Американский экспресс

День благодарения

Колеса вагона простукивали грудь, что прятала «сердце Америки» — штат Индиана. Почему так считают — не знаю. Серединным штатом, пожалуй, можно назвать Канзас или Небраску. Впрочем, сердце человека расположено асимметрично. Тогда — и вправду Индиана, неспроста девиз штата — «В центре Америки!».

Я пытался распознать границу, отделяющую штат от штата, но безуспешно: то ли проглядел пограничный столб, то ли продремал. Ровный, точно скатерть, «неподвижный» пейзаж Индианы когда-то служил декорацией драматических событий борьбы за независимость…

Вообще, по данным археологов, индейцы появились на американском континенте за двадцать тысяч лет до новой эры. Они прошли по перешейку, который некогда соединял Азию и Америку и где теперь раскинулся Берингов пролив.

Своим названием индейцы обязаны недоразумению — американский континент был принят Колумбом за Индию, западный морской путь в которую он искал. Однако на земле штата Индиана индейцы появились всего лишь тысячу лет назад — апачи, делаверы, вычиты, ирокезы. Одно перечисление названий индейских племен захватывает дух, пробуждая в памяти упоительные часы, проведенные за чтением Майн Рида и Фенимора Купера. Стало быть, события происходили на той равнине, что расстилается за окном вагона. Местами выдувались холмы, скрывая в распадках пятна забытого предвесеннего снега. В былые времена холмы служили укрытием воинственным ирокезам. Казалось, я их сейчас увижу: в пышных головных уборах над ритуально размалеванными смуглыми лицами, скачущих на мустангах за своим вождем — Ястребиным Когтем или Соколиным Глазом…

Индейцы защищали свои земли вначале от французских колонизаторов, потом от англичан, и в итоге им достались небольшие территории-резервации. Законы Америки предполагают гарантии наибольшего благоприятствования для коренных народов во всех социальных областях. Однако традиционное религиозно-бытовое начало под приглядом вождей в индейских племенах — как считают американцы — подавляет намерение американского правительства сгладить барьер отчуждения.

Мало кто из индейцев решается порвать с обычаями племени — так мне говорили сведущие люди. Но мне не очень верится во все эти социальные гарантии, мне кажется, аборигенам-индейцам многого недодали — само понятие резервации, гетто говорит о многом. Их сторонятся, с ними соблюдают дистанцию…

Как-то я забрел в Вашингтон-сквер, где обычно тусуются студенты Нью-Йоркского университета. В центре толпы зевак молодой человек типично индейской наружности проделывал удивительные фокусы — пожирал огонь, протискивал в горло острую шпагу, протыкал щеки металлическим стержнем. В конце представления он обошел зрителей, собирая пожертвования. Зрители разошлись, разбились на компании — кто принялся играть в волейбол, кто уединился с пивными банками в руках, кто тасовал игральные карты… Артист-индеец сиротливо переходил от группы к группе, явно желая стать своим, ну хотя бы допущенным. Я был поражен: американские студенты — эталон демократических отношений, лишенные расовых и национальных предрассудков, хотя бы внешне, а тут… Помаявшись, бедолага-индеец скорбно удалился, закинув на спину рюкзак с реквизитом.

Так что славен сейчас штат Индиана не своими аборигенами, которых я даже на захолустных полустанках не встречал, а, скажем, Теодором Драйзером, писателем, жившем в этом штате, или композитором Колом Портером, чьи джазовые шедевры вгоняли меня в экстаз со школьной скамьи. Не говоря уж о братьях Райт, которые первыми в мире, в декабре 1903 года, подняли в воздух самолет с двигателем внутреннего сгорания на целых пятьдесят девять секунд, прихватив в кабину символ штата Индиана — пион, нежный и прекрасный цветок. И как патриоты штата, братья в этот исторический миг наверняка распевали гимн Индианы — песенку «Там далеко, на берегах Уобаша». Шутка. Конечно, неугомонных братьев тогда больше заботила мысль о том, как бы им в итоге не воротиться на землю в виде двух разбитых вдребезги тел, утешением которых станет другой символ родного штата — могучий тополь, что раскинет свою листву над могилой братьев.

Американский тополь ничуть не уступает российскому своей величественной кроной и обилием пуха. Именно это дерево удостоилось чести стать символом штата Индиана. Вообще флора на тех берегах пользуется особым расположением людей. Помню, с каким изумлением я взирал на гигантские секвойи Калифорнии, педантично пронумерованные латунными бирками, которые уважительно крепились на отдельном, стоящем рядом с деревом, столбике. В связи с такой заботливостью вспоминается случай.

Владелец манхэттенской бакалейной лавки приковал свой велосипед цепью к дереву, что росло рядом с его заведением. На беду мимо проходил инспектор парковой полиции, который узрел в действиях бакалейщика угрозу жизни «зеленого друга» и стал выписывать штраф. Бакалейщик, кляня судьбу за такое невезение, готовил себя к штрафу долларов на пятьдесят и, надеясь умилостивить инспектора, бубнил, что, мол, был свидетелем посадки этого дерева двадцать четыре года назад и любит это дерево как родное. Инспектор закончил оформление квитанции и передал ее бакалейщику. У того потемнело в глазах. Штраф — тысяча долларов! В дело вмешался глава городского паркового хозяйства. Вникнув в суть конфликта, начальник постановил: если бакалейщик желает отделаться всего лишь пятьюдесятью долларами, то он обязан публично извиниться перед деревом, дружески его обнять и пообещать никогда его больше не обижать. «У меня такое впечатление, что я попал на другую планету, — сказал озадаченный бакалейщик. — Но если это сохранит мне девятьсот пятьдесят долларов, то почему бы и не обняться с деревом? В конце концов, я и вправду неплохо к нему отношусь. Однажды даже посадил рядом несколько тюльпанов. Так что если что и было между нами, то дерево мне простит». Такая вот типично американская историйка…

— Индианаполис, господа. Индианаполис. — Проводник Эдди Уайт шествует вдоль коридора, предупреждая пассажиров о недолгой передышке у платформы столицы штата Индиана. — Индианаполис, сэр. — Эдди остановился у моего кресла.

— Мне до Чикаго. — Я отложил газету.

— Знаю. Но если вы хотите размять ноги, в вашем распоряжении десять минут. — Эдди взглянул на заголовок газеты. — «Хобо»? Когда я еду на сабвее в Бронкс, то часто вижу людей с этой газетой в руках. Интересная газета «Хобо»?

В недоумении я перечитал знакомый заголовок газеты «Новое русское слово». Что за «Хобо»? И верно. «НОВОЕ» читается по-английски как «ХОБО». Ай да Эдди…

— Это, пожалуй, самая старая газета на русском языке в Америке, — пояснил я. — Мне доводилось даже печататься в этой газете.

— Вы что, писатель? — подозрительно сощурился Эдди. — А сказали, что проводник.

— Видишь ли, Эдди… Я писатель. Но чтобы написать книгу, я стараюсь как бы сам прочувствовать судьбу своих героев.

— Понятно, — кивнул Эдди. — Один мой знакомый спрыгнул с моста Вашингтона. Он давно мне говорил, что хочет испытать состояние птицы. И вероятно, рыбы тоже. Хотя он и не писатель.

— Ну и что?

— Разбился к чертовой матери. Потом я узнал, что его накануне выпустили из психушки на День благодарения.

— Бедняга, — посочувствовал я. — Конечно, нелегко познавать жизнь… Может быть, твой приятель не сумел купить хорошую индюшку и прыгнул с моста от досады?

— Купить индюшку на День благодарения — не проблема, сэр.

Эдди сделал несколько шагов по коридору вагона, повторяя: «Индианаполис, господа», — неожиданно остановился, обернулся и, улыбнувшись, погрозил мне пальцем — черным пальцем со светлой подушечкой, словно помахал зажженным фонариком. С чего это он, непонятно. Или решил, что я вожу его за нос: то коллега-проводник, то писатель. Если он парень из Бронкса, то можно обдуривать?

Я улыбнулся и тоже дружески повел пальцем.

— Индианаполис, господа, — уже издалека донесся простуженный голос Эдди Уайта.

А я вспомнил удивительную историю моей приятельницы Любы. «Знаешь, — рассказывала мне Люба, — когда я очутилась наконец в Америке, одна, с двумя маленькими сыновьями, нас пригласили в незнакомую семью, на День благодарения. За столом сидели дедушка, бабушка, отец с матерью и шестеро детей. Был осенний ноябрьский вечер. Я знала, что вся Америка сейчас сидит за таким столом… Горящие свечи. На столе — изумительная на вид, покрытая золотистой корочкой, огромная индюшка. Дедушка прочел молитву. Все дружно произнесли «Амэн!»… И тут я разрыдалась. Второй раз в жизни меня сразила такая истерика. В первый раз со мной случилось подобное, когда самолет оторвался от взлетной полосы в Пулково, в Ленинграде, в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году…»

История и вправду особенная. Жила в Ленинграде молодая женщина, мать двоих малышей, мальчиков. И к тому же инженер-конструктор завода «Авангард»… Муж Любы инженерия на другом, жутко секретном, предприятии и весь был «упакован запретами» к нормальной человеческой жизни, словно первая атомная бомба.

В один прекрасный день Любе все надоело — и мельтешня на экране телевизора вождей-пустобрехов, и пустые полки магазинов, и злые лица встречных-поперечных, и нередкое отсутствие в кране горячей и холодной воды, которую, как известно всем, выпили жиды. Шел 1979 год. Мощный поток эмиграции все сильнее раскачивал утлую лодчонку Любиной семейной жизни, унося за бугор друзей и знакомых. Невский опустел. И Петроградская сторона, и Васильевский остров. И Дом кино опустел. И на премьерах Большого драматического театра в полупустом зале виделись незнакомые лица, точно Люба забрела в другой город…

«Пора вязать узлы» — решила она и подала на развод: при муже-«атомной бомбе» ее не выпустят даже в Болгарию.

Наконец документы собраны, сданы в ОВИР. Наступило время Неожиданностей и Ожидания. Неожиданность проявила себя сразу — на следующий день после подачи документов ее уволили с завода, «выбросили» на улицу. Ожидание же растянулось на целых восемь лет…

И вдруг, в 1987 году, при очередном визите на улицу Желябова она получает разрешение на выезд.

А надо было так случиться, что родной брат злосчастного мужа-«атомной бомбы» женился на француженке, в полной уверенности, что его, согласно закону, выпустят к супруге в Париж, ибо брат за брата не ответчик. Не тут-то было! Ответчик!

Узнав, что Люба получила разрешение на выезд, брат мужа отправился в ОВИР и поинтересовался: почему ему, брату «засекреченного брата», не дают разрешение на выезд к жене-француженке, а бывшей жене его «засекреченного брата» Любе Э-й такое разрешение дали?! Где логика?! Инспектор ОВИРа в испуге хлопнул себя по лбу! Как?! Неужели он, недавний сотрудник этой почтенной организации, дал маху, упустил какую-то бумаженцию, скрыл ее от комиссии?

Телефонный звонок из ОВИРа застал Любу за упаковкой шестого баула.

— Гражданка Любовь Э-а? — мягко вопросил инспектор. — Вам необходимо срочно зайти в ОВИР. Зачем? Мы вам скажем в ОВИРе. Сложности с вашими мальчиками, не на кого оставить? Возьмите их с собой. Нам необходимо кое-что уточнить. В ваших же интересах. Ждем.