Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков

Мое имя – Клара Соу-С-С-и. В общей сложности три «с». Амелия – Джулиет

10 апреля 1946 года

Моя дорогая Джулиет!

Мне тоже кажется, что война продолжается и продолжается. Когда мой сын Йен погиб в Эль-Аламейне – он сражался бок о бок с отцом Илая, Джоном, – люди, приходившие соболезновать, утешали меня словами: «Жизнь продолжается». Что за чушь, думала я. Наоборот – смерть продолжается. Йен мертв сейчас и будет мертв завтра, и на следующий год, и вечно. Его смерти не будет конца. Но вероятно, придет конец печали. Печаль захлестнула мир как библейский потоп, ей нужно время, чтобы схлынуть. Заметьте, мало-помалу появляются крохотные островки – чего? Надежды? Счастья? Чего-то подобного. Мне понравилась нарисованная Вами картинка, как Вы встаете на стул и ловите лучики солнца, не замечая развалин.

Самое замечательное для меня сейчас – что можно возобновить вечерние прогулки вдоль обрыва. Ла-Манш больше не опутан километрами колючей проволоки, прекрасный вид не портят огромные плакаты «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН». Пляжи разминировали – гуляй не хочу. Если встать на утесе лицом к морю, не видно ни уродливых цементных бункеров за спиной, ни облысевшей, лишенной деревьев земли. Испортить море оказалось не под силу даже немцам.

Этим летом вокруг фортификационных сооружений начал расти утесник, к следующему году его плети должны поползти по стенам. Надеюсь, он полностью скроет их от глаз. Сколько ни отворачивайся, не забыть, как их возводили.

Их строили рабочие «Организации Тодта». Вы, конечно, слышали о концлагерях на континенте, но знаете ли, что Гитлер прислал свыше шестнадцати тысяч заключенных к нам на Нормандские острова?

Он был одержим идеей сохранить их за собой – ни в коем случае не отдать Англии! Его генералы называли это «островной лихорадкой». По его приказу на побережье ставили большие пушки, строили противотанковые стены, сотни бункеров и батарей, склады для оружия и бомб, прорыли бесконечные подземные тоннели, обустроили гигантский подземный госпиталь и проложили через весь остров железную дорогу для подвоза стройматериалов. Полный абсурд: Нормандские острова защитили лучше, чем Атлантическую стену, которую возвели от вторжения войск союзников. Бухты топорщились орудиями. Третьему рейху предстояло жить тысячу лет – в бетоне.

Естественно, потребовались тысячи рабов. Повсюду мобилизовывали мужчин и мальчиков, кого-то арестовывали, а кого-то просто ловили на улицах – в очередях в кино, на проселочных дорогах, в кафе, на полях оккупированных территорий. Среди рабочих попадались даже политзаключенные испанской гражданской войны. С русскими военнопленными обращались хуже всего, наверное, из-за их побед на советском фронте.

В 1942-м на острова прислали новую партию заключенных. Их держали в сараях без крыш, в траншеях, бараках, кое-кого – в частных домах. На работу водили через весь остров под конвоем – колонны живых скелетов в рваных штанах, очень часто без курток, дрожащих от холода, тело просвечивает сквозь дырки. Совсем мальчишки, пятнадцать, шестнадцать лет. Босые, ступни обмотаны кровавыми тряпками… Изможденные, оголодавшие, они едва волокли ноги.

Гернсийцы выходили к воротам, чтобы успеть сунуть им что-нибудь из еды или теплую одежду, то, чем могли поделиться. Иногда конвоиры позволяли несчастным на минутку выскочить из колонны и принять подаяние, а в другой раз валили на землю и жестоко избивали прикладами.

Здесь умерли сотни таких мужчин и мальчиков. Недавно я узнала, что бесчеловечное обращение было санкционировано Гиммлером: так проводился в жизнь его план «Смерть от истощения». Он объявил, что тратить продовольствие на рабочих нерационально, пусть работают на износ, пока не сдохнут, тогда их можно заменить новыми рабами с оккупированных территорий Европы. Что и происходило.

Часть рабочих «Организации Тодта» держали в городском парке за оградой из колючей проволоки – они все были белые как привидения от цементной пыли. Свыше ста человек – и всего один кран с водой для мытья.

Дети иногда ходили к ним в парк. Совали сквозь ограду яблоки, орехи, изредка картошку. Один рабочий не брал еду – но подходил посмотреть на детей. Просовывал руки между проволокой, гладил по лицу, касался волос.

По воскресеньям немцы давали им полдня выходных. В это время проводились очистные работы, сточные воды сливали в океан через большую трубу. В струе всплывала рыба; рабочие, стоя по грудь в собственных испражнениях, ловили ее и затем ели.

Никакими цветами не прикрыть такие воспоминания.

Я рассказала о самом ужасном, что помню о войне. Изола считает, что Вы должны приехать и написать книгу о немецкой оккупации. Ей самой, по ее словам, «таланту не хватает», но – как ни дорога мне Изола, – боюсь, она все же купит блокнот и дальше ее не остановишь. Джулиет – Доуси

11 апреля 1946 года

Дорогой мистер Адамс!

Аделаида Эдисон, которая поклялась никогда больше мне не писать, прислала очередную прокламацию. Там перечислено все, ею презираемое – люди и занятия, – в том числе Вы с Чарльзом Лэмом.

Насколько я поняла, она пришла к Вам с апрельским номером приходского журнала – а Вас нигде не было. Вы не доили корову, не вскапывали огород, не убирали дом – словом, не делали ничего того, что полагается делать доброму фермеру. Тогда она заглянула на скотный двор и – о ужас! – увидела Вас возлежащим на сеновале с томиком Чарльза Лэма в руках. И Вы были «так увлечены злосчастным пьянчугой», что даже не заметили ее присутствия.

Кошмарная женщина. Не знаете, почему она такая? Что, злая фея заскочила на крестины?

Так или иначе картинка меня порадовала: Вы устроились на сене и читаете Лэма. Я сразу вспомнила свое детство в Саффолке. Мой отец был фермером, и я помогала по хозяйству – в основном тем, что выпрыгивала из машины и открывала ворота, а потом закрывала и впрыгивала обратно. А еще собирала яйца, полола грядки и под настроение ворошила сено.

Помню, лежу на сеновале, читаю «Таинственный сад», а рядом – коровий колокольчик. Читаю час, другой, а потом звоню в колокольчик, чтобы принесли лимонаду… Миссис Хатчинс, кухарке, это надоело, она пожаловалась моей матери, и пришел конец колокольчику – но только не чтению.

Кстати, мистер Хастингс нашел биографию Чарльза Лэма, написанную Э. В. Лукасом, и решил отослать ее Вам без предварительного извещения о цене. Сказал: «Истинный поклонник Чарльза Лэма не потерпит промедления». Сьюзан Скотт – Сидни

11 апреля 1946 года

Дорогой Сидни!

У меня, как у всякой женщины, доброе сердце, но, черт побери, если ты срочно не вернешься, Чарли Стивенсу грозит нервный срыв. Он создан не для работы, а для того, чтобы выдавать толстые пачки денег за ее выполнение. Вчера бедняга лично явился в контору до десяти утра, но при этом чуть не умер от напряжения. К одиннадцати он сделался смертельно бледен, в одиннадцать тридцать ему пришлось выпить виски. В полдень одно невинное юное создание приблизилось к нему с макетом обложки. Глаза Чарли выкатились от ужаса, и он начал вытворять нечто чудовищное со своим ухом – когда-нибудь непременно его оторвет. В час страдалец ушел домой, и сегодня я его еще не видела (уже четыре часа вечера).

Теперь о других угнетающе-неприятных событиях. Харриэт Манфрайз спятила: намерена «скоординировать по цвету» всю линейку детских изданий. В розовых и красных тонах. Я не шучу. Мальчик из отдела писем (я оставила попытки запомнить их имена) напился и выкинул письма, адресованные людям с фамилиями на букву «С». Почему? Спроси что-нибудь полегче. Мисс Тилли нагрубила Кендрику, и тот замахнулся на нее телефоном. Оно, конечно, неудивительно, но телефонный аппарат так просто не достанешь, не хотелось бы его лишиться. Ты должен уволить мисс Тилли немедленно по возвращении.

Если перечисленного недостаточно для покупки билета на самолет, могу сообщить, что на днях вечером видела Джулиет с Марком Рейнольдсом, в «Кафе де Пари» – за столиком, отгороженным бархатной веревкой. Но мне из моего демократичного угла все было прекрасно видно. Сидни, это роман! Он что-то шептал ей на ушко, ее рука задерживалась в его руке возле коктейльных бокалов, он коснулся ее плеча, указывая на знакомого. Я (как твоя верная служащая) почла долгом разрушить чары и прорвалась за веревку поздороваться с Джулиет. Она явно обрадовалась и пригласила меня присоединиться, но улыбка Марка дала понять, что ему лично компания не нужна. Я поспешила ретироваться. Как бы ни были красивы его галстуки, человек с такой тонкой улыбочкой – враг опасный, а если мое бездыханное тело обнаружат в волнах Темзы, это разобьет сердце моей матери.

Иными словами, ищи инвалидное кресло, костыль, ослика, что угодно, и срочно возвращайся домой. Джулиет – Сидни и Пьерсу

12 апреля 1946 года

Дорогие Сидни и Пьерс!

Перерываю библиотеки Лондона в поисках информации о Гернси. Даже купила абонемент в читальный зал, а вы же знаете, я его терпеть не могу.

Узнала довольно много. Помните серию дурацких книжонок, издававшихся в 1920-х годах? «Бродяг-А на Скай», «Бродяг-А на Линдисфарне», «…в Шипхольме» – словом, в портах, которые автору вздумалось посетить на своей яхте? Так вот, в 1930-м он зашел в Сент-Питер-Порт на Гернси и написал про это книгу (и еще про однодневные высадки в Сарке, Херме, Олдерни и Джерси, где его поклевала утка, после чего он наконец убрался восвояси).

Бродяг-А – псевдоним Си-Си Меридита. Этот болван мнил себя поэтом. Он был довольно богат; ему хватало денег плавать куда вздумается, писать о своих путешествиях, издавать книги частным образом и распространять среди друзей – тех, что не успели вовремя убежать. Скучная фактография Си-Си не интересовала – он предпочитал уединиться со своей Музой на ближайшем болоте, пляже или цветочном лугу и усиленно воспевать их очарование. Впрочем, спасибо ему огромное в любом случае, поскольку именно его «Бродяг-А на Гернси» позволил мне почувствовать дух острова.

Си-Си сошел на берег в Сент-Питер-Порте, оставив мать Доротею бултыхаться в прибрежных волнах на яхте, страдая от морской болезни. На острове Си-Си писал поэмы о фрезиях, нарциссах и помидорах, до безумия восхищался коровами и быками и воспевал их колокольчики («динь-динь-динь, веселый звук»). Второе место после коров по прелести, считал Си-Си, занимает «простой деревенский люд, что до сих пор изъясняется на нормандском диалекте и верит в существование фей». Си-Си проникся народным духом и тоже увидел фею в сумерках.

Словом, бесконечные дифирамбы коттеджам, живым изгородям, сельским лавчонкам. Затем, наконец, Си-Си добрался до моря: «О МОРЕ! Оно всюду! В лазури, изумруде, серебре – вода хотя не так тверда, темна, как сталь в гвозде».

Хвала небесам, Бродяг-А имел соавтора – Доротею. Той было не настолько легко угодить, она презирала Гернси и все, с ним связанное. Ее задачей было верное изложение исторических фактов, и она оказалась не из тех, кто золотит пилюлю:

Вот самые добрые из ее слов. Остальные опущу, но идея понятна.