Я научу тебя любить

* * *

Корней сжимал Анин локоть сильнее, чем стоило. Сам понимал это. И сам же себя не тормозил. Боялся ли, что взбрыкнет, откажется? Нет, конечно. Просто… Хотел хотя бы вот так убедиться в том, что она существует. Мучает, убивает постепенно, отдаляется, но существует в реальности, а не в его больной голове. Потому что иногда он начинал сомневаться. А вдруг приснилось?

Они остановились немного в стороне от снующих людей.

Корней видел, что девочка-подружка никуда не ушла. Осталась стоять там же, где он украл у нее Аню. Смотрела на них. Будто с опаской… Как на шухере стоит, ей-богу. И тоже бесит. Потому что поймать Аню саму стало практически нереально. А иногда скулы сводило, как хотелось… Поймать, замкнуть в кабинете… Или просто в машину затолкать. Привезти домой. На все замки. От всех спрятать. Только себе оставить. Потому что его солнце должно светить. Для него одного. Ему плохо жить в темноте. И посрать на права. Свободу передвижения, выбора… Она забрала с собой его свободу элементарно дышать, так почему он должен так просто отпустить?

Эти мысли даже самого Корнея пугали. И, слава богу, удавалось притормаживать, напоминая себе же, что так могут вести себя только те, что купили… И только по отношению к имуществу. А с людьми так нельзя. С бесконечно любимыми людьми так нельзя. Как бы больно ни было. Нельзя.

Аня не сопротивлялась, когда Корней повернул ее так, что она оказалась вжата спиной в стену. Сам навис. Оказался ближе, чем ей хотелось бы. Чтобы посмотреть ему в лицо, Ане пришлось бы вскидывать взгляд, но она даже не пыталась. Просто смотрела на узел галстука. Кадык. Шею. Чуть в сторону над плечом…

Бледная. Отстраненная. С таким же взглядом, как в последний день, когда ему еще позволено было ее обнять и сказать, что очень любит…

— Что ты творишь, Аня? — Корней спросил, сознательно повышая зайкин дискомфорт. Его безумно бесила ее холодность. Не свойственная. Напускная. Показушная. Ему хотелось хотя бы чего-то другого. Хотя бы какого-то намека на эмоции. Пусть злость, как у него. Пусть страх, как всегда. Пусть ненависть. Хоть что-то… Чтобы добиться — оградил ее руками, упершись так, что сбежать ей некуда.

Она это осознала. Только внешне ничего не поменялось. Смотрела тупо перед собой. Услышала… Плечами передернула… Смолчала.

— Где ты живешь? Какого хера ты бабушке не сказала, что съехала? — Корней чуть склонился, Аня попыталась отпрянуть… Стрельнула взглядом в лицо, но быстро снова в никуда… — Отвечай, Аня.

Услышала требовательное, сглотнула…

— Я взрослый человек. Я могу…

Вздрогнула, когда мужской кулак шибанул по стене. Запнулась.

— Взрослый, блять, человек… Я нахера эту квартиру делал, Аня? Чтобы ты валила в неведомые дали? Непонятно где шарилась? Ты вообще считаешь адекватным, что мне звонит твоя бабушка, спрашивает, как твое самочувствие, потому что ты, блять, трубку не берешь? Ты ей не сказала, что съехала? Ты и ее морозишь? Ты где живешь, я тебя спрашиваю? Ты где три недели шляешься? Отвечай давай.

— Я не буду отвечать.

Шепнула, глядя вниз. На бледном лице выступил румянец. Не тот, который всегда почему-то трогал — наивный, очевидно свидетельствующий о влюбленности. Другой — просто потому, что нервничает.

— Чтобы завтра вещи собрала и вернулась к бабушке. Ты меня поняла?

Корней сказал требовательно, ждал ответа. А Аня тянула. Закрыла глаза, сделала несколько вдохов. Потом… Наконец-то посмотрела в лицо. Режа по живому своим стеклом.

— Еще будут приказы? — спросила будто бы безразлично. Будто бы «слушаю и повинуюсь». Будто бы… Отьебись уже, Высоцкий. Наконец-то.

— Зачем заявление написала? — но дело в том, что он не готов отьебаться. Почему-то. Как бы ни убеждал себя. Не готов. Он хочет, чтобы она пришла в себя. Чтобы она вернулась. Знает, что это всё. И своим поведением сейчас только усугубляет. Но до невозможности хочет.

— Потому что я хочу уволиться.

Аня ответила так, будто неразумному ребенку объясняя. Наверное, видела, что он бесится. И что желваки волнами по скулам. И что взгляд горит. Что ругается опять, хотя вроде бы обещал…

Но ведь она тоже обещала. Как всегда, блять, обещала, что не взбрыкнет…

— Чтобы снова в переходе играть? Аня, встряхнись! Опомнись! Что ты творишь вообще? Ладно, ушла, вещи оставила, гордая, кольцо в жопу. Обещания туда же. Обиделась. Сложно. Я понимаю. Не хочешь со мной говорить — тоже. Имеешь право. Но какого хера ты все рушишь? Какого хера ты усугубляешь? Кому нужна твоя гордыня? Ведешь себя, как… — затормозил. Не озвучил. Но по тому, что Аня скривилась, очевидно было — поняла.

— Может она мне нужна? Только гордость, Корней… У людей должна быть гордость, ты сам меня учил… — Аня сказала тихо, снова опуская взгляд. Корней видел, что сжимает с силой кулаки. Злится, видимо. Хоть и хочет казаться максимально безразличной.

Только вздрогнула, когда он снова не долбанул даже — просто с силой вжал кулак в то же место в стене…

— В чем твоя гордость, Аня? Чем хуже — тем лучше? Вот твоя гордость? Я. Тебя. Не. Покупал. Понимаешь? Знаешь, куда я деньги засуну, если еще раз передать попытаешься?

Спросил практически шепотом, приближаясь к Аниному уху, вдыхая запах, по которому соскучился до волчьего воя… Которым надышаться невозможно. Который заставляет края живой раны кровоточить… Но он не пытается отвернуться. Пусть будет больно. Пока может — дышит.

А вот Аня отворачивается, жмурится… Сжимает губы, закусывая их…

Когда Корней пришел на работу после командировки, она передала с Артуром конверт, в котором ключи и сраная записка с вопросом, как ему удобнее было бы получить деньги — полной суммой, когда Аня соберет, или можно частями. Он проигнорировал. Потому что знал — разговор о подобном закончится очень плохо. Но она не поняла намека. Попыталась дважды передать все через того же Артура. И если в первый Корней просто попросил подчиненного вернуть, то во второй вернул сам. Жестко.

— Знаю…

Шепнула, жмурясь сильнее. Тогда, возвращая, он обозначил достаточно четко, чтобы Аня могла запомнить… И больше не пытаться.

— Не делай глупостей, Аня. Я тебя очень прошу. Не делай. Не руби ты. Сплеча и сук. Что ты творишь? Ради чего ты это творишь? Ты обижена? Ну так при чем тут ССК, работа, бабушка? Зачем ты всем делаешь плохо? Зачем ты себе делаешь плохо? Кого ты ненавидишь? Меня или себя? Мстишь ты кому? Себе?

Корней говорил, видя, что у Ани учащается дыхание…

Бил прицельно. Не оставлял места для вразумительных контраргументов. Хотя у Ани они вряд ли имеются. Он не сомневался. Просто бессистемные действия обиженной девочки. Просто больно и хочется усугублять.

Он это понимал. Он сам жил так же. Только держаться пытался. Держаться и верить, что… Их попустит. С каждым днем надежда слабела. Но еще жила. Аня же… Будто убивала ее своими глупыми поступками. Каждый из которых каким-то «чудом» доходил до него.

Ольшанский между делом сказал, когда пересеклись на курилке. Зинаида позвонила полчаса назад…

— Я никому не мщу. Я просто…

Начала, но почему-то договорить не смогла.

Попыталась оттолкнуть его руку, внезапно всхлипнув. Настойчиво. Да только не получилось…

— Ань… — Корней окликнул, моментально сменив тон. Уже не требовательно. Прося будто.

Она же только головой замотала, отворачиваясь сильнее. Спиной к нему, лицом к стене…

— Ань… Зайка… Вот что ты делаешь? Кому от этого легче? Мне? Тебе? Кому? Скажи мне… Давай поговорим. Пожалуйста…

— Отпусти меня, пожалуйста… — Корней услышал просьбу, произнесенную сдавленным голосом. Почувствовал, что снова начинает злиться… Потому что они так никогда и ни к чему не придут. Никогда и ни к чему. Она идет в отказ. Она по-прежнему не готова. Три недели лелеет свою обиду. Обиду на него из-за женщины, которая гроша ломанного не стоит.

— Как можно было все так похерить, Аня? Как? И меня когда отпустит? — Корней приблизился, шепнул в самое ухо, снова дыша своим медом. Чувствовал ее дрожь. Слышал, что всхлипы становятся более частыми. Хотел в охапку сгрести… И сам толком не знал, что дальше — раздавить к чертям или залюбить до смерти. Соскучился так… Сам ненавидеть начал. Запутался. И сам совсем запутался… Лучше всех ее понимал, наверное… Но она не хотела. Ни помощи принимать. Ни к себе подпускать. Не хотела давать ему шанс. Им шанс давать не хотела.

— Корней, вы пугаете ее… Отойдите, пожалуйста…

Вот только ему не дали сделать ни то, ни другое.

И он сам, и Аня, спрятавшая лицо в ладонях, пропустили приближение верной подруги.

Которая не отличалась робостью. Надавила на мужское плечо, наставила отодвинуться, встала между, будто Аню закрывая…

— Слышите? Она не хочет с вами говорить. Пожалуйста… Просто уйдите…

В отличие от зайки, эта не боялась смотреть ему в лицо. Говорила вроде бы просящим тоном, но достаточно уверенно. Отвлекая внимание от вздрагивающих плеч на себя…

— Пожалуйста, Корней…

Высоцкий сощурился, глядя на подругу… Алину, кажется… Только сейчас осознавая, что она говорит вообще-то…

Потом снова на Анину спину…

Понял, что она правда плачет. Стоит и плачет…

Почувствовал, что снова волной дикая безнадега…

Потянулся к голове, повел по волосам, отвернулся, ругнулся…

Пошел прочь, ничего не сказав. Ничего не сделав.

Загнав их еще глубже в угол, кажется…

— Мудак ты, Высоцкий… Какой ты мудак…

Вернулся в свой кабинет, приблизился к столу, взял мячик, будто взвесил… Как когда-то футляр с кольцом… И запустил в херову «стену славы». Туда, где застекленные рамы и куча сертификатов, грамот, дипломов. Туда, где его продаваемый фасад, за которым… Неконтролируемое желание и огромное умение уничтожать все, что попадается на пути. Неспособность отпустить, смириться, забить, позволить… Жить так, как считает нужным. Без него жить. Потому что с ним она не просто не хочет. Не может, кажется.

Он своими руками сделал все, чтобы не смогла. Разбил вдребезги так же, как обвалил сейчас все свои бессмысленные достижения.