Американский экспресс

Breakfast зимой в пять утра

Старики Уэбстеры шли по перрону вокзала Флэкстаф, штат Аризона, к автобусной остановке, размещенной под крытым навесом. Отсюда автобусы направлялись в сторону Гранд-каньона — небольшие, маневренные, приспособленные для извилистых дорог, с широкими витринными окнами и раздвижными лесенками. При необходимости лесенки услужливо опускали ступеньки к земле для удобства пассажиров-инвалидов.

Чете Уэбстеров такие удобства ни к чему — эта супружеская пара послужит еще Богу не один год. Вот с какой прытью Джек катит за собой огромный чемодан на колесиках, да и Джейн не отстает, ее чемодан хоть и поменьше, но тоже поскрипывает от тяжести на неровностях брусчатки…

За автобусами раскинулся небольшой базаришко… Два-три фургона-магазина предлагали свой товарец: фрукты, молочные продукты, кондитерские изделия. Поодаль от фургонов раскинул лоток индеец — высокий громоздкий мужчина. Красновато-бурое широкоскулое лицо его обрамляли длинные прямые черные волосы, падавшие на плечи из-под расшитой бархатной шапчонки, гребень которой украшал тканый цветной хохолок. Низкий плоский лоб как бы накрывал узкие глаза. Тугой подбородок порос редкой растительностью, с заявкой на очевидно задуманную бородку. Шею охватывали цветные шнурки из-под ворота джинсовой рубашки. Кожаные штаны держались на узорном ремне. Простроченные пушистой бордовой бахромой штанины были заправлены в сапоги на высоких каблуках. Голенища сапог простреливал замысловатый набор серебристых кнопок. На широкие плечи торговец накинул пятнистый малахай с аппликацией из разноцветных кожаных лоскутов…

В косых холодных лучах предвечернего солнца содержимое лотка представлялось сокровищем Аладдина. Лики ритуальных идолов из черного агата, змейки из зеленой яшмы, бирюзовые, изумрудные, сердоликовые бусы, браслеты — кофейные, с белыми крапинками в серебряном обрамлении, шариковые ручки с птичьими перьями на конце, карликовые кактусы — символ штата Аризона… Множество безделушек из меди, золота и серебра…

С высоты своего роста индеец смотрел на меня с ожиданием и любопытством. Так, вероятно, встречали его далекие предки белолицых гринго, пришедших на эти земли. Английского он не знал и цену своим поделкам назначал на испанском. А для непонятливых объяснял с помощью пальцев… Я присмотрел для дочери браслет — серебряный, с чернением, в виде свернутой змейки с зелеными капельками глаз. Со стороны торг выглядел довольно забавно: я отходил, возвращался, примерял браслет на свою руку, поглаживал, чуть ли не пробовал на язык. Торговец выбрасывал навстречу мне растопыренные пальцы, с каждым разом меняя цену. Делал он это с явным удовольствием…

Удар вокзального гонга поставил точку в нашем торге. Я протянул индейцу десять долларов, он мне сдачу — два доллара. Что было духу я бросился бежать к своему вагону. В купе я рассмотрел браслетик в полной уверенности, что дочери он не понравится, — дочь частенько отвергает наши с женой подарки. Змейка подняла узкую скуластую головку, похожую на лицо певца Александра Вертинского… «Аризона» на языке племени апачей означает «приносящее серебро». Если браслет дочери и впрямь не понравится, буду его держать в банке с водой — известно, что серебро убивает болезнетворные бактерии, и пить такую воду полезно. Решив проблему, я вновь обратил взор к окну…

А за окном на смену Аризоне пришла Калифорния — страна вечной весны и лета, страна, название которой слетает с языка так же легко и звеняще, как и само слово «Америка».

Из коридора раздались голоса — в соседнем купе появились пассажиры. Ребенок говорил, что сникерсы ему велики, но они такие красивые, что он все равно будет их носить и не отдаст Дику, у которого целый шкаф таких сникерсов. Взрослый женский голос убеждал, что неудобно носить обувь не по размеру, что это вредно, — надо поменять сникерсы. В ответ детский голос завопил неожиданно громко. А женский так же ровно и педантично вдалбливал упрямцу, что носить спадающую с ног обувь глупо… На какое-то время стало тихо. Потом ребенок объявил, что это — судьба. И он примет ее как есть. На что женский голос незамедлительно откликнулся, что это не судьба, а глупость, но если ему нравится, пусть делает что хочет…

Слово «судьба» вызвало в моей памяти случай, о котором я однажды прочел в какой-то американской газете. Вновь меня стал донимать смех, хотя ничего смешного в той истории не было… Произошло это удивительное «шоу» в Гринборо, штат Северная Каролина. Парень по имени Рональд Опус решил покончить с собой. В записке, которую он оставил, Рональд жаловался на нежелание родителей поправить его финансовые дела. Рональд распахнул окно и сиганул вниз с девятого этажа. Однако в тот день мойщики стекол натянули страховочную сеть на седьмом этаже — и бедняга прямехонько угодил в ее мягкие объятия. И все же парню не повезло. Когда Рональд летел мимо восьмого этажа, в голову ему угодил заряд дроби, выпущенный из окна, так что в страховочную сеть Рональд свалился уже бездыханным трупом, с разнесенным черепом. Пока полиция доставала Рональда из сети, детективы предъявили жильцу восьмого этажа обвинение в убийстве. Перепуганный жилец-старик, оправдываясь, заявил, что он метил в свою жену, но не попал, и заряд угодил в открытую форточку. Детективы учли его показания и уточнили обвинение: к непреднамеренному убийству добавилось покушение на убийство жены. Тем временем старичок, приняв успокоительное и закурив любимую сигару, решил объясниться с детективами. Он не собирался убивать свою жену, а тем более человека, пролетавшего мимо его окна. Просто во время ссор со своей женой он всегда хватал со стены незаряженный дробовик и пугал жену щелчком курка. Таков их семейный ритуал. Это подтвердила и жена — дробовик годами висел на стене незаряженный… Детективы задумались. Кто же зарядил дробовик, который выстрелил в столь неподходящую секунду? Логично решили, что ружье мог зарядить человек, вхожий в эту квартиру. Это мог быть единственный сын стариков. Один из понятых — товарищ сына — заявил, что сын давно поговаривал о том, что собирается наказать скупердяя отца за отказ в денежной помощи. Зная, что отец при скандалах взял себе в привычку пугать супругу дробовиком, он тайно зарядил оружие в надежде, что папаша пристрелит мамашу, попадет за решетку, и наследство достанется ему… Однако последние две-три недели супруги жили на удивление мирно, о чем сын в отчаянии поведал своему приятелю… «Где же этот подонок?!» — вскричали детективы. «Как — где? — удивился старичок и пояснил: — Он живет выше, на девятом этаже».

Да, тем самым сыном оказался невезунчик Рональд, пристреленный собственным папашей из дробовика, который сам же и зарядил… Эта история зафиксирована американской Академией судебных наук. Вот что такое судьба! При воспоминании об этой грустной истории меня душит смех. И ничего не могу с собой поделать…

Мне захотелось взглянуть на мальчика, для которого великоватые сникерсы — знак судьбы. Да и пора идти в вагон-ресторан, наступило время пятичасового чая.

Дверь-гармошка соседнего купе оставила довольно широкую щель для любопытствующего глаза. Чем я и воспользовался. Мальчик лет десяти, круглоголовый, белобрысый, притулился в углу дивана и следил глазенками за экраном электронного мультипликатора. Рядом, боком к двери, с книгой в руках, пристроилась женщина. Я изумился. Подобное сходство трудно представить — ну точно Женечка Гуткина! Я невольно придвинулся к щели с уверенностью, что где-то в купе притаился и ее муж — мой дружок Геня Гуткин. Но нет…

Это ж надо, такое сходство. А кто они такие, эти Гуткины? Отвечаю — одни из самых близких мне людей. Эмигранты, бывшие ленинградцы и бывшие… вернее, родители бывшего моего зятя. В своем изложении я стараюсь избежать «литературной коррупции», личных пристрастий — жена и дочь не в счет. Но что поделать: судьба Гуткиных — тоже эмигрантская судьба, судьба людей, заброшенных на чужбину. Стало быть, она тоже имеет право на внимание автора этой книги… Но мне хочется рассказать о другом. О душевной их щедрости, о великодушии? Да, все это так, но хочется писать о другом, о другом, о другом. О том, как даже самые враждебные обстоятельства не могут внести разлад в отношения между людьми, испытывающими взаимную симпатию…

Началось все «с мелочи» — со скоропалительной женитьбы наших детей. Накануне моей туристической поездки за рубеж, в 1978 году, я и понятия не имел о планах дочери, как, впрочем, и она сама. Она еще не знала никакого Сашу… Однако после двухнедельного отсутствия я позвонил домой из Москвы, предупредить о своем возвращении, и узнал, что дочь выходит замуж за некоего Сашу, который появился на горизонте нашей семьи стремительно, как метеор, за несколько дней до моего телефонного звонка. И не один, а с гитарой. Черноволосый, с усами, студент последнего курса института. «Он похож на тебя в молодости, — сказала дочь в телефонную трубку, — поэтому я и решила выйти замуж». Преисполненный благодарности, чувствуя слабость в ногах, я повесил трубку.

Кроме гитары, Саша ввел в нашу жизнь своего младшего брата — опять же с гитарой — и родителей: Женю и Геню, нормальных советских инженеров. С тех пор прошло более двадцати лет… Молодые давно уже не молодые, к тому же у каждого из них теперь другая семья. Младший брат подрос, стал мужчиной, программистом, с весьма высокой, даже по американским меркам, зарплатой. И родители постарели на двадцать с лишним лет… Сохранилась только наша дружба, несмотря на то что основа этой дружбы — брак наших детей — давно распалась. Предвижу недоумение читателя — стоит ли писать об этом, о деталях личной жизни автора. Думаю, что стоит. Именно благодаря тому, что в наших отношениях нет драматических поворотов, характерных для ситуации распада семьи детей. Сохранение добрых отношений между родителями — своего рода нравственный пример…

На площадке, где царствовал буфет с набором дармовых яств, орудовал пожилой негр в белом кухонном одеянии. Он перекладывал из тележки на полки буфета банки кока-колы и чипсы в голубых пакетах. Докомплектовывал… Заметив меня, негр проговорил, улыбаясь всем своим широким лицом: «Возьмите пакетик, сэр, это очень вкусные чипсы. Их разберут мгновенно», — и, не дожидаясь согласия, с баскетбольной сноровкой закинул в оттопыренный карман моей куртки голубой пакетик…

Салон ресторана пустовал. Официанты сидели спиной к двери на высоких табуретах, точно эскимо на палочках. Моя полька обернулась красивым профилем и помахала рукой. От былой нашей размолвки не осталось и следа. Официантка старалась разговаривать со мной на языке, похожем на русский. И я ей подыгрывал. Обычно разговор вертелся вокруг одной темы. Если бы она знала, что Польша вырвется из «советского плена», то она ни за что бы не приехала в Америку. В Польше все лучше — и вода, и воздух, и продукты… Разве в Америке овощи? Сплошная химия. И мясо, и куры — все химия. «Пани! — взмолился я. — Вы хотите, чтобы я здесь голудовал? А харбатэ? Тоже химия? Нет? Тогда принесите мне харбатэ з цукрином». И она, довольная, несла мне чай с лимоном…