Зови меня своим именем

***

За обедом не было произнесено ни слова. После обеда он сел в тени сада за, как он выразился перед кофе, работу двух дней. Нет, он не поедет в город сегодня ночью. Может, завтра. А также никакого покера. Он поднялся наверх.

Несколько дней назад его ступня была поверх моей ноги. Сейчас не было даже взгляда в мою сторону.

Ближе к обеду он спустился чего-нибудь выпить. «Я буду скучать по этому всему, миссис П.», — сказал он, его волосы блестели после его полуденного душа, образ «звезды» сиял во всех его чертах. Мать улыбнулась; la muvi star здесь были бы рады в ennnnni taim32. Он отправился на обычную короткую прогулку с Вимини: помочь найти ее домашнего хамелеона. Я никогда до конца не мог понять, что эти двое нашли друг в друге. Но между ними вспыхнула и установилась гораздо более естественная и спонтанная связь, чем была между ним и мной. Через полчаса они вернулись. Вимини перелезла через финиковое деревце к себе, раздался голос ее матери: «Вымой руки перед едой».

За обедом ни слова. После обеда он испарился на второй этаж.

Я мог бы поклясться, что в районе десяти или около того, он тихонько прокрался наружу и съездил в город. Весь вечер в его стороне балкона горел свет. Это была слабая косая оранжевая полоска от его окна до моего. Время от времени я слышал, как он ходил.

Я решил позвонить другу, спросить, не собирается ли он в город. Его мать ответила, что он уже уехал и, да, возможно, в то же место. Я позвонил другому. Он уже уехал. Отец предложил:

— Почему бы не позвонить Марсии? Ты избегаешь ее?

— Не избегаю, но с ней, кажется, сложно.

— Как будто с тобой легко! — укорил он.

Когда я позвонил ей, она сказала, что не собирается никуда этим вечером. В ее голосе был неясный холодок. Я позвонил извиниться.

— Я слышала, ты болел.

— Ничего страшного.

Я предложил заехать за ней на велосипеде, и вместе мы бы съездили в Б. Она согласилась присоединиться ко мне.

Родители смотрели телевизор, когда я покинул дом. Я слышал собственные шаги по гравию. Я был не против шума. Он составлял мне компанию. «Он тоже его слышит», — подумал я.

Марсия встретила меня в своем саду. Она сидела на старом кованом стуле, вытянув ноги, уперевшись в землю лишь каблуками. Ее велосипед был прислонен к соседнему стулу, а руль едва не касался земли. На ней был свитер. «Ты заставил меня долго ждать». Мы покинули ее дом более коротким путем через откос, он был крут, но зато мы экономили время до Б. Светом и шумом пышной ночной жизни с piazzetta были заполнены все боковые аллейки. В одном из ресторанов имели обыкновение выставлять крошечные деревянные столики в любое место вдоль площади, куда бы пожелал устроиться клиент. Когда мы ступили на площадь, шум и суматоха наполнили меня привычным чувством тревоги и собственной неуместности. Марсия переключилась бы на друзей, остальные стали бы подшучивать. Даже находиться наедине с ней было для меня вызовом, так или иначе. Я не хотел, чтобы мне бросали вызов.

Мы не стали подсаживаться к знакомым за столиком в кафе и встали в очередь за мороженым. Она попросила меня купить ей сигарет.

С шариками пломбира мы привычно пошли через толпу на piazzetta в сторону боковых аллей. Улочка сменяла улочку. Мне нравилось, как булыжники отражали свет, нравилось, как лениво мы брели, ведя наши велосипеды через город, прислушивались к бормотанию телевизоров из открытых окон. Книжный оказался все еще открытым, я спросил, не против ли она зайти. Она не была против. Мы прислонили велосипеды к стене.

Занавеска из бусин пропустила нас в прокуренную, душную комнату, заваленную переполненными пепельницами. Владелец собирался вскоре закрываться, но квартет Шуберта все еще играл, и молодая парочка туристов (около двадцати пяти лет) копалась в книгах английской секции, может быть, в поиске романа с местным колоритом. Как это отличалось от утра, когда здесь не было ни души, всю лавку заполнял ослепляющий солнечный свет и запах свежего кофе. Марсия выглянула из-за моего плеча, когда я положил книгу на стол и принялся читать одно из стихотворений. Я собирался перелистнуть страницу, но она остановила — еще не дочитала. Мне это понравилось. Видя, что парочка туристов собиралась купить одну книгу в переводе, я остановил их и посоветовал другую.

— Эта гораздо, гораздо лучше. Дело происходит в Сицилии, не здесь, но это, пожалуй, лучший итальянский роман этого века.

— Мы видели фильм, — сказала девушка. — Этот автор так же хорош, как Кальвино?

Я пожал плечами. Марсия все еще была на той же странице и на самом деле перечитывала стихотворение.

— Кальвино нельзя сравнивать — это сплошная пыль в глаза. Впрочем, что я могу знать в своем возрасте?

Еще двое молодых людей в стильных летних спортивных куртках без шнуровки обсуждали литературу с владельцем, все трое курили. На столе рядом с кассой было настоящее нагромождение стаканов, в основном пустых, и рядом с ними — огромная бутылка портвейна. Туристы, я заметил, держали пустые стаканы. Очевидно, им предложили вино на литературной вечеринке. Владелец взглянул на нас и одним взглядом, словно извинившись, спросил, не хотим ли мы тоже портвейна. Я взглянул на Марсию и пожал плечами, что значило: «Кажется, она не хочет». Владелец, все еще молча, указал на бутылку и покачал головой в шутливом неодобрении, что значило: ему жаль выбрасывать такой хороший портвейн этой ночью, так почему бы не помочь ему прикончить его перед закрытием магазина? Мы с Марсией согласились. Из вежливости я спросил, какую книгу отмечали сегодня. Другой мужчина, которого я не заметил прежде, потому что он читал в маленькой беседке, назвал ее: «Se l’amore»33.

— Интересная? — спросил я.

— Совершеннейший мусор, — ответил он. — Уж я-то знаю. Я написал ее.

В тот момент меня затопила зависть. Я завидовал его чтению, вечеринке, друзьям и поклонникам, пришедшим или приехавшим из окрестностей поздравить его в маленький книжный магазинчик у нашей маленькой piazzetta в нашем маленьком городке. Они оставили после себя больше пятидесяти пустых стаканов. Я завидовал его праву принижать самого себя.

— Вы подпишете экземпляр для меня?

— Con piacere34, — ответил он и, прежде чем владелец подал ему фломастер, уже достал свой «Pelikan». — Не уверен, что книга для тебя, но…

Он оставил предложение утонувшим в молчании, со смесью полного смирения, оттененного слабыми намеками на снобизм, что значило: «Ты просишь меня подписать тебе книгу, и я лишь рад сыграть часть роли знаменитого поэта, которым я, как мы оба знаем, не являюсь».

Я решил купить еще один экземпляр Марсии и принялся умолять его подписать его тоже, что он и сделал, добавив в конце небольшую карикатуру рядом со своим именем.

— Я тоже не думаю, что она вам подходит, синьорина, но…

Я попросил продавца записать все на счет моего отца.

Мы ждали. Кассир заворачивал книги в желтую глянцевую бумагу, перетянув ее лентами, и сверху закрепил серебряной наклейкой с печатью магазина. Я придвинулся к Марсии боком и, может, потому что она стояла так близко, поцеловал за ухо.

Кажется, она вздрогнула, но не двинулась с места. Я поцеловал ее снова и вдруг осекся.

— Тебя что-то беспокоит?

— Конечно, нет, — прошептала она в ответ.

Но на улице она не смогла сдержаться:

— Зачем ты купил мне эту книгу?

На секунду мне показалось, что она спросит, зачем я ее поцеловал.

— Perché mi andava35

— Да, но почему купил мне книгу… почему купил мне книгу?

— Я не понимаю, почему ты спрашиваешь.

— Любой идиот поймет, почему я спрашиваю, но не ты. Догадайся!

— Я все еще не улавливаю.

— Ты безнадежен.

Я смотрел на нее в полном оцепенении из-за ее голоса, искаженного гневом и досадой.

— Если ты мне не скажешь, я представлю себе все, что угодно… я чувствую себя ужасно.

— Ты засранец. Дай мне сигарету.

На самом деле я понимал, к чему она клонит, но я не мог поверить, что она видела меня насквозь так четко. Возможно, я не хотел верить, что она подразумевала мой страх отвечать за собственное поведение. Лукавил ли я намеренно? Мог ли я продолжать притворяться, что не понимаю ее, не чувствуя себя при этом бесчестным?

Меня осенила блестящая идея. Возможно, я игнорировал все ее знаки специально, желая отодвинуть от себя. Оказалось, это была робкая и неэффективная стратегия.

Только тогда, совершенно удивившим меня рикошетом, я понял еще кое-что. Поступал ли Оливер точно так же со мной? Преднамеренно игнорировал меня все время, вместо того, чтобы завоевать доверие?

Не это ли он имел в виду, сказав, что видит насквозь мои попытки вести себя так же?

Мы вышли из магазина и закурили. Вскоре вышел хозяин и с громким металлическим скрежетом опустил металлические жалюзи.

— Ты действительно так любишь читать? — спросила Марсия, пока мы бездумно прогуливались обратно в сторону piazzetta. Вокруг сгустилась уже настоящая темень. Я взглянул на нее, как если бы она спросила, люблю ли я музыку, или хлеб и соленое масло, или спелые фрукты летом. — Не пойми меня неправильно. Я тоже люблю читать, но я никому не говорю об этом.

«Ну, наконец-то, — подумал я. — Кто-то, кто говорит правду». Я спросил ее, почему она не рассказывает об этом.

— Не знаю, — это был ее способ выиграть время подумать перед ответом. — Читающие люди скрытные. Они прячут то, кем они являются. Те, кто прячется, не всегда любят тех, кем они являются.

— Ты прячешь, кто ты на самом деле?

— Иногда. А ты?

— Прячу ли? Может быть, — и тут же, вопреки всем моим порывам, я задал вопрос, который никогда не посмел бы задать. — Ты скрываешь что-либо от меня?

— Нет, от тебя — нет. Или, может быть, да. Немного. Кое-что.

— Например, что?

— Ты точно знаешь, что.

— Почему ты так говоришь?

— Почему? Потому что я думаю, ты можешь причинить мне боль, я не хочу чувствовать боль, — она задумалась на мгновение. — Не то чтобы ты хотел причинить мне боль, но ты всегда меняешь свои решения, всегда ускользаешь, так что никто не знает, где тебя найти. Ты пугаешь меня.

Мы шли так медленно, что когда мы остановили наши велосипеды, то даже не обратили внимания. Я наклонился к ней и легко поцеловал в губы. Она прислонила велосипед к закрытой двери магазина и сказала:

— Поцелуешь меня снова?

Используя подпорку, я оставил велосипед на середине улицы и, поскольку мы стояли близко, взял ее лицо в ладони, наклонился, и мы начали целоваться. Мои руки были под ее свитером, ее пальцы — в моих волосах. Я любил ее простоту, ее откровенность. Это было в каждом слове, что она сказала мне этой ночью: беспрепятственно, открыто, человечно. Ее губы отвечали моим без промедления, без резкости, как будто связь между ними и бедрами была мгновенной. Поцелуй в губы не был прелюдией к более полноценному контакту, он уже был этим контактом. Между нашими телами не было ничего, кроме одежды, поэтому меня совершенно не удивило, когда ее рука скользнула между нами и нырнула за ремень брюк.

— Set duro, duro36, — и это была ее откровенность, раскрепощенная и непринужденная, от которой я возбуждался еще сильнее.

Я хотел взглянуть на Марсию, посмотреть в ее глаза, пока она держала меня в своей руке, и сказать, как давно хотел поцеловать ее. В тот момент для меня было важно предстать перед ней другим человеком, который позвонил ей сегодня вечером и забрал ее из дома. Отстраненный, безжизненный мальчик пропал. Но она оборвала меня: