Призма пораженного Я

17. Салатовая комната

Угрюмую и строгую одежду

Надев для храбрости на сеанс,

Легран истратила надежду,

Все так и не сумев поймать баланс.

Переместимся на три года назад. Во всяком маленьком городе, как и большом, существуют потаенные уголки — целый мир соткан из подобных. Бывает, людные места столь проходимы, что противореча закономерностям, на самых видных местах располагаются совершенно чуждые и пустующие помещения, пускай они и имеют особую эстетику и таинственность атмосферы. Именно Касио довелось открыть дверцу в одно из таких поистине восхитительных простор, из-за чего впоследствии она навсегда заполучила кусочек сердца одинокого вестибюля на севере города. Девушке открылась огромная и вполне ухоженная площадка, выполненная в канонах модерна с бирюзовой кирпичной кладкой, в некоторых местах потрескавшейся от времени. Голова Легран кружилась от завораживающей красоты всякий раз, когда устремлялась вверх и глаза с любопытством цеплялись за детали. Высота потрясала разум, а обилие лепнин — многогранность цветовой палитры. Причудливые узоры придавали помещению особого шарма, многолетние люстры и бра с завитками и ржавчиной, пошарпанная краска на лестничной площадке и резкие цветовые сочетания потрясали прихотливые очи. Не обошлось и без изысканных, но практически стертых витражей в седом вестибюле. Они из последних сил старались грациозно хранить кропотливую работу человеческих рук. Эти престарелые узоры зацепили Касио больше всего: они заговорили, заколдовали и навсегда похитили очарованное сердце девушки. С тех пор вестибюль, не видавший частых гостей, наконец, обрел воздыхателя. Было сложно описать гамму чувств, которую Легран испытывала всякий раз, посещая и думая об архаичном пространстве. Подолгу отсутствуя в нем, что-то под грудью ныло и скучало, все чаще заставляя разум проецировать картинки в кинолентах сна, напоминающие об излюбленном месте. Казалось, дыхание замирало вместе с движением времени, когда Касио сидела на ступенях или подоконнике в своеобразно обворожительном помещении. Для нее найденный уголок в пучине шумного торопливого города стал настоящим небесным подарком, вызывающим некоторую зависимость. Беспокойство и настороженность испытывала девушка всякий раз, касаясь ручки парадной двери: вдруг сегодня ее разлучат с любимой обителью, местом силы? Вдруг сегодня вход будет заперт? К сожалению, этому крохотному страху в один день суждено было воплотиться в реальность. Деревянную дверь покрыли безвкусно яркой краской, что походило на извращение, и закрыли от посторонних, а вокруг раскинулась летняя терраса с обилием столиков и слоняющихся между ними официантов: это означало, что пора одинокой романтики окончилась.

До этого прискорбного случая однажды в тиши пустеющего вестибюля, окутанного тьмой, капли, хлещущие по хрупкому стеклу, ласкали своей грубостью слух. Сначала удары ощущались резко и жестко, но постепенно становились привычнее и уже больше напоминали трепетную мелодию игривой природы. В тоскливых просторах бесшумно кружилась в размеренном танце девушка. Она ловко чувствовала ритм вечерней грозы, сотнями выпускающей из облаков задорные дождинки. На душе цвело безмолвие, которое Касио долго искала среди тернистых лабиринтов. Нельзя было обращаться с ним грубо или, что того хуже, чересчур нежно — казалось, что оно способно в миг раствориться в неизвестности, стоит только излишне сосредоточиться на этом таинственном ощущении. Однако, покинув это поистине восхитительное место, Легран утеряла нить, ведущую к умиротворению. Она перестала вспоминать вестибюль, потому что погрузилась в действительно страшное и разъедающее изнутри состояние. Вера в свет стремительно скрылась за пеленой смятения и удушающей уверенностью, что грядущее будущее обречено на бессмысленность. Такого болезненного чувства Кас еще не доводилось ощущать в своем бледном и осунувшемся теле. Она не выходила из дома неделю, высыпала коту весь корм в различные емкости, чтобы не уморить Максимильена случайно голодом, и лишь изредка ела замороженные полуфабрикаты. В какой-то момент, когда чудилось, что до черного как смоль дна рукой подать, мир начал плыть, словно в бреду. И все что могла сделать Легран — медленно вывести корявыми графитовыми буквами слова, доносящиеся прямиком из души, что тлела, словно сигаретный окурок:

«…Черная комната. Тело в оковах. Плечи болят. Холодно. Ничего не видно. Тяжелые конечности тянут к сырой земле. Отчуждение. Потерянность. Ложусь. Закрываю глаза. Слезы. Нет. Они уже иссякли. Хочу что-то сказать. Открываю рот — слова застряли в горле, мешают дышать. Страшно, но сил бояться остается все меньше. Сон. Хочется спать. Забыться. Слышу голос матери. Она хочет помочь. Я испытываю раздражение. В темноте ее не могу разглядеть. Она словно назойливая муха. Злюсь. Гоню ее. Больно за то, что срываюсь. Она покидает меня. Включается свет. Я вижу комнату. Лежу под одеялом не ощущаю собственное тело. Мне все также до ужаса горько. Ничего не чувствую. Только недовольство и бессилие. Плакать. Плакать. Плакать…»

Не забыть! Такое не забывают. Внутри собственной головы ее маленькая изнеможенная копия бежала, падала, спеша вскакивала, медленно шла, дрожа от ощущения, что мрак догоняет, и вновь развивала скорость, не оборачиваясь назад в надежде, что результаты прошлого и ее пессимизм останутся где-то там вдали. Тогда, три года назад, Касио, словно по щелчку пальцев, провалилась в неизвестность и ровно также внезапно из нее вышла. Тогда девушка поняла, что гноящиеся уже слишком долго душевные раны требует перемен. Эта невыносимая мука, гнетущие и ломающие личность воспоминания загораживали путь к светлому завтра, поэтому, располагая хорошей денежной подушкой безопасности, девушка записалась на свой первый прием у психолога. По правде говоря, немного поддавалась предрассудкам, думала, что после первой сессии больше никогда не вернется в кабинет для оголения внутреннего мира и так и останется жить со своими тараканами. Однако этого не случилось, несмотря на то, что перед первой встречей со специалистом Легран ощущала легкий дискомфорт, старалась придать себе уверенности, рассевшись в широкой открытой позе и надев брючный костюм, делающий ее образ более строгим. Первое время на сеансах девушка тараторила, запиналась от нехватки воздуха и иногда краснела. Все ее повествование звучало как описание сюжета какой-нибудь книги, но уж точно не как рассказ о глубинных переживаниях. Кас понимала, что сознание создает препятствия: оно будто бы обстрагивалось и делило события на те, что произошли с ним, и на те, что не имели никакого отношения к его действительности. Хотя все эти поистине травмирующие вещи являлись не только частью жизни Легран, но уже и ей самой.

Салатовые стены в кабинете психолога успокаивали, а сквозь жалюзи на небольшом окне проникал теплый свет. Сидя на комфортном большом кожаном диване жемчужного цвета, девушка обожала обнимать однотонную подушку. Правда, она полагала, что всякий раз, когда делала так, психолог считывала дискомфорт, проявляющийся в этом незамысловатом действии. На стене висела забавная картина с девочкой-принцессой, тянущей руку к массивному бурому медведю. Легран представляла, как каждый, кто сидел на ее месте, видел особый смысл в этом творении. Она же считала, что главный посыл — помнить, что человек в силах приручить собственных демонов. В свою очередь, психолог выглядела довольно миловидно, с особенно гармонично сочетающейся одеждой и приятным в меру строгим бархатным голосом. Женщина умело управляла интонациями, что погружало в некое подобие транса, от чего хотелось довериться и поделиться всем самым сокровенным. Постепенно Касио начала ощущать, как сильно ей нравилось разговаривать с ней, даже если от этого первоначально не было пользы. Девушка знала, что выдержка, упорство и время — сподвижники результата в таком непростом деле как раскопки в глубинах сознания.

Так на протяжении четырех месяцев Легран практически каждую неделю приходила в этот уютный кабинет с необъятным желанием отпустить накопившиеся обиды и в поисках правильного пути. Манера повествования девушки выглядела крайне хаотичной: вспоминая одну историю, Кас перепрыгивала на другую, и это бы могло продолжаться бесконечно, если бы не ограниченное время сеансов. Она просто хотела успеть рассказать все, чтобы массив тягостной информации прекратил, наконец, беспощадно лезть в голову. Изначальной целью была проработка травм, связанных с натянутыми отношениями матери и дочери, но чем больше времени проходило, тем разнообразнее становились темы для обсуждений: неудачные отношения с парнями, отец, буллинг в школьные годы и, конечно, тотальное ощущение одиночества. Сначала стремительно зародилось стойкое чувство ненависти по отношению к Колет. Особенно разрослась эта опухоль после воспоминания из раннего детства. Кас было 4, когда они с матерью собирались выехать куда-то из дома, но процесс сей затягивался из-за того, что ребенок не хотел надевать платье — ему нужны были любимые штаны, что лежали среди грязного белья в барабане стиральной машинки. У Хартманн никак не получалось найти выход из ситуации, она наказывала дочери надевать что дают, но та, чуя нотки агрессии в недовольном голосе Колет, уползла под кровать. Тело девочки затекало от неудобной позы, но теперь почему-то было особенно боязно покидать убежище. Однако потом Легран не особо помнила, почему и как оказалась на кровати: ее тельце было сложено вдвое, на нем ощущалось что-то тяжелое и разъяренное. Кажется, это была ее любимая мама, что сидела сверху и прерывистыми движениями вдавливала маленькую голову в матрац. Ребенку не хватало воздуха, чтобы заставить Хартманн своим тоненьким голоском вернуться к реальности, в которой она должна была оставаться мудрой, в которой она должна была защищать свое дитя. Эта тирания продолжалась порядка 1–2 минут, но для маленькой Легран ничтожное время казалось вечностью, в которой она была до ужаса беспомощной, обреченной на страдания и хрупкой. Поле этого видения из прошлого Кас впервые заплакала на приеме, она быстро уткнулась носом в ладони и постаралась как можно скорее усмирить непослушные слезы. Еще месяц эта хорошо известная картина появлялась в сознании девушки, но в ином образе — более реальном и болезненном. Она не могла смотреть в зеркало, потому что вместо привычного отражения взрослой особы, виделось ей исключительно крохотное личико своей детской копии с легким диатезом на щеках. Легран старательно пыталась улыбаться девочке, но почему-то из этого положения губ особенно легко начиналось плакать.

Однако в один день Касио всерьез задумалась о том, что эта череда воспоминаний о темной стороне Колет бестолкова — она будто приостанавливала прогресс, злость пожирала целиком, не оставляя и косточки. Каков смысл очернять мать в собственных глазах? Как можно концентрироваться только на негативных ее качествах и близиться к отречению? Сепарация случилась, вдалеке от женщины прежних конфликтов более не происходило, так зачем же ворошить прошлое? Самая главная проблема заключалась в неспособности или всего-навсего неготовности Легран к прожитию эмоций. Также было и с другими историями о самых разных людях, встречающихся на ее пути. Девушка спрашивала психолога: «Почему я не чувствую, что что-то меняется? Я просто рассказываю Вам какие-то истории, а Вы их без конца слушаете, временами прося зацепиться за какую-нибудь деталь. Но ничего не происходит. Я все также похожа на комок нервов, который к тому же, видимо, любит заниматься самобичеванием». Специалист отвечала одно: «все ответы в Вашей голове, а я здесь для того, чтобы помочь их найти». Тогда Кас приходила к следующим выводам: она трепетно хранила тяжелые воспоминания, чтобы однажды вылить их в творчестве и достигнуть успеха или для того, чтобы взрастить в себе человека, который не будет нуждаться в других, ведь это так больно и неприятно из раза в раз оказываться ненужным. И все же что-то не позволяло прекратить посещение этого небольшого салатового кабинета. Девушка оставила тему матери и начала обсуждать проблемы личной жизни: почему отличного человека, которого мир называл прекрасным чутким собеседником, многогранной интересной личностью и просто красивой и умной девушкой, так крепко всегда обнимало одиночество? Она безуспешно задавалась вопросом: что же в мгновение ока уничтожает интерес молодых людей, безустанно твердящих о ее сексуальном стройном теле, красивых как никакие другие глазах, бархатном голосе, идеальном характере и отменном чувстве стиля? Почему почти каждый из представителей противоположного пола вокруг нее был способен на изрядно мерзкие и порой даже дикие поступки? Когда-то Легран винила во всем исключительно себя, но, разглядев вторую сторону монеты, пришла к выводу, что она поистине прекрасна и пусть будет так, что все это сборище парней действительно виной тому, что происходило и так не нравилось девушке. Сначала очень странно было признавать, что десятки других людей неправы, а она одна ни в чем не повинна, однако вскоре Кас смогла найти объяснения поступкам молодых людей. А еще спустя время простая истина укоренилась в сознании девушки: никто не сможет относиться к ней лучше, чем она сама и нет такого человека, который был бы с ней и в горе и в радости на протяжении все жизни кроме как она сама. И именно поэтому она поклялась в верности убеждению, что никогда нельзя ставить себя под сомнение.