Ни океанов, ни морей (сборник)

2

Сначала у меня не было рук, ног и туловища. Мы накурились. Я целовал Настю, не чувствуя своего тела. Были только мы — то есть наши большие губы. Еще был враждебный смех, который усиливался, стоило обратить на него внимание. Это Миша и Тимофей ржали на кухне, и им подвизгивала одна из моих одноклассниц. Они все ухахатывались, их накрыло, а меня это пугало. Мне хотелось отмахнуться от их смеха, он очень мешал, так что хотелось выключить звук, оставить только ощущение губ. «Чтобы были одни сплошные губы», — сказал Маяковский, и опять назойливый смех, неужели я еще девственник, не мешайте мне, у меня нет рук, «одни сплошные губы», «целовать, целовать, целовать». Если бы я не врал, что у меня уже был секс, все бы получилось. Было бы неплохо, если бы Тимофей разоблачил меня с высоты своего опыта. За два года блядства в университете он же мог научиться отличать девственника от начинающего ловеласа, за которого я себя выдавал.

Тимофей сказал бы мне:

— Почему ты этого так стесняешься? Все мы через это прошли. Не сразу начало получаться. Все еще будет.

И я бы раскрылся, стал относиться к своей девственности проще. Все получится, время придет. Но Тимофей сейчас ни при чем, пусть подавится своим смехом на кухне. Я – здесь. У меня появились руки, и этим рукам было позволено дотронуться до Насти. Можно было трогать, но нельзя было снимать платье, можно было целовать губы, но нельзя было прикасаться к тайне. Мою одежду тоже нельзя было снимать, и я до сих пор кувыркался тут в белой рубашке, как пьяный чиновник. Стоило дойти до молнии на платье, и Настя говорила «нельзя» и отбрасывала меня к началу лабиринта, к нерешительным поцелуям. Я привязывал нитку и шел коридорами, целовал плечи и уши, пробирался к ее глазам и губам. Нужно было найти комбинацию, несколько рычагов, но множество позиций, если не угадываешь, опять оказываешься у порога, если делаешь все правильно, целуешься уже по-настоящему. Губы вспухли и размазались по лицу, пока я блуждал в потемках. Контуры комнаты и наших тел растаяли, тьма залила все формы, но и смех стих. Я уже не надеялся на что-то, но вдруг двери распахнулись, и утро упало на простыни. Полоска рассвета освещала голую Настю, и мне был дан зеленый свет. Я не верил глазам. Я еле стянул рубашку, потому что не было возможности расстегнуть все пуговицы моими неумелыми руками новорожденного. Но, когда я снял штаны, понял, что ничего не выйдет.

— Что такое?— спросила она.

— Ничего.

Ничего. Просто с моим организмом происходило что-то странное. У меня не было эрекции, но при этом я отчетливо чувствовал, как семя протекает в трусы. Никакого удовольствия в этом не было. Уши мои горели, я оказался шарлатаном на этом празднике, а Настя тем временем даже попыталась проявить инициативу. Она дотронулась до моих трусов, намекая, что можно снять их, не ведая, что за ними ее не ожидает ничего хорошего. Я аккуратно оттолкнул ее руки, положил их на кровать, а сам наклонился к месту, в которое стремился попасть всю свою сознательную жизнь. Что-то нужно было сделать. Перед глазами плясали разноцветные пятна и зигзаги в броуновском движении, голову как будто накачали воздухом, и я ворочал лицом, пытаясь поймать все эти яркие точки и линии, пока не отключился, уткнувшись носом Насте между ног. Она трогала мою голову и звала издалека. А меня не было дома.

Я вышел на кухню. Миша сидел тут один, как царь, спал, положив голову на свои руки. Я немного прибрался на столе, помыл стаканы и вытряхнул окурки из пепельницы. Старался занять себя и надеялся разбудить Мишу. Закурил и глотнул выдохшегося пива. Миша открыл один глаз и несколько секунд наблюдал за мной.

— Оставь мне, — сказал он.

Я протянул сигарету. Он затянулся и тут же вернул ее обратно. Расправил плечи и, промотав на сверхбыстрой скорости вечер и ночь, спросил:

— И как?

— Отлизал, — ответил я. – Лучше бы ты не курил со мной.

— Кунилингус, — сказал Миша и засмеялся.

Мы не раз шутили по этому поводу, и на этот раз я все преподнес как шутку. Тем, что я сделал такое, я нарушил серьезное гоп-табу и пока не знал, стоит ли делиться опытом. Я даже не мог понять, как я сам его оцениваю. Нужно было подумать об этом, оставшись одному.

— А где Тимофей? — спросил я.

Миша пожал плечами.

— Ушел прямо в ночь.

— Наверное, даже прихватил подружку?