самостоятельно.

Я рассказал о мистере Карлейле в клубе, и возник яростный спор о душе. Есть она? Нет? Может быть? Доктор Стаббинс вопил громче всех. Вскоре народ замолчал и стал слушать его.

Томпсон Стаббинс мыслит серьезно, глубоко. Он работал психиатром в Лондоне, пока сам не слетел с катушек в 1934 году на ежегодном обеде общества «Друзей Зигмунда Фрейда». Стаббинс рассказал мне свою историю. «Друзья» были весьма разговорчивы, их речи длились часами, но тарелки оставались пусты. Наконец подали еду, и в зале воцарилось молчание: мозговеды заработали челюстями. Томпсон понял: вот шанс. Постучал ложкой по бокалу и закричал на все помещение:

– Осознаете ли вы, что стоило понятию «ДУША» кануть в небытие, как Фрейд моментально подсунул нам вместо него «ЭГО»? Исключительно вовремя! Ни секунды не думая! Безответственный старикан! А ведь люди верят в эго, потому что боятся остаться без души! Подумайте об этом!

«Друзья» закрыли перед Томпсоном двери, и он удалился на Гернси растить капусту. Но иногда мы с ним едем в моей телеге и беседуем о Человеке, Боге и Прочем Творении. Всего этого не было бы, если б я не вступил в клуб любителей книги и пирогов из картофельных очистков.

Скажите, мисс Эштон, каковы Ваши взгляды на эти вопросы? Изола считает, что Вам надо посетить Гернси. Если приедете, можете покататься с нами в телеге. Я захвачу подушку. Миссис Клара Соусси – Джулиет

8 апреля 1946 года

Дорогая мисс Эштон!

Я о Вас слышала. Когда-то состояла в небезызвестном клубе, хотя держу пари, что они обо мне даже не вспомнили. Но творений всяких покойников я не читаю, нет. Только то, что написала сама, – книгу своих собственных кулинарных рецептов. Над ней, осмелюсь сказать, пролито больше слез, чем над любым из романов Чарльза Диккенса.

Я тогда выбрала главу о приготовлении молочного поросенка. «Смажьте тушку сливочным маслом, – читала я. – Пусть сок потечет и зашипит на огне». Когда я читаю, человек чувствует запах жарящегося поросенка, слышит, как потрескивает в огне его мясо. Потом я рассказала о пятислойных тортах – из дюжины яиц, – конфетах из сахарной ваты, шоколадно-ромовых шариках, бисквитных пирожных под густым кремом. О пирожных из первосортной белой муки – не из дробленого зерна и птичьего корма, как в военные времена.

Что же, мисс, слушатели этого не вынесли. Вышли из себя. Изола Прибби, которая никогда не умела себя вести, завопила, что я ее пытаю, что она наложит заклятье на мои кастрюльки! Уилл Тисби выпалил: чтоб тебе сгореть, как спирту на твоих тортах! Томпсон Стаббинс тоже раскипятился, и лишь благодаря Доуси и Эбену я убралась оттуда подобру-поздорову.

Эбен пришел на следующий день извиниться за всех. Напомнил, что большинство явилось на собрание после супа из брюквы (без единой косточки для навару) или недоваренной картошки, поджаренной на сухой сковороде. Просил проявить терпимость, простить их.

Но я не могу. Как они меня обзывали! Они не любят литературу по-настоящему. Потому что моя книга рецептов – это поэзия в кастрюльке. Просто им было тоскливо из-за комендантского часа и прочих мерзких нацистских законов, вот они и нашли повод куда-то выходить из дома по вечерам.

Расскажите о них в статье всю правду. Если бы не ОККУПАЦИЯ, они бы к книгам и не притронулись. Я за свои слова отвечаю, можете меня процитировать.