Катастрофа. Рассказы и повести

В школе

Как только учительница сообщила, что Мари-Анн из-за болезни легких будет теперь учиться в санаторной школе, Эстер, сидевшая за первой партой, вскочила и спросила, можно ли ей перебраться к Инге. Эстер была очень плохой девочкой. На первой парте она сидела в наказание, потому что совсем не слушала, что говорят учителя, колола карандашом или булавкой соседа по парте и сидящих впереди и дралась на переменах. Инга же училась на одни пятерки и была самой тихой девочкой в классе. Поэтому учительница, основательно все взвесив, сказала:

— Ну ладно, может быть, Инга сумеет повлиять на тебя.

Эстер схватила под мышку свои вещи, чтобы помчаться к задней парте, где сидела Инга, но учительница остановила ее:

— Погоди, пусть лучше Инга пересядет на первую парту! А последнюю парту мы потом вынесем, и в классе станет просторнее!

Похоже было, что старая толстая и неповоротливая учительница не прочь всех детей посадить за первые парты — поближе к себе, однако парты, к сожалению, стояли в три ряда. Ну, по крайней мере, забияка Эстер и лопоухий лентяй Пауль, и маленький вредный Алари должны были находиться в радиусе ее досягаемости.

Инге ни капельки не понравилась перемена места. Конечно, она хотела бы сидеть на первой парте, но только без соседей: тогда бы класс остался у нее за спиной и она могла бы обо всех забыть, чувствовать себя совсем одной или разве что вдвоем с учительницей; никто бы не пихал ее локтем и не надоедал болтовней. Она не любила таких, как Эстер, кто стремились разделить с кем-нибудь свою парту — им скучно в обществе самих себя. Каждое утро по дороге в школу она про себя мечтала о том, чтобы Мари-Анн заболела, тогда она весь день будет полной хозяйкой своей парты. Теперь так и было бы — много-много дней подряд, если бы Эстер все не испортила. Она ненавидела Эстер! Ей стало жаль себя и даже Мари-Анн. Правда, Мари-Анн любила поболтать, но в общем была тихой девочкой. Инга могла повлиять на нее — та тотчас умолкала, стоило Инге сердито взглянуть в ее сторону. И та и другая терпеть не могли уроков физкультуры. Мари-Анн, долговязая и сутулая, казалась старше других, Инга же была самой маленькой в классе — обе они во время физкультуры держались в сторонке. Мари-Анн потирала руки, почесывала голые ляжки и смущенно улыбалась; Инга с отчаянием загнанного в угол зверька косилась на коня, козла, брусья и прочие чудовища и на не знавшую пощады учительницу физкультуры. Зато Эстер стрелой взлетала вверх по канату под самый потолок. И мяч ловила, как кошка, и насмехалась над недотепами. Смех у нее был особенный. В нем было что-то противное: будто по полу с шуршанием бежали серые мышки.

Инга исподлобья оглядела Эстер. Вид у Эстер был неопрятный. Рукава голубой форменной блузки стали серыми, ногти длинные, как у ястреба, и под ними траурная кайма, впрочем, два ногтя обгрызаны; черные как вороново крыло волосы забились за воротник — может, в них и белые букашки копошатся? Хотя вряд ли, совсем недавно врач проверяла, нет ли вшей. И все-таки при этой мысли у Инги мурашки пробежали по спине и она отодвинулась от Эстер подальше. Эстер сидела спокойно, только сопела, но именно это угнетало Ингу сильнее, чем тихая болтовня Мари-Анн. Это сопение заставляло Ингу все время быть настороже. И не зря — в конце занятий Эстер-таки неожиданно сообщила хриплым голосом:

— Училка велела, чтоб ты подтянула меня по математике!

— Ладно, — сказала Инга, потому что по школьным правилам слово учителя — закон.

— Приходи к нам! — сказала Эстер.

— А где ты живешь?

— Ха, в школе, конечно.

Верно, иначе и быть не могло, ведь мать Эстер работала в школе техничкой и где-то в этом доме у них была квартира, служебная квартира. Эстер казалась неотделимой от школы. Правда, в их классе она училась не все время. Она пришла к ним, оставшись на второй год, то ли в прошлом, то ли в позапрошлом году, Инга уже не помнила точно, да и никто в их классе не помнил, потому что все с самого начала привыкли к ней, как привыкли к дяде Рашпилю, к рыжей школьной кошке и прочему школьному инвентарю.

Инга думала, что Эстер живет где-нибудь в подвале, в гардеробе, в котельной или же на чердаке. К ее удивлению, Эстер распахнула совсем незаметную грязновато-белую дверь здесь же, на первом этаже; точно такую же, как двери классов, только одностворчатую.

— Входи! — толкнула Эстер Ингу в плечо.

И вдруг школы не стало, не стало этого длинного, похожего на пенал здания, к которому привыкла Инга. На нее навалились полумрак и тяжелый спертый воздух. Инга чуть не задохнулась. Сначала она не поняла, почему в этой комнате так темно, словно сумерки наступили, хотя на самом деле был разгар дня. Потом она заметила, что на окнах висят плотные гардины. Эстер не стала их полностью отдергивать, а лишь настолько, чтобы на край стола упала полоска света. Туда она и усадила Ингу.

Вся эта комната казалась какой-то не такой. Не то чтобы необычной, этого Инга не сказала бы, потому что комната была как комната и вещи в ней как во всякой комнате, но и вещи были какие-то не такие. Они наводили на странные мысли: в углу распластался похожий на дорожный каток диван; посреди комнаты, одним краем у окна, другим доходя почти до дверей, стоял огромный круглый стол; окно и дверь были очень узкие, непривычно высокие и узкие. Как внесли сюда этот стол и этот диван? Одно из двух: либо эти вещи были сделаны в этой комнате, либо они были поставлены здесь еще когда не было комнаты, а потом вокруг возвели стены — замуровали их. Оба варианта казались нелепыми. И эта сероватая занавеска с гномиками, единственное светлое пятно в комнате, она скрывала какой-то закуток, в котором исчезла Эстер. Что там? Еще одна комната или кухня? Или там дверь, через которую втащили стол и диван? Что-то было не так; то ли что-то напутано, то ли спрятано…

Эстер вынырнула из-за занавески.

— Как тебе у нас нравится?

Инга вздрогнула.

— Нравится, да, нравится, — испуганно пробормотала она.

— А что тебе нравится? — хитро спросила Эстер.

Инга еще раз окинула взглядом комнату.

— Занавеска, эта занавеска с гномиками, — сказала она и запнулась, поняв, что сказала не то. — Мне нравятся гномы, — попыталась она объяснить, но почувствовала, как еще больше запутывается.

— Ах эти! Фи, они злюки! — презрительно воскликнула Эстер. Прозвучало это так, будто гномики были какие-то ущербные. И Инга с испугом заметила, что гномики закивали головами. Они все так же горбились, выражение лиц у них не изменилось, с той же легкой ухмылкой висели они на занавеске, и только их головы покачивались туда-сюда и, как будто с усмешкой, они повторяли про себя: ты-смотри-ты-смотри-ты-смотри…

— А этот коврик? Тебе нравится этот коврик? — поинтересовалась Эстер, прыгая на диван, и взгляд Инги, вопреки желанию, последовал за ней: над диваном и впрямь висел коврик. Он был таким темным, что сливался с обстановкой и с коричневато-лиловым рисунком обоев, наверно, потому Инга его сразу и не заметила. Из темной глубины коврика выплывали три белых пятна — три лебедя.

— Тебе хотелось бы полетать на них? Ночью? — произнесла Эстер неожиданно мягким, мечтательным голосом. И когда она это спрашивала, она была совсем как Мари-Анн, словно бы Мари-Анн вдруг вернулась и улыбается, робко, смущенно, и глаза у нее такие же темные, как мягкий коврик за ее спиной. Рука Эстер скользнула по коврику, по лебединой шее. Шея изогнулась, как будто лебедь боялся щекотки. Инга видела это совершенно ясно.

Что же это? — недоумевала Инга.

Вначале, по дороге домой, начиная приходить в себя от испуга, она была возбуждена: теперь она знала нечто такое, о чем другие и не подозревают. Школа стала для нее чем-то бо́льшим. Но тут она мотнула головой — она уже не маленькая, чтобы обманывать себя. Такого не бывает, слишком уж все это похоже на сказку, а сказка оттого и сказка, что в ней бывает то, чего на самом деле не бывает. Значит, на самом деле ничего такого нет. Но она же видела? А что она, собственно, видела? Может, ей все причудилось? Разве не могла занавеска колыхнуться от сквозняка, а ковер шевельнуться оттого, что к нему прикоснулась Эстер? Просто создалось такое впечатление?.. Она широко раскрыла глаза, чтобы отчетливее вспомнить все происшедшее, и снова перед ее взором возникли кивающие гномики, и снова ей стало не по себе.

Это надо проверить, обязательно проверить, решила она, чтобы избавиться от страха.

Вечером она была готова тут же обо всем порасспросить Эстер. Однако утром, по дороге в школу, все представилось ей не то чтобы сном, а просто комната Эстер со всеми своими чудесами отдалилась куда-то, так что было бы смешно спрашивать, кивают ли гномики и почему… Эстер еще высмеет ее. Инга решила, что можно ведь снова пойти туда и еще раз во всем убедиться, но когда Эстер в конце занятий спросила, придет ли она сегодня заниматься с ней, у Инги как будто само собой слетело с губ:

— А не лучше ли сегодня ко мне? Давай будем по очереди — один день у нас, другой у вас!

— Ладно, — согласилась Эстер.

В коридоре, у лесенки, которая вела из раздевалки во двор, около двери котельной стояла техничка и разговаривала с истопником. Техничка, или Эстерина мама, или Элла-звонариха, как ее прозвали, потому что она давала звонки на урок и с урока, что-то раздраженно доказывала дяде Рашпилю, смотревшему под ноги и почесывавшему затылок. На нянечке был застиранный синий халат, из-под которого виднелся подол красного цветастого шелкового платья. Ноги у нее были тоненькие, как спички, и неуклюжие мальчишечьи ботинки казались на них копытами. Великан-истопник был в высоких резиновых сапогах, на голове — восьмиугольная шоферская фуражка. На заросшем щетиной лице поблескивал единственный маленький глаз, второй глаз был закрыт, и из него сочился гной.

Эстер бросилась вниз по лестнице навстречу Инге и крикнула:

— Пошли!

— Ну-ну, куда это! — рассердилась мать Эстер, неожиданно повернувшись к девочкам.

Инга заметила, что у нее яркие красные губы и большие, как тарелки, глаза, светившиеся на худощавом лице.

— Я пойду к Инге заниматься, — объяснила Эстер. — Это та самая умная девочка, что будет подтягивать меня по математике.

— Ясно, — произнесла мать Эстер, и глаза ее потухли.

Дети группами возвращались домой. Некоторые шли вниз по аллее, другие вверх, шли впереди и позади Инги и Эстер. От компании мальчишек отделился Алари, побежал за девочками и начал дразниться:

— Элла-звонариха, старая кудлариха, дринь-дринь!

Эстер резко обернулась, зашипела, как кошка, и замахнулась портфелем, но Алари оказался проворнее. Большими козлиными прыжками он вернулся под защиту компании мальчишек. Эстер и не пыталась его преследовать. Она спокойно ступала рядом с Ингой и даже усмехалась про себя. Инга была ошарашена: Эстер, задира и забияка, так спокойно отнеслась к тому, что дразнят ее мать! Если бы Алари просто крикнул: Элла-звонариха! А ведь он сказал куда хуже. И Эстер… Будто так и должно быть.

Инга жила на втором этаже большого каменного дома. У них были просторные комнаты и светлый паркет. Из кухни приковыляла бабушка — в одной руке у нее была палка, другой она опиралась о косяк, — выглянула в прихожую и позвала: «Иди обедать!»