Что я любил

Почему "Икар"? Связь между античным мифом и детишками на пленках была достаточно условна. Но Билл не случайно выбрал именно это название. Я помнил две фигуры на картине Брейгеля: отец и падающий вниз мальчик с тающими на солнце крыльями. Отец, волшебник и великий зодчий по имени Дедал, сделал эти крылья для сына и для себя, чтобы бежать с острова, где их держали в неволе. Он предупреждал Икара, что нельзя подниматься слишком высоко, нельзя приближаться к солнцу, но сын не послушался и рухнул в море. Однако Дедал в этой истории отнюдь не безгрешен. Ради свободы он готов был рискнуть слишком многим и в результате лишился сына.

Ни я, ни Вайолет, ни Эрика, которая в своей Калифорнии была в курсе всего, ни минуты не сомневались в том, что полиция найдет Марка. Его допрос был делом времени. После разговора Вайолет с агентами Лайтнером и Миллзом я уже не знал, где для Марка возможное, где невозможное, и с тех пор, как эта грань исчезла, я жил в постоянном ужасе. Сцена перед номером Джайлза в Нашвилле не стерлась у меня из памяти. Каждую ночь я снова и снова мучился от сознания собственного бессилия. Руки Джайлза. Его голос. Звон в голове от удара о стену. И глаза Марка, в которых только пустота. Я слышал собственный голос, слышал, как зову его, видел свои протянутые к нему руки, а потом это ожидание на банкетке в холле, куда он так и не пришел. Я рассказал Эрике и Вайолет почти обо всем, что произошло, но старался говорить ровным голосом, без эмоций, и одну вещь все-таки обошел молчанием. Я ни слова не сказал о том, как Джайлз перебирал волосы у меня на голове. То, что я при этом чувствовал, невозможно было выразить словами. Сказать, что он треснул меня затылком о стену, оказалось куда проще. Легче было вспоминать о насилии, чем о том, что ему предшествовало. Я стал плохо спать, и иногда, проворочавшись без сна несколько часов, я вставал и шел проверять, надежно ли заперта входная дверь в квартиру, хотя прекрасно помнил, как щелкал замком и набрасывал цепочку.

Из газет достоверно можно было установить только одно: изувеченный, разложившийся труп юноши по имени Рафаэль Эрнандес был обнаружен в чемодане, который выбросило на берег у одного из пирсов на Гудзоне. Для опознания тела пришлось прибегнуть к стоматологической экспертизе. На этом заканчивались факты и начинались домыслы. В журнале "Бласт" появилась большая статья Дэлфорда Линкса под заголовком "Недетская неожиданность". Автор утверждал, что и среди людей искусства, и среди завсегдатаев клубов давно знали об исчезновении Рафаэля. Буквально на следующий день после того, как парень пропал, Джайлз звонил своим друзьям и знакомым и рассказывал, что наконец-то "сделал это по-живому". Вечером того же дня он, нетвердо держась на ногах, появился в клубе "Мы", весь заляпанный чем-то похожим на засохшую кровь, и возвестил, что "у Секс-монстра на счету произведение века". Естественно, ни одному человеку и в голову не пришло принять это всерьез, и даже после того, как было обнаружено тело, большая часть окружения Джайлза отказывалась верить, что он убийца. В статье приводились слова семнадцатилетнего паренька по кличке Молодой: "Да гонит он все. Мне он, наверное, раз пятнадцать говорил, что только что кого-то там прикончил".

Кроме того, автор цитировал Хассеборга, который писал: "Внутренний риск работ Джайлза заключен в его посягательствах на наших священных коров. Его творчество не ограничивается рамками скульптуры, фотографии или даже перформанса. Его личины — это часть того искусства, которым он занимается. Он демонстрирует нам постоянно меняющиеся образы, среди которых есть и маньяк-убийца, но ведь это в конечном итоге всего лишь персонаж. Персонаж известный и мистический. Включите телевизор. Зайдите в любой кинотеатр. Он повсюду. Но кто дал вам право видеть в этом нечто большее, чем просто личину? Если Джайлз был знаком с Рафаэлем Эрнандесом, это еще не дает оснований обвинять его в убийстве".

В субботу вечером, сразу после моего возвращения из Нашвилла, когда мы с Вайолет ужинали у нее дома, в дверь позвонил Ласло. Его вечно хмурое лицо на этот раз показалось мне просто убитым.

— Вот, я тут нашел, — сказал он и протянул Вайолет вырезку.

Это была колонка светской хроники из небольшой нью-йоркской газетки под названием "Бит". Вайолет прочла вслух:

— "Ходят слухи о Большом Бяке из мира искусства и трупе его пупсика тринадцати лет от роду, по совместительству приторговывавшего экстази. Тело выловили из Гудзона. Одна из бывших девочек Большого Бяки утверждает, что есть свидетель — тоже из бывших пассий ББ. Ждать ли чего-нибудь погорячее? Читайте в следующем номере!"

Вайолет беспомощно посмотрела на Ласло:

— Что все это значит?

Ласло угрюмо молчал. Вместо ответа он протянул ей визитную карточку:

— Это муж моей двоюродной сестры. Он адвокат. Хороший парень. Раньше работал в окружной прокуратуре, занимается уголовными делами.

Ласло замялся.

— Бог даст, вы и без него обойдетесь.

Он застыл. Мне даже показалось, что он перестал дышать. Потом он сказал:

— Ну, мне пора, а то Пинки ждет.

Вайолет кивнула. В полной тишине Ласло вышел в коридор и тихонько закрыл за собой дверь.

Какое-то время мы молча сидели в комнате. На улице было темно, шел снег. Я смотрел на белое смятение за окном. Ласло ничего не делал зря, и мы с Вайолет понимали, что, не будь на то серьезных причин, он бы нам эту карточку не принес. Когда я наконец повернулся к Вайолет, она была так бледна, что ее кожа казалась почти прозрачной. Под опущенными ресницами залегли лиловые тени. Я знал, что передо мной. Горе. Иссохшее горе, ставшее давним и привычным. Оно гнездится в костях, плоть ему не нужна, и через какое-то время человек сам окостеневает, становится жестким, иссушенным, как скелет в школьном кабинете биологии. Теребя в руках карточку, Вайолет подняла на меня глаза:

— Я боюсь его.

— Кого? — устало переспросил я. — Джайлза?

— Нет. Марка. Я боюсь Марка.

Мы сидели у нее в гостиной, когда услышали, как он открывает входную дверь своим ключом. До того, как раздался этот звук, Вайолет смеялась. Я рассказывал ей что-то, сейчас уже не вспомню что, но я помню ее смех, он до сих пор звенит у меня в ушах, я помню, как она смеялась, когда в дверь вошел Марк. Он казался подавленным, чуточку испуганным и необычайно кротким, но при одном взгляде на него меня начал бить озноб.

— Нам надо поговорить, — сказал он. — Это очень важно.

Вайолет натянулась как струна.

— Ну говори, — сказала она, пристально глядя ему в лицо.

Марк двинулся нам навстречу. Он обогнул столик перед диваном и наклонился, чтобы обнять Вайолет.

Она отпрянула:

— Нет, не надо, пожалуйста. Я так не могу.

На лице Марка появилось недоумение, потом обида.

Тихим ровным голосом Вайолет произнесла:

— Ты лжешь мне, обворовываешь меня, предаешь, а потом лезешь обниматься? Я тебе все сказала. Тебе сюда дорога закрыта.

Он смотрел на нее, не веря собственным ушам:

— Но что же мне тогда делать? Меня же в полицию вызывают.

Он чуть отступил назад и горестно вздохнул. Длинные руки повисли как плети.

— Я знаю, это все Тедди. Я его тогда видел.

Глаза его сузились. Он сел по другую сторону стола, свесив голову на грудь.

— Он был весь в крови.

— Ты его видел? — громко спросила Вайолет. — Кого? О чем ты говоришь?

— Я пришел к Тедди, мы собирались сходить куда-нибудь, он открыл дверь, и я увидел, что он весь в крови. Я сначала решил, что это его обычный прикол. А потом…

Марк замигал и посмотрел на нас:

— Потом я увидел… его, ну, в общем, Я. Он лежал на полу.

Мне показалось, что мозги у меня встают дыбом.

— То есть ты сразу понял, что он мертв?

Марк кивнул.

— Что было дальше? — прозвучал ровный голос Вайолет.

— Дальше он пригрозил, что если я кому-нибудь расскажу, он меня убьет. Я сразу ушел. Я боялся, поэтому сел на поезд и уехал к маме.

— Почему ты не заявил в полицию? — спросила Вайо- (Щ лет.

— Потому что боялся, я же сказал!

— Однако в Миннеаполисе ты, по-моему, ничего не боялся, — вмешался я. — Ив Нашвилле тоже. Ты замечательно себя чувствовал в обществе Джайлза. И уезжать не собирался, а я ведь тебя ждал.

Марк почти кричал:

— Вы что, не понимаете? Не мог я уехать, не мог! Он бы не дал мне соскочить! Я не виноват! Я боялся!

— Значит, надо сейчас все рассказать полицейским, — твердо сказала Вайолет.

— Ни за что. Тедди меня убьет.

Вайолет встала с дивана и вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась.

— Ты поговоришь с ними прямо сейчас. Или они приедут за тобой сами. Вот номер. Они его для тебя оставили.

— Нужно, чтобы при этом был адвокат, — сказал я. — Без адвоката ему с ними говорить нельзя.

Я сам позвонил Артуру Геллеру, мужу двоюродной сестры Ласло. Оказалось, что он ждал нашего звонка, а значит, Марк уже на следующий день мог идти в полицию со своим адвокатом. Вайолет пообещала, что все расходы по этому делу возьмет на себя, но потом поправились:

— Это деньги Билла, так что платить будет он, а не я.

В тот вечер она разрешила Марку переночевать в его комнате, но объяснила, что это в последний раз и теперь ему придется подыскать себе другое жилье. Потом она повернулась ко мне и спросила, не смогу ли я переночевать сегодня в ее квартире на диване. Она так и сказала:

— Я с ним вдвоем не останусь.

— Что за чушь! — ошеломленно выдохнул Марк. — Почему Лео не может пойти ночевать к себе?

Вайолет развернулась в его сторону и выставила перед собой ладони, словно пытаясь отвести удар.

— Нет, ни за что! — почти выкрикнула она. — Я больше не останусь с тобой наедине ни минуты. Я тебе не верю.

Моя ночная вахта на диване в гостиной должна была означать, что ничто больше не может идти как прежде, но чтобы разорвать зачарованный круг обыденности, этого было явно недостаточно. Часы, последовавшие за приходом Марка, были полны томительного предчувствия — но не потому, что что-то происходило, а потому, что не происходило ничего. Я слышал, как он чистит зубы в ванной, как желает мне и Вайолет спокойной ночи каким-то на удивление бодрым тоном, как возится в своей комнате перед тем, как лечь в постель. Звуки были самые обычные, но из-за этой своей обычности мне они казались чудовищными. Само присутствие Марка в квартире вдруг изменило в ней все, преобразило столы, стулья, ночник в коридоре и даже красный диван, на котором мне постелили. Эту перемену можно было только почувствовать, глаза ее не видели, и от этого становилось еще страшнее. Казалось, на всем вдруг появился налет фальши — пошленькая облицовочка, севшая так плотно, что до уродливого содержимого под ней стало не докопаться.

После того как весь дом погрузился в сон, я еще долго ворочался, прислушиваясь к звукам снаружи. "И в то же время сердце у него доброе". Я вспомнил, как Билл, говоря эти слова о своем сыне, стоял у окна ко мне спиной и смотрел вниз, на Бауэри. Я до сих считаю, что он верил в то, что говорил, но за много лет до нашего разговора он сам придумал сказку и назвал ее "Подменыш". Он сам рассказал историю о подмене. Я вспоминал украденного ведьмой ребенка, лежащего в стеклянном гробу, и думал, что Билл знал. Где-то глубоко внутри он все равно знал.