По ту сторону зимы

Эвелин и Лусия ждали под навесом террасы, сидя на скамье вблизи двух замерзших прудов, где летом плескались тропические рыбы и плавали цветы лотоса, пока Ричард отправился за машиной. Наверх вела крутая дорога для транспорта уборщиков и садовников, «субару» на зимней резине и с полным приводом вполне могла по ней подняться.

Они осторожно вынули Кэтрин из багажника, положили ее на брезент и понесли к святилищу. Поскольку зал для медитаций был закрыт на ключ, они выбрали мостик между двумя прудами, чтобы подготовить тело, которое так и застыло в позе эмбриона, а голубые глаза по-прежнему были широко раскрыты от удивления. Эвелин сняла с себя амулет богини-ягуарихи Ишчель, оберег ее предков, который дала ей целительница из Петена восемь лет назад, и повесила на шею Кэтрин; Ричард хотел воспротивиться этому, поскольку амулет мог стать уликой, но потом понял, что было почти невозможно вычислить по нему его хозяйку. Когда тело найдут, Эвелин будет уже далеко. Он ограничился тем, что протер амулет бумажной салфеткой, смоченной в текиле.

Следуя указаниям девушки, которая со всей естественностью взяла на себя роль жрицы, они проделали все основные погребальные ритуалы. В те минуты замкнулся круг для Эвелин, которая ни слова не могла вымолвить во время похорон своего брата Грегорио, а на похоронах Андреса не присутствовала. Она чувствовала, что, торжественно прощаясь с Кэтрин, она чтит тем самым и память о братьях. В ее деревне агонию или угасание больного человека принимали, не заламывая рук, без лишних жестов, ведь смерть — это порог, как и рождение. Человека поддерживали, чтобы он перешел на другой берег без страха и вручил свою душу Богу. В тех случаях, когда смерть произошла насильственно, в результате преступления или несчастного случая, ритуал был другой: надо было убедить жертву принять произошедшее, попросить удалиться и не пугать живых. У Кэтрин и ее неродившегося ребенка не было даже обычного заупокойного бдения, возможно, они еще и не поняли, что мертвы. Никто не обмыл ее, не смочил ароматной водой и не обрядил в лучшую одежду, никто не пел псалмы и не надел по ней траур, никого не угощали кофе, никто не зажигал свечей и не приносил цветов, и не было на ней черного бумажного креста, знака ее насильственного ухода. «Мне так жаль сеньориту Кэтрин, у которой нет ни гроба, ни места на кладбище; и бедного нерожденного малыша, у которого нет ни одной игрушки, чтобы взять ее с собой на небеса», — сказала Эвелин.

Лусия смочила носовой платок и вытерла запекшуюся кровь на лице Кэтрин, а Эвелин молилась вслух. За неимением цветов Ричард отломал несколько веток и вложил в руки Кэтрин. Эвелин настояла на том, чтобы он положил и бутылку текилы, потому что во время бдений всегда присутствуют спиртные напитки. Они стерли отпечатки пальцев с пистолета и положили его рядом с телом. Быть может, он послужит неопровержимой уликой против Фрэнка Лероя. Возможно, Кэтрин идентифицируют как любовницу Лероя, пистолет, из которого вылетела пуля, зарегистрирован на его имя, и можно доказать, что ребенок был от него. Все свидетельствовало против него, но осудить его не могли, — у него было твердое алиби: он находился во Флориде.

Они накрыли Кэтрин ковром, расстелили брезент, осторожно завернули в него тело и перевязали сверток веревками, которые были у Ричарда в машине. Как у всех построек института, у святилища не было фундамента, оно стояло на сваях, так что оставалось место, чтобы положить тело. Довольно много времени у них ушло, чтобы завалить камнями проход.

Когда весной растает снег, тело неминуемо начнет разлагаться и запах выдаст его местонахождение.

— Давай помолимся, Ричард, попрощаемся с Кэтрин вместе с Эвелин, — попросила Лусия.

— Но я не умею молиться, Лусия.

— Каждый делает это по-своему. Для меня молиться — значит расслабиться и поверить в тайну бытия.

— Это и есть для тебя Бог?

— Называй это как хочешь, Ричард, дай руку мне и Эвелин, встанем в круг. Поможем Кэтрин и ее малышу подняться на небеса.

Потом Ричард научил Лусию и Эвелин, как слепить снежки и сложить из них пирамиду с горящей свечой внутри, — он видел, как на Рождество так делали дети Орасио. От этой зыбкой лампады, сделанной из колеблющегося пламени и замерзшей воды, расходились между голубых кругов волны бледно-золотистого света. Пройдет несколько часов, и от пирамиды не останется следа, когда догорит свеча и растает снег.

ЭПИЛОГ