Натюрморт с часами

Солдатский бал

В тысяча девятьсот сороковом, в феврале, в Павильоне «Цвиета Зузорич», Шупут с группой «Десяти» выставляет свою «Девочку в саду». С ноября его призвали в армию, он пехотинец, в одной из казарм, откуда открывается панорама Сараево. Место словно нарочно придумано для прицела, весь город на мушке, никто не промахнется.

Той зимой солдата навестит Девочка, точнее, Миле, который приедет в Боснию по каким-то отцовским делам. Свидание было кратким и нервным, им едва удалось перекинуться парой слов, только общие места и сплетни. В конце они даже слегка поспорили. На безобидное замечание Миле, что картины Богдана кажутся ему слишком неспешными, тот, возбужденный общим беспокойством, ответил слишком грубо и пренебрежительно, что, мол, Миле врач, а все они полуинтеллигенты (мы умолчим о том, что и большинство художников тоже).

Но, ослепленный какой-то желчностью, Шупут продолжал: ты сейчас обвинишь меня в том, что я реакционер, потому что тот мой «Улцинь» весной купил Драгиша Цветкович, за три тысячи, а кое-что от него перепало и самым бедным участникам выставки. Но не все буржуйчики, не у каждого есть всё.

Выплескивая злость, Шупут знал, что ошибается, но какая-то сила не давала ему остановиться, прикусить язык, гнойник лопнул, яд должен был истечь. И ни на мгновение он не взглянул на Девочку, хотя именно из-за нее и петушился, что-то в нем надламывалось, из-за этого поношенного обмундирования, из-за обритой головы, из-за живота, в котором бродили газы от вареной капусты.

Девочку, однако, все это мало трогало. Вообще-то, она была в восторге от города, едва удерживалась от того, чтобы лечь в снег. Сначала ее немного подташнивало с дороги, но она быстро отдышалась. Молодые девушки легковерны и трогательны, а Восток так чарующ, что она не сопротивлялась бы, похить ее кто-нибудь и преврати в рабыню, танцовщицу, исполняющую танец живота, звезду, которую косит серп полумесяца. Это было видно по ее глазам.

По правде говоря, она Богдана и не слушала. На нее вообще не произвела никакого впечатления его фривольная похвальба, как он выходит в город только для развлечения и удовлетворения некоторых потребностей гражданской жизни. Миле был огорчен, что друг так низко пал, не понимал его, и на резкий вопрос, что нового, едва промямлил, что на фоне всех прочих новостей, со всех столбов на дорогах убрали знаки, абсолютно все, что бедный Богдан воспринял как презрение и иронию, и опять схватился за сердце. Вот так, их последняя встреча закончилась плохо. Ну, и ладно, оскалился Богдан, good bye, mister Chips, только без ссоры, но искренне, а теперь я отправляюсь к моим клопам и артиллеристам, и хотя время увольнительной еще не истекло, он бродил по городу один, опоздал и был наказан нарядом вне очереди.

Я им напишу, — обещал он себе, отдраивая уборные и натирая колени.

Мы не обнаружили следов того, что он свое слово сдержал.

(Это «Сараево» должно было быть нарисовано сангиной, тонкими штрихами, на внешней стене летней виллы, как знак узнавания и искупления, пока его не смоет первый сильный дождь.

Потому что мой ящик с красками, мой этюдник, — горячо объясняет Богдан, — все кто-то украл в Сараево из казармы, все. С 5 мая 1941 года Шупут в плену у немцев).