Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира

Глава 3

Через год царица Олимпиада родила дочку, которой дали имя Клеопатра. Девочка напоминала мать и была такой хорошенькой, что служанки развлекались, постоянно меняя ей наряды, как кукле.

Александра, который начал ходить уже три месяца назад, пустили в ее комнату лишь через несколько дней после рождения девочки с маленьким подарочком, приготовленным кормилицей. Мальчик осторожно приблизился к колыбели и стал с любопытством рассматривать сестренку, широко раскрыв глаза и склонив голову набок. Подошла служанка, боясь, что малыш из ревности причинит новорожденной какой-нибудь вред, но мальчик взял ее ручку и сжал в своей, словно понимая, что это существо соединено с ним глубокими узами и что надолго она станет его единственной подругой.

Клеопатра тихонько пролепетала что-то, и Артемизия сказала:

– Видишь? Она очень рада знакомству с тобой. Отдай же ей подарочки!

Александр вытащил из-за пояса металлическое колечко с серебряными бубенчиками и начал трясти перед малышкой, которая протянула ручки, чтобы схватить забавку. Олимпиада с умилением смотрела на эту сценку.

– Какая жалость, что нельзя остановить время, – заметила она, словно размышляя вслух.

Долгое время после рождения детей Филипп постоянно вел кровавые войны. Он укрепил границы на севере, где Парменион разбил иллирийцев; на западе находилось дружественное царство Эпир, где правил Аррибас, дядя царицы Олимпиады; на востоке, совершив множество походов, македонский царь усмирил воинственные фракийские племена и распространил свои владения до реки Истр. После этого он завладел почти всеми городами, что греки построили на побережье: Амфиполем, Метоном, Потидеей – и ввязался в братоубийственную борьбу, терзавшую эллинский полуостров.

Парменион стремился предостеречь его против подобной политики и однажды, когда в дворцовой оружейной палате Филипп собрал военный совет, решил взять слово:

– Ты построил могучее и сплоченное царство, государь, и позволил македонянам гордиться собой; зачем же ты хочешь впутаться во внутренние усобицы греков?

– Парменион прав, – присоединился Антипатр. – В их борьбе нет никакого смысла. Все против всех. Вчерашние союзники сегодня ожесточенно воюют друг против друга, и проигравший вступает в союз с самым лютым своим врагом, чтобы противостоять победившему.

– Верно, – согласился Филипп, – но у греков есть все, чего недостает нам: искусство, философия, поэзия, театр, медицина, музыка, архитектура, а кроме того, еще и наука политики – искусство управлять государством.

– Ты царь, – возразил Парменион, – и тебе не нужна никакая наука. Тебе достаточно повелевать, и все слушаются тебя.

– Пока у меня есть сила, – сказал Филипп. – Пока кто-нибудь не всадит мне клинок меж ребер.

Парменион ничего не ответил. Он хорошо помнил о том, что ни один македонский царь не умер в своей постели.

Тишину, ставшую тяжелой, как скала, нарушил Антипатр:

– Если ты действительно сам хочешь засунуть руку в пасть льва, я не могу отговорить тебя, но посоветовал бы тебе действовать единственным образом, какой может дать надежду на успех.

– Как?

– В Греции есть лишь одна сила, превосходящая всех, лишь одна сила, которая может установить мир…

– Святилище Аполлона в Дельфах, – сказал царь.

– Или, лучше сказать, тамошние жрецы и правящий ими совет.

– Я знаю, – согласился Филипп. – Кто контролирует святилище, тот в большой степени контролирует политику греков. Сейчас совет попал в трудное положение: он объявил священную войну против фокийцев, обвинив их в обработке земель, принадлежащих Аполлону, но фокийцы мановением руки завладели сокровищами храма и с этим богатством навербовали тысячи наемников. Теперь Македония – единственная сила, способная разобраться с этим конфликтом…

– И ты решил ввязаться в войну, – закончил Парменион.

– При условии: если победа будет за мной, я получаю место фокийцев и таким образом стану председательствовать в совете святилища.

Антипатр и Парменион поняли: у царя не просто имеется план – он исполнит задуманное любой ценой. И потому военачальники Филиппа даже не стали пытаться отговорить его.

Конфликт продолжался долго и бурно, с переменным успехом. Когда Александру исполнилось три года, Филипп потерпел первое серьезное поражение и был вынужден отступить. Его враги говорили, что он бежал, но царь отвечал:

– Я не бежал – просто отошел, чтобы боднуть противника с разбегу, как разъяренный баран.

Таков был Филипп. Человек невероятной решительности и силы духа, неукротимой жизненной силы, с острым и пылким умом. Но люди такого склада всегда оказываются в одиночестве, поскольку им трудно посвятить себя окружающим.

Когда Александр начал догадываться, что происходит вокруг, и отдавать себе отчет, кто такие его отец и мать, ему было около семи лет. Он уверенно говорил и вполне понимал сложные рассуждения.

Узнав, что отец во дворце, мальчик оставлял царицыны комнаты и шел в зал собраний, где Филипп устраивал совет со своими военачальниками. Отмеченные следами бесчисленных битв, они казались стариками, хотя всем было чуть больше тридцати, за исключением изрядно поседевшего Пармениона, который приближался к пятидесяти. Увидев его, Александр принимался распевать детскую считалочку, которой его научила Артемизия:

Старый солдат на войну торопился,
А сам-то на землю, на землю свалился!

А потом под улыбки присутствующих сам падал на землю.

Но больше всего он наблюдал за отцом, изучал его поведение, его обыкновение двигать руками и обводить всех глазами, тон и тембр его голоса, манеру, с которой он одной силой взгляда подавлял самых сильных и властных людей в своем царстве.

Шаг за шагом мальчик потихоньку приближался к председательствующему на совете царю и, когда тот особенно увлекался беседой или спорами, пытался залезть к отцу на колени, словно думая, что в этот момент никто его не увидит.

Филипп будто бы только теперь замечал сына и прижимал его к груди, не отвлекаясь от дела и не теряя нити разговора. Конечно, он прекрасно видел, что поведение военачальников менялось, их глаза не отрывались от мальчика, и на лице македонского владыки начинала проявляться улыбка, какой бы вопрос он ни обсуждал. И даже Парменион улыбался, вспоминая о считалочке Александра.

Порой мальчик удалялся в свою комнату, надеясь, что отец придет к нему. Иногда, после долгого ожидания, Александр выходил и усаживался на каком-нибудь балконе дворца, уставившись на горизонт, и так сидел, безмолвно и неподвижно, зачарованный безграничностью неба и земли.

Если в это время легкими шагами подходила мать, она видела, что тень, зачернявшая его левый глаз, медленно сгущается, как будто на душу маленького царевича опускается какая-то таинственная ночь.

Его зачаровывало оружие, и не раз служанки заставали его в царской оружейной палате, когда он пытался вынуть из ножен какой-нибудь из тяжелых мечей царя.

Однажды, благоговейно взирая на гигантскую бронзовую паноплию[3], принадлежавшую его деду Аминте III, Александр ощутил на спине чей-то взгляд. Он обернулся и увидел перед собой высокого сухопарого мужчину с козлиной бородкой и глубокими живыми глазами, который назвался Леонидом и сказал, что будет его учителем.

– Почему? – спросил мальчик.

И на первый же вопрос своего ученика учитель не нашелся что ответить.

С тех пор жизнь Александра коренным образом переменилась. Он все меньше стал видеться с матерью и сестрой и все больше с учителем. Леонид начал с изучения алфавита и уже через день увидел, как мальчик кончиком стилоса правильно выводит на золе очага свое имя.

Он учил его читать и считать, чему Александр научился быстро и легко, но без особого интереса. Когда же Леонид стал рассказывать ему истории о богах и героях, о рождении мира, о борьбе с гигантами и титанами, то увидел, как лицо мальчика просветлело. Царевич слушал, затаив дыхание.

Душу Александра неодолимо влекло к таинствам и религии. Однажды Леонид отвел его в возвышавшийся близ Фермы храм Аполлона и позволил окурить статую бога фимиамом. Мальчик набрал полные руки благовония и бросил на курительницу, подняв целое облако дыма, но учитель выбранил его:

– Этот фимиам стоит целое состояние! Ты сможешь расточать его таким образом, когда завоюешь те страны, где он растет.

– И где же они находятся, эти страны? – поинтересовался мальчик, которому показалось странно, что можно проявлять скупость по отношению к богу. Потом он спросил: – А правда, что мой отец – большой друг бога Аполлона?

– Твой отец победил в священной войне и стал главой совета в Дельфийском святилище, где находится оракул Аполлона.

– А правда, что оракул говорит всем, что должно произойти?

– Не совсем так, – ответил Леонид, взяв Александра за руку и направившись вместе с ним к выходу. – Видишь ли, люди, когда собираются сделать что-то важное, просят у бога совета и спрашивают: «Должен я это делать или нет? А если сделаю, что будет?» Что-то в этом роде. И есть жрица, которая называется пифией, и бог отвечает через нее – он пользуется ее голосом. Понимаешь? Но она всегда произносит загадочные слова, которые трудно растолковать. Для этого существуют жрецы – чтобы объяснять слова пифии простым людям.

Александр оглянулся на бога Аполлона, выпрямившегося на постаменте, сурового и неподвижного, со странной улыбкой на губах, и понял, зачем богам нужны люди – чтобы говорить.

– Видишь ли, – попытался объяснить Леонид, – боги – это не статуи, которым ты поклоняешься в храмах. Настоящие боги живут в вышине, в невидимом чертоге. Там бессмертные сидят на пиру, пьют нектар и вкушают амброзию. А молнии мечет Зевс собственной рукой. Он может поразить кого угодно и что угодно – где угодно на земле.

Александр, разинув рот, смотрел вдаль, на величественную вершину.

На следующий день один из стражников обнаружил мальчика далеко за городом, на дороге, ведущей в горы.

– Куда идешь, Александр? – спросил он, соскочив с коня.

– Туда, – ответил мальчик, указывая на Олимп.

Стражник взял его на руки и отвез к Леониду, который позеленел от страха и уже представлял, какие страшные наказания наложит на него царица, случись что-нибудь с его воспитанником.

В тот год у Филиппа возникли большие проблемы со здоровьем из-за страшных лишений, что он выносил в походах, и из-за беспорядочной жизни, которую вел в остальное время.

Александр был доволен этим, потому что чаще видел отца и проводил с ним больше времени. Здоровьем государя занимался Никомах. Он привез из своей клиники в Стагире двух помощников, которые помогали лекарю собирать лекарственные травы и коренья в лесах и на окрестных горных лугах.

Царя посадили на строжайшую диету и почти совсем лишили вина, отчего он пребывал в лютом настроении, и только Никомах осмеливался приближаться к царю, пока тот находился в таком состоянии духа.

Одним из двоих помощников врача был двадцатилетний юноша, которого тоже звали Филиппом.

– Избавь меня от этого, – велел царь. – Не хочу, чтобы у меня перед глазами торчал еще один Филипп. Лучше уж я назначу его врачом моего сына – под твоим присмотром, естественно.