Елизавета Йоркская. Последняя Белая роза

– Я знаю, – заверила мать Елизавета, подводя ее к креслу.

Сестры заливались слезами, а шестилетняя Бриджит цеплялась за юбки Елизаветы. Рядом молча стояла девушка-служанка. Елизавета узнала в ней Грейс, одну из внебрачных дочерей отца, к которой мать очень привязалась.

– Это так несправедливо, – всхлипывала королева. – Я хочу всего лишь вернуться домой, в Чейнигейтс. Прошу вас, поговорите с королем ради меня.

– Я поговорю, – обещала Елизавета, озираясь вокруг и поеживаясь; лет сто назад, когда здание только что построили, эти комнаты, вероятно, были хороши, но теперь тут стояла промозглая сырость, пахло речной водой.

– Этот дом построили графы Глостеры, – сказала мать, проследив за взглядом Елизаветы. – В тринадцатом столетии они были благодетелями аббатства. Теперь эти комнаты используют для размещения гостей, и монахи не берут за это плату, вот почему здесь не слишком уютно. Однако они обязаны держать покои наготове для нужд короля. Хотя едва ли какой-нибудь король захочет остановиться здесь. – Она взяла шаль и накинула ее на плечи.

Теперь Елизавете стало ясно, почему Генрих выбрал Бермондси. Мать могла находиться здесь, и ему это ничего не стоило. Ей стали отвратительны его скупость и упорное нежелание понять, как несправедливо он поступает.

– Я поговорю с ним еще раз, – повторила она. – Скажу, что вы не можете здесь оставаться.

– О, благодарю вас! – выдохнула мать, заламывая руки.

Они остались обедать. Еду с ненавязчивой любезностью им подали простую: хлеб, похлебка и жесткие куриные крылышки. Сестры провели полдня с матушкой, после чего неохотно и весьма эмоционально попрощались с нею.

– Я буду приезжать как можно чаще, – пообещала Елизавета, которой очень неприятно было оставлять мать в этом унылом месте.

Она вернулась в Вестминстер, решительно вознамерившись поговорить с Генрихом, однако ей сообщили, что его милость на заседании Совета. Он постарается увидеться с нею позже. Тем временем Елизавета ничем не могла занять себя и с завистью наблюдала за сестрами, которые увлеченно взялись играть в кости.

Когда Генрих наконец пришел, они легли в постель, так как уже наступил вечер. Он выглядел усталым, был в неважном настроении и смотрел на нее выжидательно.

– Вы хотели видеть меня, Елизавета.

Возмущение бурлило у нее в груди после их ссоры накануне вечером, и визит в Бермондси лишь усилил его.

– Да.

– Полагаю, речь пойдет о вашей матери. Ну, с этим придется подождать. Сейчас у меня есть более неотложные дела.

– Нет, это не может ждать! – возразила Елизавета и сжала руки в кулаки. – Она огорчена, заперта в этом ужасном сыром доме.

– Вы преувеличиваете, мадам. Ее разместили в королевских апартаментах по моему распоряжению.

– Королевских? В тринадцатом веке они, вероятно, такими были, но теперь там просто жутко. Попробовали бы вы сами там пожить!

Генрих сел и откинул голову на спинку кровати.

– Елизавета, я устал, и у меня уйма проблем. Мне сейчас не до того.

– Тогда скажите одно слово и позвольте моей матери вернуться в Чейнигейтс. Больше от вас ничего не требуется. Она для вас не опасна, поверьте мне. Генрих, пожалуйста! – Елизавета опустилась перед ним на колени и воздела руки в мольбе, глаза ее блестели от слез.

Король посмотрел на нее, и она увидела, что он колеблется.

– Если вы любите меня, милорд, и не хотите обречь меня на жизнь в тревоге за мать, тогда прошу вас, сделайте мне такое одолжение. Я ручаюсь за нее, хотя, уверяю вас, в этом нет необходимости.

– Бесси… – произнес Генрих более мягким голосом, а использование домашнего имени еще больше обнадежило Елизавету, хотя надежды эти тут же были перечеркнуты. – Бесси, я не могу допустить, чтобы она покинула Бермондси. Вы получите деньги, чтобы устроить ее там с бо́льшим комфортом, но она должна остаться в аббатстве. Сегодня дело получило новое развитие.

Елизавете не хотелось ничего об этом знать. Она в отчаянии думала только о том, как объяснит матери суровую непреклонность по отношению к ней Генриха.

– Бесси… – снова проговорил король и взял ее за руку. – Для меня главное – сохранить спокойствие в стране. Я привыкаю к мысли, что короли иногда вынуждены принимать неприятные решения. Пока существуют хоть малейшие подозрения относительно вашей матери – а я не единственный, кто сомневается в ее лояльности, поверьте мне, – она должна оставаться там, где находится. Это не моя прихоть, а насущная необходимость.

Елизавета, обиженная, встала и села в кресло.

– Я не могу согласиться с вами, и кому лучше знать, как не мне, но что значит мое мнение? – с горечью промолвила она.

Генрих вздохнул:

– За этим Симнелом стоят влиятельные люди. Теперь нам известно, что он – сын органного мастера из Оксфорда, ему двенадцать лет, как и Уорику. Мои соглядатаи доносят, что его учил этой роли некий священник, отец Саймондс, которому якобы привиделось, что он станет наставником короля. Вы можете подумать, что все это вполне безобидно, заговор, составленный дураками. Но похоже, Саймондс действовал в интересах сторонников Йорков.

– Но кого? – Елизавета неохотно признавала существование опасности.

– Вам не кажется примечательным, что этот заговор созрел в Оксфорде, недалеко от дома милорда Линкольна в Эвелме? И что сующийся не в свои дела епископ Стиллингтон, уйдя на покой после Босворта, жил в Оксфордском университете. Я не сомневаюсь в его причастности к заговору и приказал, чтобы его вызвали в Совет.

– Опять он! Это его стараниями меня объявили бастардом и Ричард сумел захватить трон.

– Ну, ему придется ответить за свои поступки еще раз. Я однажды простил его, но не собираюсь делать это снова. – Генрих выглядел огорченным. – Надеюсь, вы понимаете, Бесси, почему я не могу освободить вашу мать. Я не хочу, чтобы это легло, как меч, между нами.

Елизавета покачала головой:

– Дело в том, Генрих, что я этого не понимаю. Но у меня нет выбора, кроме как склониться перед вашей волей, как бы это ни печалило меня. Только представьте, что чувствовали бы вы, если бы вашу мать заточили в таком месте в наказание за то, чего она не делала.

Генрих резко встал:

– Пойду в свою постель. Мне жаль, что вы так расстроены.

Это вовсе не было извинением. Когда дверь за ним закрылась, Елизавета залилась потоком слез.

На следующий день она отправилась в Бермондси одна.

– Я пыталась, с Божьей помощью пыталась! – рыдая, говорила Елизавета матери. – Он как будто сделан из камня и такой подозрительный. Но как только с самозванцем разберутся, я снова надавлю на него и заставлю слушать, клянусь.

– Не переживайте, Бесси, – печально ответила мать. – Вы хорошая, добрая девочка, и я знаю, вы старались как могли. Не беспокойтесь обо мне. Я привыкну жить здесь.

– Он обещал дать мне денег, чтобы устроить вас здесь с комфортом, – сказала Елизавета. – Я привезу мебель, ковры и занавески, чтобы вам было приятнее, и еще игрушки для Бриджит.

При этих ее словах сестра вскинула глаза. Она была флегматична и делала все медленно, но вызывала симпатию.

– Мы обе вам очень благодарны, правда, Бриджит? – отозвалась мать. – А теперь, Бесси, расскажите мне побольше об этом самозванце.

Через неделю после того, как мать поселилась в Бермондси, Генрих приказал провести Уорика с торжественной процессией по Лондону на мессу в собор Святого Павла.

– Слухи о самозванце распространяются быстро, пусть люди увидят, что настоящий Уорик здесь, в Лондоне, жив и здоров, – сказал Генрих, стоя с Елизаветой на крыльце дворца Шин и поправляя на себе мантию, прежде чем сесть в барку и отправиться в Сити и Епископский дворец, где по окончании службы должен был состояться прием. – Я пригласил Линкольна. Лучше держать его под присмотром, да и Уорик его знает. Вечером вы увидитесь со своими кузенами, я привезу их сюда.

Елизавета напряженно смотрела ему вслед. Уорика она не видела уже почти два года и часто беспокоилась, как сказывается на нем заключение в Тауэре. А кузен Линкольн и у нее тоже вызывал подозрения.

Ближе к вечеру в Шин прибыла красочная процессия во главе с королем. Елизавета увидела ее из своего окна. Генрих лично привел Уорика и Линкольна в ее покои. Она встала и протянула руки своему младшему кузену, который повзрослел, но и похудел в сравнении с тем, каким она его помнила.

– Милорд Уорик, как приятно вас видеть, – сказала Елизавета.

Мальчик тупо взглянул на нее и, оглядывая комнату, убранную роскошными гобеленами, а также столпившихся вокруг лордов и дам, ответил:

– Благодарю вас, миледи.

– Эдвард? – окликнула его Елизавета. – Как вы живете?

Уорик промолчал.

– Вот Маргарет, – продолжила Елизавета, подзывая к себе его тринадцатилетнюю сестру.

Та, явно растроганная встречей, обняла брата. Он позволил ей это, но сам на объятие не ответил, а стоял столбом. Девочка была удивлена и явно расстроилась.

Елизавета поприветствовала Линкольна, заметив, что высокий мрачноватый молодой человек ведет себе гораздо сдержаннее, чем бывало раньше. Он тоже смотрел на Уорика с тревогой, – видимо, и его обеспокоило отсутствие у того выраженной реакции на встречу с родственниками. Пока Маргарет пыталась получить от мальчика какой-нибудь вразумительный ответ, Линкольн наклонился к Елизавете.

– Я раньше говорил с нашим кузеном – или, лучше сказать, пытался, – произнес он, понизив голос. – Он невинен, как годовалый ребенок, не может отличить гуся от петуха.

– Мне грустно это слышать, – отозвалась Елизавета.

– И то, что он сидит в Тауэре, не идет ему на пользу, – пробормотал Линкольн.

– У короля есть на то причины, – сухо ответила она.

Негоже Линкольну критиковать своего суверена. Уорик не в здравом уме, это верно, и сам по себе безобиден, но одним своим существованием он представляет угрозу для Генриха и всегда может стать центром притяжения для мятежников. Тем не менее Елизавете стало жаль мальчика, когда после, без сомнения, ошеломительного для него дня беднягу вернули к унылому прозябанию в Тауэре.

Затем Генрих вызвал на заседание Совета епископа Стиллингтона.

– Я хочу знать правду об этих проклятых заговорах и уверен, что без него тут не обошлось, – сказал король Елизавете.

Он пришел в ярость, когда Стиллингтон отказался явиться по вызову, сославшись на защиту университета, где безвылазно просидел весь март. В конце концов разъяренный Генрих был вынужден издать для него охранную грамоту.

– Только так он согласился на встречу со мной, – прорычал король. – И у меня нет выбора, так как мне нужно допросить его. Он хочет, чтобы встреча произошла без свидетелей. Ей-богу, этот негодяй еще ставит мне условия!

Генрих увиделся с епископом в Виндзоре. Елизавета на их встрече не присутствовала, но после король пришел в ее покои, имея вид далеко не счастливого человека.

– Он ничего не скажет, – вздохнул Генрих, устало опускаясь в кресло у очага. – Что ж, я буду держать его здесь под домашним арестом, пока он не заговорит. А если этого не произойдет, пусть остается тут. Одним пакостником меньше.

Елизавета налила супругу вина, размышляя, не является ли истинной причиной заточения Стиллингтона опасение, как бы епископ не сказал чего-нибудь неудобного про ту старую историю с первым браком короля Эдуарда. Может, это и глупо, однако последствия той «откровенности» епископа так сильно сказались на жизни Елизаветы, что она с тех пор жила в страхе, как бы враги Генриха снова не взяли на вооружение эту небылицу. Она радовалась, что Стиллингтона заставили умолкнуть.