Яблоневый дворик

* * *

Это был настоящий званый ужин: двенадцать человек за овальным столом в желтой кухне-столовой, расположенной на веранде под стеклянной крышей. Мы мирно добрались до пудинга. Позже Гай сказал, что до этого я весь вечер просидела молча. Вот тут-то все и началось. В те дни самой большой новостью был сексуальный скандал: крупного политика обвинили в нападении на горничную отеля в Нью-Йорке.

— Кого мне жалко, так это его жену, — сказал наш друг Гарри, хозяин дома.

Его дети-подростки то и дело появлялись на кухне, чтобы достать из невероятных размеров холодильника очередную бутылку газировки. Они принимали своих друзей наверху. Где-то спала младшая дочь — поздний ребенок. Рядом с Гарри сидел мужчина с седой козлиной бородкой, похожей на направленную вверх стрелку.

— Знаете, видел я эту горничную по телевизору… — презрительно хмыкнул он, как будто этим все было сказано. Заметив, что все смотрят на него, он добавил: — Она лгала перед Большим жюри.

Я тебя не знаю, подумала я, глядя на него.

Жена человека с козлиной бородкой — ее я тоже не знала — вдруг ощетинилась. Она сидела прямо напротив мужа.

— Она лгала о своем иммиграционном статусе. Тебе не кажется, что так поступил бы каждый, если бы отчаянно нуждался в работе?

«Козлиная бородка» был уже сильно навеселе. Дотянувшись до середины стола, он взял бутылку вина и наполнил свой бокал.

— Моя жена знает, что говорит, — произнес он, обращаясь к бокалу. — Она — иммиграционный адвокат. Если мы поедем домой на такси, к концу поездки у нее будет новый клиент.

— В то время как мой муж… — начала жена, с улыбкой оглядывая нас.

Но тут вмешалась хозяйка дома, Марсия. Она боялась, что вечер будет испорчен, и я ее понимала. Нет ничего хуже супружеской пары, которая весь вечер обменивается через стол колкостями, сводя на нет усилия хозяев. Гарри и Марсия были мне симпатичны. Они собирали гостей, даже когда их дети были совсем маленькими, то есть на этапе, когда у большинства родителей нет времени сварить для себя яйцо. У них всегда подавали хорошую еду и хорошее вино, они любили приглашать незнакомых между собой людей; словом, по-настоящему гостеприимный, щедрый дом.

— Мне пришла в голову дурацкая мысль, — сказала Марсия, пытаясь разрядить атмосферу. — Разве можно принудить кого-то к оральному сексу? Вы же можете его просто укусить!

Она легонько шлепнула ладонью по столу и обвела нас взглядом, приглашая посмеяться вместе с ней. Концы ее светлых волос загибались вверх, бросая вызов гравитации. На ней было простое черное платье с ниткой серебряных бус. Гарри обожал свою жену.

Мне вдруг стало трудно дышать. Почему здесь такая жара? Дальше началось что-то странное. Глядя на Марсию, я мысленно произносила речь о том, как глупо судить о том, в чем ничего не понимаешь; о том, как парализует страх; о том, как невыносимо слушать, когда женщины вслед за мужчинами несут всякую высокомерную чепуху. Прокрутив в голове эту красноречивую тираду, я сама не заметила, как выпалила вслух ее завершающую часть, причем мои слова звучали не гневно и яростно, а жестко и холодно:

— Не сомневаюсь, Марсия, что ты именно так и сделала бы. Тебе это нетрудно — с твоим идеальным домом, идеальным мужем и идеальными, черт бы вас всех побрал, детьми. Да еще получила бы кайф!

Воцарилась неловкая тишина. Все смотрели на меня.

Я вертела в руках десертную ложку. Марсия подала мой любимый лимонный пудинг. Вечер в желтых тонах, мелькнуло у меня: стены цвета подсолнуха, светлые волосы хозяйки, лимонный пудинг.

— Ну… — проговорила Марсия, все еще улыбаясь, и беспомощно огляделась. — Ну, я же не…

Я, пытаясь сделать вид, что ничего особенного не произошло, откинулась на спинку стула и уронила ложку на стол. Она упала с металлическим лязгом.

— Знаешь, что, на мой взгляд, действительно страшно? То, что ты — очень умная женщина, с которой никогда не случалось ничего по-настоящему ужасного. По этой причине ты просто не в состоянии понять, что переживают люди, с которыми это происходит. Но страшнее всего… — Я повернулась к ней и, уже не скрывая яда, закончила: Страшнее всего, что из таких, как ты, набирают присяжных.

Марсия опустила глаза. Ее идеальное лицо порозовело. В желтой комнате стояла плотная густая тишина. Все смотрели на Марсию, пока ее не выручил кто-то из детей, закричавший с лестничной площадки: «Мам! Эй, ма-а-ам!»