Отравленные клятвы

Николай не дрогнул.

— Я понимаю, что это трудно для тебя, — говорит он наконец. — Но могло быть и хуже. Мой отец всерьез подумывал взять тебя себе.

Я смотрю на него, понимая, что он говорит серьезно. Он думает, что так будет лучше.

— Я бы предпочла, тебе твоего отца, — говорю я наконец, мой тон резок. — Он бы трахнул меня, и я бы ему быстро надоела. Тогда я могла бы уйти и жить своей собственной жизнью. Это тюремная жизнь, Николай. Это не гребаное одолжение.

Рот Николая подергивается. Его пальцы барабанят по столу, и я задаюсь вопросом, не выходит ли он из себя. Если так, то я понимаю, что его терпение подходит к концу. Если я хочу выжить, было бы разумно узнать Николая.

— Мой отец, скорее всего, убил бы тебя, — говорит он наконец. — Ты была бы не первой. И твой отец совершенно ясно дал понять, что он может делать с тобой все, что ему заблагорассудится. Все зависело бы от его настроения. А с твоим острым язычком он мог бы вырвать его у тебя изо рта, прежде чем покончить с тобой.

То, как он это говорит, так бесстрастно, как будто говорит о погоде, вызывает у меня тошноту. Я не могу откусить еще кусочек салата, поэтому вместо этого тянусь за вином.

— Просто отпусти меня. — Слова вылетают прежде, чем я успеваю их остановить. Я не хочу умолять его, но я также не знаю, как я смогу здесь оставаться. Этот мир не для меня. Эта семья… это все, что я презираю. — Я не могу выйти за тебя замуж. Пожалуйста, просто отпусти меня.

Николай долго смотрит на меня.

— Нет, — наконец говорит он, и мне кажется, что мне плеснули холодной водой в лицо. Кажется, я действительно вздрагиваю.

— Ты была отдана мне, — говорит он через мгновение. — Я планирую обладать тобой во всех отношениях.

Опять же, он говорит это так спокойно. Как будто это было обычным делом заявлять за салатами и вином. Нормальные слова, которые можно сказать, когда приходит сотрудник, чтобы убрать наши тарелки и заменить их супом.

Я чувствую, что попала в какое-то альтернативное измерение.

— Ты будешь моей женой, Лиллиана, — говорит он мне. — Но я не буду жесток к тебе. Я могу быть жестоким человеком, это правда, но не к своей невесте. О тебе будут заботиться. Ты будешь пользоваться привилегиями, которыми должна пользоваться жена наследника Василева. У тебя будет все, что ты хочешь.

— Я хочу свою свободу.

— Никто не держит тебя в плену.

— Могу ли я отказать тебе? — Бросаю вызов я. — Могу ли я отказаться от этого брака, сказать, что он был заключен под принуждением? Ты дашь мне денег на билет на самолет, куда я захочу отправиться? Позволишь мне начать новую жизнь и не будешь преследовать меня?

Он молчит, и я качаю головой, сдерживая бесполезные слезы.

— Тогда я пленница, — говорю я ему категорично. — Золотая клетка, это все еще клетка.

— Я не причиню тебе вреда. — Он говорит это так, как будто это имеет значение. Как будто от того, что он считает себя добрым тюремщиком, становится лучше.

— Ты делаешь мне больно, удерживая меня здесь. Прикасаясь ко мне, когда я этого не хочу, заставляя меня выйти за тебя замуж.

— А ты не хочешь? Я имею в виду, чтобы я… — Его голос понижается, словно дым обволакивает меня, соблазнительно ложась на мою кожу. Напоминая мне о том, как он прикасался ко мне в кабинете своего отца. Как он коснулся пальцем моего клитора, и я мгновенно стала влажной для него.

Я ненавижу, что он напоминает мне об этом. Я ненавижу его за это.

— Пошел ты… — Я смотрю на свой суп, аппетит пропал.

— Так и будет. — Его голос сохраняет тот же шелковый тон. — Но не раньше, чем мы поженимся.

— Почему? — Я поднимаю на него глаза. — Почему бы не сделать это прямо сейчас? Почему бы просто не наклонить меня и не трахнуть, пока твои слуги приносят основное блюдо? — Ты даже можешь съесть десерт, пока делаешь это, если сможешь продержаться так чертовски долго.

Николай вздыхает, как будто я веду себя как капризный ребенок.

— Нет необходимости усложнять это, Лиллиана.

— Пошел ты, — повторяю я и осушаю свой бокал вина.

Он замолкает, и это затягивается на несколько долгих минут, прерываемых только звоном ложки о фарфор и звуком вновь наполняемых бокалов.

— Ты училась в колледже? — Наконец спрашивает он, как будто ничего из предыдущего разговора не произошло. Как будто мы на самом деле на гребаном свидании.

— Нет. — Идея смехотворна. Мой отец никогда бы не выпустил меня так далеко из поля своего зрения. Никогда не рисковал бы тем, чтобы я встретила какого-нибудь парня, который мне понравится, и я позволила бы ему украсть мою тщательно охраняемую девственность. — У меня были репетиторы дома. Так что я не идиотка.

Он игнорирует это, как будто для него это несущественно.

— У тебя есть какие-нибудь хобби?

— Я думала о том, чтобы начать кое-что, как только смогу жить своей собственной гребаной жизнью. — Я прищуриваюсь, глядя на Николая. — Но нет.

Он поджимает губы, и я вижу, что он снова борется за контроль. В этих серо-голубых глазах снова что-то бурное, эмоция, которую я не узнаю. Интересно, хочет ли он ударить меня. Я бы предпочла, чтобы он это сделал, а не эту искусственную любезность.

— Ты едва притронулась к еде. — Он указывает на тарелку передо мной, на идеально приготовленное основное блюдо из бараньих отбивных и картофеля с чесноком, мелко взбитых с густым соусом в центре и окаймленных жареными овощами. У меня никогда не было ничего более навороченного.

Я не хочу доставлять ему удовольствие от того, что ем.

— Тебе нравится вино. — Он смотрит на мой бокал. — Ешь свой ужин, а я его снова наполню.

Я свирепо смотрю на него.

— Я не ребенок, которого подкупают, чтобы он съел свой ужин, обещая десерт.

— Тогда перестань вести себя как ребенок. — Его голос становится глубже, резче, и я вижу, как он теряет контроль, как жестокий мужчина скрывается под маской. — Тебя привели сюда с определенной целью, Лиллиана. Я решил, какой будет эта цель. Таков уж этот мир.

— Не тот мир, в котором я хотела бы жить.

Он вздыхает.

— Ешь, Лиллиана.

Я хочу отказаться. Но, боже, я так чертовски голодна. Я была голодной всю свою жизнь. И еда передо мной выглядит как рай. Я не думаю, что голодовка повлияет на Николая. Поэтому я ем. Он снова наполняет мой бокал, как и обещал. И когда подают десерт, взбитый мусс с клубникой, я ем и его тоже. На самом деле нет смысла бороться с этим. Может быть, если я растолстею, он не захочет меня.

— Пойдем со мной, — говорит он, когда тарелки убраны. — Ночь еще не закончилась.

О, ладно. Я смотрю на него с выражением, спрашивающим, как, по его мнению, я могла бы этого хотеть, но он игнорирует это, уводя меня из малой столовой в комнату, куда нас с отцом впервые привели, чтобы мы дождались встречи. Или, по крайней мере, я думаю, что это она. В этом огромном доме трудно быть уверенной.

В камине горит и потрескивает огонь, перед ним расстелен толстый пушистый ковер, а на очаге установлен поднос. Я понимаю, что это не та комната, мой разум бессмысленно вспоминает, что в комнате, куда нас привели, не было ковра и, прежде чем я это осознаю, Николай подводит меня к ковру и тянет вниз, чтобы я села на него рядом с ним, протягивая руку к подносу из дерева и шифера, чтобы откупорить стоящую там бутылку дорогого виски.

— Ты любишь виски? — Спрашивает он, и я смотрю на него.

— Понятия не имею, — говорю я ему категорично, внезапно почувствовав сильную усталость. Я вижу, как передо мной простирается остаток моей жизни, когда я жена этого человека, и мне интересно, сколько времени пройдет, прежде чем ему надоест притворяться. Пока он не придет к мысли, что мы враги, и никакие попытки притвориться хорошим парнем никогда не заставят меня перестать ненавидеть его за то, что он лишил меня шанса на свободу.

— Это особенный вкус, — сообщает он мне, наливая немного в каждый из хрустальных бокалов. — Мой отец предпочитает водку, и мне она тоже нравится, но хороший виски, это удовольствие. Конечно, не говори ему, что я это сказал, он ненавидит ирландцев, и шотландцев тоже, хотя последние никогда по-настоящему не открывали здесь бизнес, так что я не знаю почему. — Николай протягивает мне бокал. — Нотки торфа и ванили. Немного жгучий в горле, но приятно сглаживается.

Когда он произносит это, в его голосе снова звучат те соблазнительные нотки, которые касаются моей кожи, как изнаночная сторона бархата, и это заставляет меня вспыхнуть от жара, который, я знаю, не от огня. Я сопротивляюсь этому, пытаясь оттолкнуть. Он может заставить меня выйти за него замуж, но, конечно же, он не может заставить меня хотеть его.

Должно быть что-то, что находится под моим контролем.

Я беру у него стакан. Я хочу отказаться, но что-то подсказывает мне, что он будет настаивать на этом, и мне любопытно. В его устах это звучит как восхитительное угощение.

Выбирай свои битвы, Лиллиана. Эта мысль поражает меня, когда я беру хрустальный бокал из его руки. Если мне придется выйти замуж за этого человека, моя жизнь превратится в долгую войну на истощение, усеянную битвами, которые, как я подозреваю, я в значительной степени проиграю. Если я буду бороться со всеми ними, я выдохнусь раньше, чем пройдет шесть месяцев.

Я делаю глоток виски. Он обжигает мой язык, огненная линия проходит к задней стенке моего горла, и я кашляю, когда проглатываю его, жидкость расплескивается в стакане, когда я резко наклоняюсь вперед. Николай берет стакан из моей руки, его другая рука внезапно оказывается у меня на спине, когда я снова кашляю, и я вижу легкую ухмылку на его лице, когда он смотрит на меня сверху вниз. На короткую секунду мне почти кажется, что сквозь веселье я даже вижу проблеск беспокойства. Но я уверена, что мне это померещилось.

— Это может немного ошеломить, когда ты пробуешь его в первый раз. — Его голос все еще прокуренный, в словах чувствуется намек на недосказанность, как будто он не совсем имеет в виду напиток. — Если хочешь, я могу принести тебе вина.

— Нет, все в порядке. — Я тянусь за стаканом, внезапно решив допить его. Я не хочу доставлять ему удовольствие от осознания того, что я не могу справиться с чем-то таким незначительным.

Вот и все, что нужно для выбора моих битв.

Я делаю еще глоток, на этот раз заставляя себя подержать напиток во рту секунду, прежде чем проглотить, готовясь к ожогу. Я пытаюсь попробовать то, о чем мне рассказал Николай, торф и ваниль, почувствовать, как они разглаживаются после первоначальной волны тепла. Второй глоток не дает мне этого, как и третий. Но к тому времени, как я добираюсь до четвертого глотка, я начинаю понимать, что он имел в виду.

Виски хорош. Не мой любимый напиток, я все еще думаю, что вино мне нравится больше, но в нем есть что-то соблазнительное и мужественное, что заставляет меня чувствовать себя увереннее, сидя здесь и потягивая виски рядом с этим мужчиной. Например, может быть, я смогу постоять за себя в этой ситуации. Пока я не смотрю на него и не замечаю его взгляд на своих губах, и дрожь страха снова пробегает по мне. Кого я обманываю? Николай возьмет то, что хочет. Он всегда будет так делать. Я могу бороться с этим, и я планирую, но все это просто игра, чтобы заставить меня думать, что он кто-то лучше, чем жестокий головорез, который взял жену против ее воли.