Би-боп (повести)

14

Вода прибывала. Поезд 13:21 ехал к Парижу. Трусы сохли. Симон не отжал их. Сушка могла затянуться. Солнце спряталось. Облако проплывало. Дебби не подумала о трусах. Симон тоже. Но уже не было спешки. Ближайший поезд, как и предыдущие, а также последующие, уедет без Симона.

В набедренной повязке из белого полотенца, с телефонной карточкой в руке, он, расстроенный, спускался к камню, на котором сохли его трусы. Дебби снимала свое синее платье. Оно снималось сверху, упало к ногам. Пойду искупаюсь, сказала она.

Солнце возвращалось. Облако проплывало. Мне надо освежиться, сказала она. Мне понадобится полотенце. Вам холодно? Вы дрожите. Переоденьтесь. Я купила вам сухую одежду. Как все прошло? Что именно? спросил Симон. С вашей женой. Ну, более или менее, ответил он.

Симон подождал, когда Дебби будет в воде. Далеко идти ей не пришлось. Море приближалось ей навстречу. Когда ее тело наконец полностью оказалось в воде, Симон оголил свое.

Дебби плыла к открытому морю. Не заплывайте далеко, подумал он. Если жена меня бросит, то я бы предпочел, чтобы вы остались в живых, подумал он, затем развязал свою набедренную повязку, вернул ей форму полотенца, разгладив, растянул его на песке, затем сам, голышом, растянулся.

Он затосковал, когда пришлось освобождать накрахмаленную рубашку ото всех картонных обкладок и булавок. Он натянул рубашку, брюки были слишком длинные. Он закатал низ штанин. Курьезное ощущение, подумал он, натягивать брюки на голый зад. Затем пошел смотреть, на какой стадии сушка трусов. Потрогал их, все еще мокрые. Скрутил, полилась вода. Нет бы скрутить их раньше, подумал он.

Он тосковал. Трусы, пусть даже формой схожие с шортами, — все-таки не купальный костюм. Разница в материале, подумал он. Сделано не для того, чтобы в этом купаться, подумал он, грустно взирая на нижнее белье, и, взирая, повторил: Сделано не для того, и, повторяя это, подумал: Как и я сделан не для того, чтобы обманывать жену, даже если я обманывал ее часто. Как и я не был сделан для того, чтобы оставаться профессиональным пианистом. Вообще-то, я и сам не знаю, для чего был сделан.

Дебби возвращалась. Красота, подумал он, вот для чего я был сделан: восхищаться ею, любить ее и, если возможно, самому ее создавать, ее творить. Однако в джазе нет красоты. Драйв, конечно, эмоции, радость и танец в самом теле, даже ярость, грусть или веселье, но не красота, к сожалению.

Посмотрите на нее, посмотрите, какая она красивая, подумал он. Ты моя. Никогда он не думал такое о женщинах, признался он мне.

Было ли это начало чего-то? Или скорее конец чего-то? Ни то и ни другое. Это было и то, и другое. Что-то иное. Между двумя. Отсюда депрессия от ожидания в остановленном времени, пустота, в которой что-то должно решиться. Вовсе необязательно, подумал Симон, вероятно, это всего лишь ощущение. Сам себя поправил и подумал: Иллюзия.

Это было всего лишь отсутствие поезда. Одна женщина вместо другой. Во сколько следующий? спросила она, словно отвлекая взгляд Симона, прикованный к ее мокрой коже.

Запах Симона, должно быть, пропитал белое полотенце. От тебя вкусно пахнет, сказала она. Она вытирала лицо полотенцем, затем в него завернулась. Я надеваю твою шкуру, сказала она, я влезаю в твою шкуру. Симон, еще больше смущенный переходом на «ты».

Немного отсроченное «ты», казалось, напоминало, что что-то произошло. Изрекало это, удостоверяло это. И уже никаких сомнений в этом. Как в том фильме, о котором вспоминал Симон. Вечером любовники обращаются друг к другу на «вы». Мы расстаемся с ними на ночь. Утром они обращаются друг к другу на «ты». Мы понимаем, что они занимались любовью. Элегантно, целомудренно, это происходило в поезде.

Я не поеду на следующем, сказал Симон. Дебби пригладила мокрые волосы, затем легла на полотенце. Эта одежда тебе идет, сказала она. Ты услышала? спросил он. Да, ответила Дебби, я услышала, что ты остаешься со мной. Нет, сказал Симон. Сюзанна приедет к нам, приедет ко мне, а в таком случае и к тебе.

Она едет. Она скоро приедет. На машине. Она будет здесь около шести или семи часов. Она хочет, чтобы я перестал пропускать поезда. Она знает. Она почувствовала, поняла, что, если я останусь здесь, с тобой, я уже никогда не перестану пропускать поезда, что все опять начнется заново. Она боится.

Дебби спросила: Сколько сейчас времени? Симон, сидя рядом с ней, нагнулся, протянул руку к пиджаку, пошарил в кармане, достал из него часы, вверх ногами, перевернул их, затем, склонив голову, ответил: Без четверти два.

Дебби сказала: Здорово, у нас остается четыре часа, может быть, даже пять. Она выпрямилась: Поцелуй меня. Он поцеловал ее. Целуя ее, у него возникла странная мысль. От чего, не знаю, сказал он мне, возможно, от вкуса губ, соли, проглянувшего солнца, жары, остановленного времени. Какая мысль? спросил я у него.

Мысль, что эти четыре часа свободы существовали всегда, никогда не начинались, а значит, не могли и закончиться, конец без конца, в некотором смысле начало без конца. Он сказал мне, что тогда подумал о Дебби: Я любил тебя всегда.

Спросить у нее. У Дебби. Его так и тянуло это сделать. Узнать, испытывала ли она это тоже. Отказался, не осмелился. Страх услышать в ответ: Нет. У меня странное ощущение, сказала она, что я знала тебя всегда, я никогда не испытывала этого. Она очень серьезно посмотрела на море. Что будем делать, спросила она, эти четыре часа, может быть, пять?

Это «может быть, пять» ее рассмешило. Она посмотрела на Симона смеясь, затем улыбаясь. Что ты предпочитаешь? спросила она. Вода поднимается, сказал Симон, скоро дойдет сюда. А если мы — вот такое предложение — пойдем и купим мне трусы?