Я научу тебя любить

* * *

Вторая неделя марта.

Поездка получилась дрянной. Идиотской. Тупорылой. Абсолютно неуместной. Для других, наверное, не так, но для Корнея…

Самарский, как ни странно, остался доволен. А сам он… Сорвался бы на второй день, если бы Аня не отвечала. Хотя бы скупо. Хотя бы сообщениями.

Звонить Корней даже не пытался. Знал, как это будет. Она — цедить слова. Он — беситься. И после каждого бронировать обратный билет. Чтобы вернуться… И вытрясти. Нормальный разговор.

Чтобы со скандалом. Выпущенным паром. Искренними проклятьями и словами о том, что ненавидит.

Ненавидит, но прощает…

Ему очень нужно было верить, что прощает…

Он искренне хотел, как лучше. Анфиса не должна была выходить на Аню. Угроза возврата денег должна была стать достаточным гарантом для жадной суки. А получилось… Что он ее недооценил. Только зачем она полезла к Ане лично, так и не понял.

Долго думал. Пытался разобраться. Пытался у себя в голове сложить то, что Аня озвучивать отказалась, но к вразумительному выводу не пришел. Просил только раз за разом быть разумной, осторожной… И злился каждый раз, когда Аня отвечала так, что понятно: какой она будет — не его дело.

Дорога из квартиры в аэропорт недельной давности показалась Корнею слишком стремительной. Обратная — из аэропорта домой — наоборот будто тянулась невыносимо долго.

Он написал Ане сразу по прилету. Она прочла, но ничего не ответила. Когда набрал — не взяла…

Корней знал, что это значит. Прекрасно знал, но отказывался верить до последнего.

Откинулся затылком на подголовник, закрыл глаза, сжал челюсти… И очень хотел поверить в чудо. Одно маленькое всеобъемлющее чудо.

Что он зайдет в квартиру, окликнет: «Ань, ты дома?», услышит шаги из спальни, она выглянет, улыбнется, побежит навстречу — на цыпочках… На шее повиснет, станет целовать, смеясь при этом…

Зашепчет: «я так скучала, Корней… Я так скучала»… Он оставит чемодан в коридоре. Кое-как замкнет дверь, а потом популярно объяснит, что он тоже… Так скучал.

Вот только…

Вышел из автомобиля у подъезда, поднялся на свой этаж, открывал квартиру, чувствуя, что вера мрет… Здесь было тихо. Мертво будто…

— Ань…

Он окликнул, чувствуя, что сердце ускоряется, будто в последний раз, давая шанс…

Зря давая. Потому что в ответ — тишина. Ни шагов. Ни присутствия.

Корней даже не раздевался. Прошел вглубь квартиры, сразу в спальню…

В гардеробной — ее вещи. В ванной — баночки какие-то. На аккуратно застеленной кровати стоит ноутбук, который он когда-то подарил. В углу — гитара на подставке. Вот только все это тоже выглядит, как бутафория. Почему-то понятно, что вещи есть, а ее — нет.

Корней стоял посреди спальни, крутя головой. Чувствуя себя будто в театральных декорациях. Сконструированных, чтобы сыграть пьесу его жизни. Пьесу без души, потому что…

Взгляд задержался на комоде. Там всегда стояла сраная лошадка. Сначала целая, потом аккуратно склеенная Аней. Действительно очень хорошо. Трещины практически незаметны, если не присматриваться, не брать в руки, не вести пальцами по легким шероховатостям швов.

Только сейчас ее там не было. Зато был футляр. Тот самый. Из-под кольца.

Понимая, что тянуть смысла нет, Корней подошел, взял в руки. Покрутил. Не хотел открывать, но и откладывать зачем? Самообман — не его конек. Неизвестность — не спасение.

Дыша ровно, он поднял крышечку, несколько секунд смотрел, принимая, потом хмыкнул, закрыл глаза…

Захлопнул, взвесил…

Швырнул о стену.

Уперся в комод локтями, вжался лбом в запястье…

— Сука.

Ругнулся, чувствуя, что волной накрывает отчаянье, которое он сдерживал всю неделю.

Потому что чудес не бывает.

Кольцо в футляре.

А она ушла.