Формула Бога. ч.1 Возвращение

   Однажды, вернувшись из очередного похода в салон красоты, супруга, с твердостью в голосе, которая все чаще и чаще давала о себе знать по мере сдачи позиций противоположной стороной, заявила, что денег на жизнь катастрофически не хватает. Тех же "жалких копеек", коими "бестолковый и никчемный" муженек изредка соизволит наделять ее несчастную, выказывая тем самым свою "непомерную жадность", может хватить разве что на один обед в приличном заведении. А посему, несмотря на послеродовой отпуск, она принимает решение о досрочном выходе на работу, пока на подмены, а там дальше видно будет. Ступор, в котором пребывала оппонирующая сторона, вызван был даже не тем тоном, коим все это было сказано, а та беспардонная ложь в произнесенных ею словах. Все присутствующие прекрасно знали, что все денежное довольствие, включая всякие там пайковые и за выслугу Захар приносил домой до копеечки, не оставляя себе практически ничего. А устраивать заначки было не в его характере. Порой доходило до абсурда. Тривиальные носки, ежегодно преподносимые супругой на 23-е февраля, и служащие постоянным напоминанием с ее стороны о неустанной заботе внешним видом мужа, штопались им неоднократно и собственноручно, вместо того, чтобы украшать ими ближайший мусорный бак. Так она опять начала "пропадать" на работе. Неизвестно кого и каким образом она там подменяла, но тем не менее денежки в ее кошельке не переводились. Впрочем и тратила она их исключительно на себя, любимую. Устраивать слежки и скандалы по этому поводу. Круглов считал для себя делом неприличным. Он только ежился и отмалчивался от ехидных вопросов своих сослуживцев и бабок у подъезда.

   Видимо вконец потеряв остатки терпения, Мария Степановна, выбрав время, когда дочери не было дома, решилась поговорить с зятем начистоту, приведя того на кухню и прикрыв за собой дверь, чтобы ненароком не разбудить ребенка, сладко и беззаботно посапывающего после кормления.

  - Ты, Захарушка, как хочешь, а дольше такое продолжаться никак не может! - начала она практически без артподготовки.

  - О чем это вы, Мария Степановна?! - без всякого энтузиазма в голосе спросил он.

  - Вот ты только со мной-то не хитри! - всплеснула с досадой руками теща. - Уж меня-то старую на кривой козе не объедешь! Ты либо претворяешься, что ничегошеньки не видишь вокруг, либо и вправду дурачком заделался?!

  - Я и правда не знаю куда вы клоните! - притворно удивился он, что, впрочем не скрылось от ее орлиного взора.

  - Это я то, клоню?! - взвилась она до небес. - Это рога твою башку к земле клонят! От того и не видишь что на свете белом творится!

  - С чего это вы взяли, мама?! Что вы такое говорите?! Она же ваша дочь...

  - Потому и говорю, что дочь. Спасибо, Господу! Наградил халдой!

  - Но с чего вы взяли-то?! Какие у вас доказательства?

  - Доказательства ему подавай! Мимо подъезда уже и пройти нельзя, в глаза уже тычут все. Срам-то какой!? Средь белого дня уже к самому подъезду на иномарке подвозят! Тьфу!

  - Она говорила, что просто сослуживец довез. По дороге ему было, - попробовал он возразить неожиданно разбушевавшейся теще.

  - Просто?! Сослуживец?! Ты рехнулся что ли?! Да почитай через день, этот сослуживец с ней подкатывает. А букеты цветов у ней тоже скажешь по дороге нашла?!

  - Это благодарные посетители оставляют, - хватаясь за соломинку пролепетал он, как-то сразу съеживаясь.

  - Какие такие благодарные посетители?! Она тебе, что, актриска какая, чтоб ей без конца цветы дарили?! Эвон, я давеча, собралась в магазин, да в кошельке мало оказалось, чтоб не разуваться по сто раз и не проходить в комнату, дай, думаю, у доченьки позаимствую, сумка-то ее тоже там в прихожей стоит. Ну и сунулась к ней, значит. Достаю кошелек, а тааам! Сторублевых от ассигнаций, в палец толщиной, напихано! Во-о! - в доказательство своих слов она продемонстрировала зятю средний палец. - Меня аж, как кипятком ошпарило с ног до головы!

   - Может зарплата с премией? - сделал он последнюю отчаянную попытку оправдать жену.

  - Да где же ты видал, чтобы простой оператор в каком-то салоне связи получал столько, да еще и с премией!? - неистовствовала баба Маша. - Уж мне-то такое не говори! Такие деньги за простые глазки не дают. А тебе, неужели сердце ничего не подсказывает?! Ведь не чурка же ты бесчувственная!

  Захар молча опустил глаза в пол. Как умная и старая собака, сердцем он все понимал, что говорит ему теща, а вот сказать вразумительного ничего не мог.

  - Ну что молчишь, потупив глазки?! - спросила она его, подсаживаясь за стол напротив. До этого она стояла над ним бетонным монолитом.

  - И что вы, Мария Степановна, предлагаете? - глухо проронил он.

  - А сам-то что думаешь?

  - Вы хотите, чтобы мы развелись? - чужим для себя голосом спросил Захар.

  - Развод от вас и так никуда не убежит, если все оставить как есть, - возразила она ему.

  - А что тогда? - непонимающе вскинул он глаза на тещу.

  - Только ты пойми меня правильно, - начала она издалека. - Я ведь и сама мать, троих вон подняла, почитай одна. Мой от только ночевать домой приходил, и то не всегда. Заливал за воротник почасту, да и погуливал по молодости, чего уж греха таить?! Молчала, терпела вот, навроде тебя. Времена, сам знаешь, какие были. За себя боялась, а за него пуще, чем за себя. Тогда - это тебе не сейчас, по партийной линии так бы взгрели, не то, что Москва, Сахалин бы раем показался. И ты ведь мне не чужой стал, Захарушка. Вон смотрю, как глаза-то у тебя запали, будто только что встал со смертного одра. Вчера вечером вернулся со службы, а китель от на тебе болтается ровно на вешалке какой!

  - Что-то вы Мария Степановна ходите все вокруг да около, будто не решаетесь сказать главного? - заметил он ее нерешительность.

  - А то и скажу, хоть Оксанка моя и стерва порядочная, а все ж таки своя кровиночка. Потому и слова эти мне особо тяжко тебе говорить...

  - Да не тяните вы кота яйца, Мария Степановна! - уже начиная терять терпение, воскликнул Захар.

  - Да ничего я не тяну, а совет пытаюсь тебе дать, какой мне видится с моей бабской колокольни.

  - Ну, так и говорите же!

  - Ну, так и говорю... Побил бы ты ее что ли...

  Какой угодно мог себе представить Захар рецепт решения их семейной проблемы. Он думал. Что она предложит им какое-то время пожить врозь и без ее - тещиной помощи. Чтобы Оксана на своей шкуре почувствовала как тяжко одной без мужа воспитывать дочь. Или уж совсем радикальный рецепт: изменить ей демонстративно с кем-нибудь в отместку, но такое...

  - Что?! - вскинул он брови. - Побить?! То есть как это побить?! Вы в своем уме?!

  - В своем, милок, в своем! - зачастила теща.

  - Что-то я сомневаюсь в этом, - уже с интересом поглядывая на тещу, протянул он.

  - А ты не сомневайся! Я же тебе не советую бить ее смертным боем! Упаси, Господи! А так, прилику ради, для науки. Не по костям, а по мясу. Это кости от битья ломаются. А мясо от него только мягче делается, податливей, да нежней. А ей, толстомясой, никакого урону с этого не будет!

  - Мария Степановна, вы меня извините, но так и хочется покрутить у виска пальцем. Что за домострой вы мне тут предлагаете?! Двадцать первый век на дворе!

  - Ты это себе пальчиком то покрути, лось сохатый! - опять взбеленилась теща. - Предки то наши были чай не глупее нас с тобой! Знали, поди, с какой стороны лошадь запрягать. И знали, что наша сестра завсегда была слаба на передок, как и повелось с библейских времен. Это только дураки бьют своих женок, а умные - учат. Поучит такой вот, разок, повыбьет моль и тараканов у нее из головы и опять дальше живут, деток ростят. Да не чужих, как нынче повелось, а своих. И жили душа в души всю жизнь и умирали вместях. А о разводах твоих и не думали николи, и сроду не знали что это такое. Так-то вот, зятек дорогой.

  - Значит вы на полном серьезе предлагаете мне избить свою дочь?! Я правильно вас понял?! - глядя в упор на нее, произнес Круглов.

  - Не избить, а сделать внушение! - выдерживая на себе его взгляд, и не отводя свой, значительно и с нажимом проговорила она, сложив у себя руки на животе. - Думаешь, мне самой легко произносить эти слова?! А только не ее мне жалко в первую очередь, а внученьку мою любимую, крохотулечку ненаглядную. Как она дальше будет меж вас двоих. Как меж двух огней? Ведь не сегодня, так завтра, все уже начнет понимать. И что тогда делать?

  - Да я вас, в принципе, понимаю. Но что хотите со мной делайте, а поднять руку на мать своего ребенка я не смогу! Если б еще застукал на горячем, куда б еще ни шло, а так... - делая вялый отмахивающийся жест, произнес он.

  - Ну, как знаешь. Я свое слово сказала. Вам жить. Смотрите сами. Только потом не говорите, что я вас не предупреждала, - сказала она, грузно поднимаясь с кухонного стула. - Конец все равно не за горами, тут и к бабке не ходи.

   И опять потекло время. Ни мира в доме. Ни войны, а так, будто соседи по коммуналке, вынужденные встречаться друг с другом на кухне. Иногда, после очередного "рабочего загула" Оксана, чувствуя свою вину во всех семейных нестроениях, пыталась неуклюже ластиться поздними вечерами, и даже ночью изредка старалась изображать былую страсть. В эти часы Захар робко лелеял надежды о том, что может быть, все образуется, жена "перебесится" и все войдет в прежнее, уже порядком подзабытое русло. Но наступало утро и все начиналось заново. С каждым разом эти надежды становились все призрачней и призрачней, и в конце концов окончательно сошли на нет. Семью от окончательного распада удерживала только дочь, ну и еще немного теща. Невеселая история, в общем. А тут еще как на грех, позвонил шурин и в достаточно обидных словах попенял матери, на ее небрежное, по его мнению, отношение к остальным членам семьи, включая и его самого, у которого не так давно тоже родился ребенок. Да и отец, удрученный незаслуженной отставкой, требовал повышенного внимания, начиная все чаще и чаще заглядывать на дно стакана. Скрипя сердце, пришлось Марии Степановне признать, что в горьких словах сына имеется свой резон. Делать нечего. Пришлось собирать тещу в обратный путь. Это был один из тех редких случаев, когда зять отпускал загостившуюся у него тещу с такой неохотой и сожалением., как будто рвал какую-то струну, до этого крепко связывавшую его с этой вдруг ставшей родной женщиной. Провожая, зареванную, как девчонка, далеко не молодую женщину на вокзал, почему-то подумал, что больше уже не увидит ее никогда. Утирая слезы тыльной стороной ладони, та сквозь всхлипы пыталась уверить его, что как только позволят обстоятельства. Она ни на секунду не задержится там, а примчится невзирая ни на что, что разлука продлится недолго, от силы месяц-полтора. А он только вздыхал и поддакивал, держа в руках ее чемоданы. Дочь не пришла на вокзал, чтобы проводить мать. Якобы была срочно вызвана на работу. Отделалась эсэмэской: "Мамуля, пока-пока". Фирменный поезд "Жигули" уже тронувшись, вальяжно и не спеша, словно чеховский барин-помещик, выходящий на утреннюю прогулку из флигеля, начал набирать скорость, а Мария Степановна все стояла на подножке, выглядывая из-за массивного плеча проводницы, и махала, махала, махала рукой Захару.