По ту сторону зимы

Он прожил с этими намерениями ровно семнадцать часов, после чего ночные эскапады участились и стали более продолжительными и бурными. «Ты в меня такой влюбленный!» — так казалось Ла Гароте, и чтобы не разочаровывать девушку, он это принял, хотя отношение к ней не имело ничего общего с любовью. Он презирал ее, мог заменить дюжиной таких же, похожих на нее, распущенных, изголодавшихся по вниманию, страшащихся одиночества.

В следующую субботу Ричард проснулся в девять утра в ее постели. Стал искать свою одежду, разбросанную по квартире, не торопясь, поскольку полагал, что Анита до сих пор пребывает в полубессознательном состоянии из-за таблеток; она вставала около полудня. За Биби он тоже не беспокоился, как раз в это время приходила прислуга, которая о девочке позаботится. Смутное чувство вины становилось едва заметным; Ла Гарота права, единственная жертва в этой ситуации — он, поскольку вынужден жить с душевнобольной женой. Если он выказывал признаки беспокойства, думал, как обмануть Аниту, девушка повторяла ему всякий раз одно и то же: глаза не видят, сердце не болит. Анита не знала — или притворялась, что не знает, — о его ночных подвигах, а он имел право повеселиться. Ла Гарота — преходящее развлечение, почти невидимый след на песке, думал Ричард, даже не представляя себе, что она оставит в его памяти незаживающий шрам. Неверность беспокоила его куда меньше, чем последствия от алкоголя. Однажды после разгульной ночи ему стоило труда прийти в себя, и потом весь день его мучил пожар в желудке, кости ломило, ясность мысли отсутствовала, ему мерещились какие-то смутные образы, и передвигался он с неуклюжестью бегемота.

Он не сразу нашел свою машину, припаркованную на одной из боковых улиц, и с трудом вставил ключ зажигания, чтобы завести мотор; не иначе, он стал жертвой какого-то неведомого заговора, затормозившего его способности; он двигался как в замедленной съемке. В этот час машин было мало, и, несмотря на то что в голове стучали молотки, он кое-как вспомнил дорогу домой. Прошло двадцать пять минут с тех пор, как он проснулся рядом с Ла Гаротой, и ему срочно требовалась чашка кофе и продолжительный горячий душ. Он предвкушал и то и другое, приближаясь к воротам гаража.

Потом он будет искать тысячи объяснений произошедшего несчастья, и ни одно из них не изменит беспощадной ясности картины, которая навсегда отпечатается на сетчатке глаз.

Дочка ждала его у дверей и, когда увидела машину, выезжающую из-за угла, побежала навстречу, как всегда делала внутри дома, едва он входил. Ричард ее не заметил. Он почувствовал сильный удар, но не понял, что машина наехала на Биби. Он резко затормозил и только тогда услышал отчаянные крики прислуги. Он подумал, что сбил собаку, потому что истина, которая затаилась в уголках сознания, была нестерпима. Он вышел из машины, охваченный непередаваемым ужасом, от которого вмиг улетучились последние признаки похмелья, однако, не видя причины удара, на секунду испытал облегчение. И тогда наклонился.

Ему пришлось самому вытащить дочь из-под машины. Удар, казалось, не нанес ей никакого вреда: пижамка с медвежатами не запачкалась, в руке тряпичная кукла, в открытых глазах застыло выражение неудержимой радости, с которой Биби всегда его встречала. Он поднял дочку бесконечно бережно, в безумной надежде прижал к себе, стал целовать и звать ее, в то время как издалека, из другой вселенной, до него доносились крики прислуги и соседей, клаксоны вынужденных остановиться машин и потом вой полицейской сирены и «скорой помощи». Когда до него дошло, каков масштаб трагедии, он спросил себя, где в тот момент была Анита, почему ее не слышно и не видно в пестрой толпе, собравшейся вокруг. Позднее он узнал, что, услышав визг тормозов и шум, она высунулась из окна второго этажа и сверху, окаменев, видела все, что произошло, с того момента, когда ее муж встал на колени рядом с машиной, до того, когда «скорая помощь» с волчьим воем и тревожным красным светом исчезла из виду, завернув на соседнюю улицу. Глядя в окно, Анита Фаринья уже твердо знала, что Биби перестала дышать, и приняла этот последний и страшный удар судьбы так, как это и было на самом деле: как собственную казнь.

Сознание Аниты распалось. Она непрерывно бормотала что-то бессвязное, а когда наотрез отказалась принимать пищу, ее, исхудавшую, определили в психиатрическую клинику, которой руководили немецкие врачи. Рядом с ней днем дежурила одна медсестра, ночью другая, настолько похожие между собой и внешним обликом, и непререкаемой властностью, что казались двойняшками, родившимися в семье прусского полковника. Эти устрашающие матроны были обязаны две недели кормить Аниту через трубку, то есть заливать прямо в желудок густую жидкость, пахнущую ванилью, насильно одевать ее и практически волоком водить на прогулку по двору клиники. Эти прогулки и другие необходимые процедуры, равно как и документальные фильмы про дельфинов и медведей панда, предназначенные для подавления деструктивных мыслей, не возымели в случае с Анитой никакого эффекта. Тогда главный врач клиники предложил электрошоковую терапию, эффективный метод без всякого риска, чтобы вырвать ее из состояния фрустрации, как он сказал. Процедура проходит под анестезией, пациент ничего не чувствует, единственное неудобство — временная потеря памяти, которую в ее случае можно считать благословением.

Ричард выслушал объяснение и решил подождать, он был не готов подвергнуть жену сеансам электрошока, и в кои-то веки семья Фаринья была с ним согласна. Они также пришли к соглашению в том, что не нужно держать Аниту в клинике у тевтонцев дольше необходимого. Как только убрали трубку и стало возможно кормить ее с ложечки молочной смесью, Аниту перевезли на домашнее лечение в дом матери. Если и раньше сестры проявляли заботу, дежуря рядом с ней по очереди, то после несчастного случая с Биби они не оставляли ее одну ни на секунду. И днем и ночью какая-то из сестер была рядом, стерегла и молилась.

И снова Ричарду был заказан вход в мир женщин, где томилась его жена. И думать было нечего, чтобы приблизиться к ней, попытаться объяснить, что произошло, и молить о прощении, хотя такое все равно невозможно простить. Пусть никто при нем не произносил этого слова, его считали убийцей. И сам он чувствовал себя таковым. Он жил один в своем доме, пока семья Фаринья держала его жену у себя. Ее похитили, сказал он по телефону своему другу Орасио, когда тот позвонил из Нью-Йорка. Своему отцу, который тоже регулярно звонил, Ричард, напротив, не рассказывал о своем плачевном положении, а лишь успокаивал оптимистической версией о том, что они с Анитой, с помощью ее семьи и психолога, понемногу преодолевают страшную боль. Джозеф знал, что Биби насмерть сбила машина, но он не подозревал, что за рулем был Ричард.

Прислуга, которая раньше смотрела за Биби и наводила чистоту, ушла в тот же день, когда случилось несчастье, и не вернулась, даже чтобы забрать жалованье. Ла Гарота тоже куда-то делась, поскольку Ричард больше не мог платить за ее выпивку и, кроме того, из суеверия: она считала, что несчастья Ричарда происходят оттого, что его кто-то проклял, а это может оказаться заразным. Беспорядок вокруг Ричарда усиливался, на полу высились батареи бутылок, продукты в холодильнике портились и покрывались зеленой плесенью, утрачивая первоначальную природу, а грязная одежда накапливалась сама по себе, множилась, словно по воле фокусника. Его вид пугал учеников, которых быстро не стало, так что он впервые в жизни остался без заработка. Последние накопления Аниты ушли на оплату лечения в клинике. Он начал пить дешевый ром без всякой меры, дома, в одиночку, ибо в баре он задолжал. Он часами лежал перед включенным телевизором, стараясь избегать тишины и темноты, ощущая невидимое присутствие своих детей. В тридцать пять лет он чувствовал себя полумертвым, поскольку половину жизни уже прожил. Вторая половина его не интересовала.

В то несчастливое для Ричарда время его друг Орасио Амадо-Кастро стал директором Центра изучения Латинской Америки и Карибского бассейна при Университете Нью-Йорка и решил обратить внимание на Бразилию, подумав, что заодно мог бы предоставить Ричарду новую возможность. Они дружили еще с холостяцких времен, когда Орасио только начинал научную карьеру, а Ричард писал диссертацию. Тогда Орасио съездил в Рио-де-Жанейро, и друг принял его с таким изысканным гостеприимством, которого мудрено ожидать от студента, так что он провел в Рио два месяца; друзья вместе отправились на Мату-Гросу, где исследовали леса Амазонии с рюкзаками за спиной. Между ними сложилась настоящая мужская дружба, без явного проявления чувств, неподвластная времени и расстоянию. Позднее он опять приехал в Рио, чтобы стать свидетелем на свадьбе Ричарда и Аниты. В последующие годы они мало виделись, но взаимная привязанность надежно хранилась в уголке памяти; каждый из двоих знал, что всегда может рассчитывать на другого. Узнав о том, что произошло с Пабло и Биби, Орасио стал звонить другу пару раз в неделю, стараясь его поддержать. По телефону голос Ричарда звучал неузнаваемо, он растягивал слова и повторял что-то глупое и бессвязное, как это бывает с пьяными. Орасио понял, что Ричард нуждается в помощи не меньше, чем Анита.

Это он предупредил Ричарда, еще до того, как объявление об этом появилось в специальных журналах, что в университете есть вакансия, и посоветовал ему немедленно прислать резюме. Конкуренция на освободившееся место была значительная, и с этим он помочь не может, но, если Ричард пройдет все необходимые испытания и если ему повезет, он возглавит список претендентов. По его диссертации по-прежнему учат студентов, это очко в его пользу, как и опубликованные статьи, но слишком много времени прошло с тех пор; Ричард растратил годы профессиональной карьеры, валяясь на пляже и попивая кайпиринью. Чтобы уважить друга, он выслал документы, не особенно надеясь на успех, и каково же было его удивление, когда через две недели он получил ответ с приглашением прибыть на собеседование. Орасио пришлось выслать ему денег на билет до Нью-Йорка. Ричард стал готовиться к отъезду, ничего не объясняя Аните, которая в тот момент находилась в немецкой клинике. Он убедил себя, что действует так не из эгоизма; если он получит место, Аниту будут гораздо лучше лечить в Соединенных Штатах, где медицинская страховка преподавателя университета покроет расходы. Кроме того, единственный способ вновь обрести жену — это вырвать из лап ее семьи.

После изнурительных собеседований Ричард был принят на работу начиная с августа. Дело было в апреле. Он прикинул, что за это время Анита, должно быть, оправится и он успеет организовать переезд. Он вынужден был снова занять денег у Орасио на неизбежные расходы, рассчитывая вернуть долг после продажи дома, конечно, если позволит Анита, поскольку это была ее собственность.

Орасио Амадо-Кастро никогда не нуждался в деньгах благодаря семейному состоянию. Его отец, в семьдесят шесть лет обладая неизменно железным характером, осуществлял даже из Аргентины свою патриархальную тираническую власть, считая несчастьем то, что один из его сыновей женился на американской протестантке и двое его внуков не говорят по-испански. Он навещал их по несколько раз в году: пополнить культурный багаж, посещая музеи, концерты и спектакли, и проверить свои вклады в банках Нью-Йорка. Невестка его ненавидела, но вела себя с ним с такой же лицемерной вежливостью, с какой он вел себя с ней. Еще несколько лет назад старик вознамерился купить для Орасио особняк.