Первая встречная

Не ошибка

Человек боится смерти, но в то же время его к ней влечёт. Она не перестаёт быть продуктом потребления, как в реальном мире, так и в художественном.

Это одно из событий в нашей жизни, от которого не сбежать.

(Осаму Дазай «Великий из бродячих псов»)

— Яна умерла, — тихий голос Русецкого вырывается из динамиков. Яркие лучи солнца больно бьют по глазам сквозь шторы. — Мне только что звонили из больницы. — На лице Соколовой, кажется, за секунду отразился весь спектр эмоций: от удивления, до страха.

— Что? Как? Может, это ошибка? — бросает взгляд на Алессандро, но тот лишь сочувствующе поджимает губы. Он знал. Знал, что Яна умрет, что не сможет всего этого вынести. Прекрасно осознавал, что тогда, в больнице, видел эту женщину живой в последний раз.

— Нет. Не ошибка. Сердце не выдержало. Врачи проводили реанимационные действия, половину часа по нормативу. Ни черта.

«Не ошибка» — слова отчима врезаются раскаленным лезвием в мозг.

Девушка быстро сбрасывает его вызов и начинает набирать чей-то номер.

«Не ошибка» — снова и снова, точно эхом, разлетается в сознании эта фраза.

— Кому звонишь? — Алессандро отложил книгу и устроился на краю дивана, но его игнорируют.

— Алло? Здравствуйте, можете, пожалуйста, подсказать информацию по состоянию Русецкой Яны Сергеевны? — на этот раз громкая связь была отключена, поэтому Манфьолетти оставалось только угадывать по мимике Дарьи, ошибка это, или нет.

Хотя и так было понятно, что никакая это не ошибка…

— Остановка сердца?.. — отсутствующий взгляд уже был направлен не на Манфьолетти, а куда-то в потрепанный линолеум. — Понятно. Спасибо, до свидания… — рука, словно держа несколько кирпичей, а не маленький телефон, тяжелым грузом падает на матрас. Вызов приходится завершать девушке на том конце провода самой, потому что Дарья так и оставила ее висеть на линии.

— Брать билеты в Москву? — осторожно интересуется Манфьолетти. В ответ лишь тишина. — Я пойду, сделаю нам кофе. Ты пока собирайся, — быстро удаляется на кухню, ставит медную турку на газовую плиту, а в серванте находит молотую арабику. Четыре чайных ложки зерен заливает питьевой водой. Пока та греется, отходит к подоконнику и открывает окно настежь. Доставая глянцевую картонную коробку, Алессандро обнаруживает внутри пустоту.

Точно, вчера же он все-таки закурил.

Сигареты закончились, Русецкая умерла по вине его отца, а он сидит в питерской однушке, в забытом богом месте и делает кофе восемнадцатилетней девочке, чью задницу спас от тетеньки с косой уже дважды. Куда его занесла жизнь?

Кофейный аромат разлетается по всей кухне, пока Алессандро судорожно пытается найти чашки. Неожиданно слышится шипение и горелый запах.

— Вот же дерьмо! — кофе сбежал. Не весь, конечно, но большая его часть осталась на белой плите. Теперь, мужчине предстоит отмывать и ее.

***

— У тебя есть еще родственники? Кроме отца и Русецкого, — Алессандро, не торопясь, заходит в спальню, оставляя кружки на подоконнике. Соколова осталась сидеть на месте, разглядывая старое фото своей матери на полке стеллажа.

— Бабушка умерла, когда мне было три. Дедушка скончался до моего рождения, сестер или братьев у мамы не было. Родственников отца не знаю. Так что вряд ли, — ровный, спокойный тон. Абсолютно никаких слез и истерик, что весьма удивительно. Особенно для Алессандро, чьи глаза повидали не одну сотню реакций родственников умерших.

— Не хочешь его найти? — он вскидывает брови, параллельно доставая из кармана смартфон, чтобы найти билеты на авиарейс.

— Зачем он мне? Что я ему скажу? Дам пощечину? Обматерю? — мрачная усмешка. — Прошу вас, давайте закроем эту тему.

Мужчина хмыкнул, делая глоток уже немного остывшего напитка. «Вкус жизни. Да, кофе действительно вызывает зависимость» — Манфьолетти просуществовал без кофеина почти двое суток. Его начинало немного ломать: и без того низкое давление становилось еще ниже, спать хочется больше, голова болит сильнее, а сам человек становится раздражительнее. Хотел бросить, чтобы восстановить режим сна, но Соколова, вечно пьющая кофе у него на глазах, мотивировала на срыв.

— Почему не плачешь? — девушка непонимающе склонила голову к правому плечу. — У тебя умерла мать, как-никак. Вполне достойный повод для грусти.

— Во сколько у нас вылет?

— Переводишь тему, — Манфьолетти убрал чашку обратно на подоконник. — Хотя, уж мне-то тебя не понимать…

— Да что вы понимаете? — тихий выдох, за секунду, прежде чем телефон резко полетит в подушку. — Что вы понимаете? Нет, объясните мне.

— Моей матери тоже не было на нашей свадьбе, если не заметила. И не забывайся, я «старше тебя на десяток лет», или как ты там говорила. Думаю, я понимаю в этой жизни явно побольше тебя. — В ответ Соколова лишь опускает глаза в пол. Действительно: нынешние обстоятельства окончательно заставили ее забыть, кем сейчас является ее собеседник. — Собирайся, вылет через сорок минут. Я закажу такси.

***

Москва.

— Она действительно умерла? — первые слова Дарьи, обращенные к отчиму, когда та, наконец, разыскивает его глазами в толпе. Но Дмитрий только огорченно кивает. — Я не могу в это поверить…

— Я тоже, — прискорбный выдох теряется в шуме аэропорта, в то время как они втроем выходят из помещения.

— Нападавшего еще не нашли? — Алессандро, как всегда не вовремя, начинает лезть со своими допросами. Но пожилой мужчина отрицательно качает головой.

— Я надеялся, что вы нам поможете.

— Извините, это дело рук русской мафии. А я, к этим ребятам, не очень хочу соваться, — Манфьолетти задумался. — Удалось выяснить только личность заказчика. Точнее, заказчика и его посредника. Но, второй уже устранен.

— А первый?

— В процессе.

***

— Значит, похороны состоятся четырнадцатого числа? — Алессандро подносит к губам чашку, почти до краев заполненную иван-чаем. Они уже добрались до московского дома Соколовой и на данный момент отдыхали в гостиной.

— Да. Отпевать, и хоронить будем в Петербурге. Только вот, я совсем не знаю ее родственников…

— Их и нет, — неожиданно отзывается хриплый и мрачный голос девушки. — Все мертвы. Близких знакомых тоже нет. Кроме Светы, у нее не было подруг. — В комнате повисло напрягающее молчание.

Соколова внезапно сорвалась с дивана и быстро ушла к себе в комнату, после чего и Алессандро оставил кружку на кофейном столике, покидая кресло.

— Дмитрий, будьте осторожны. На вашу семью открыли охоту. Я вам не говорил, но… на Дарью тоже уже совершали нападение, восемь дней назад. И эти покушения связаны. Заказчик один, хотя и исполнители разные. Однако, русские мне не по зубам — я вам ничем не смогу помочь, — он разворачивается и неторопливо выходит в коридор. Позже, были слышны глухие шаги по лестнице.

Входит в комнату Соколовой без стука. Впрочем, ничего нового: все как обычно.

— Миленько. — Девушка вздрагивает, но не оборачивается. Продолжает сидеть на подоконнике, глядя в окно.

«Все почти как в тот вечер, 28 августа» — зачем-то замечает в мыслях Алессандро.

Оливковые обои, темно-зеленые, почти черные, шторы, двуспальная белая кровать из всеми известной «Икеи». На полу мягкий пушистый ковер, а стены украшают постеры с музыкальными группами (куда же без «Arctic Monkeys») и…

— Картины? — много картин. Манфьолетти оказывается у одного из полотен, сканируя его взглядом: морской пейзаж — практически классика. Закат, на горизонте горы, а в воде, наравне с отражением солнечных лучей, плывут кораблики. Снизу инициалы Соколовой. — Ты рисуешь?

— Вы так удивляетесь, будто не знали, — она соскальзывает на пол, чтобы подойти к Алессандро, но изображение перед глазами внезапно начинает плыть. Едва успевает схватиться за край подоконника, чтобы не улететь на дорогую паркетную доску. В ушах звенит, перед ней все начинает затягиваться черной пеленой, тело не слушается — словно налито свинцом. Прислоняется спиной к батарее, прежде чем окончательно потерять связь с внешним миром.

Приходит в себя, когда за окном уже потемнело. Лежит на своей кровати, накрытая пледом. Поворачивает голову влево, замечая Манфьолетти. Тот вальяжно устроился в кресле, вновь читая Булгакова. Дарья скоро будет ненавидеть «Мастера и Маргариту» только потому, что данный роман смог понравиться такому, как Алессандро.

— Очухалась? — резко и весьма грубо задает вопрос, качая в руках рокс, наполненный алкоголем. Жидкий янтарь обволакивает стекло, переливаясь из стороны в сторону, пока сосуд не опустошается залпом. — Ну что, дальше будешь голодать?

— Вот же черт, — девушка досадно выдохнула, поднимаясь в кровати. Она смогла убедить своего отчима в том, что находится в ремиссии. Однако если он узнает про этот обморок…

— Ты совсем, что ли дурочка или прикидываешься? — одним движением захлопывает книгу в твердом переплете и откладывает ее на подлокотник. — Четыре месяца! Четыре. И это — в лучшем случае! — Рокс со звонким стуком опускается на пол. — Если верить Мазарини, то твои похороны, при нынешнем-то состоянии, организовываем уже в октябре, — слова оседают на барабанные перепонки, точно плевок на тротуар. — Контракт у нас на год, заметь. Не хочешь подумать о сохранности жизни своего отчима?

Соколова тяжелым грузом падает обратно на кровать, не подавая никаких признаков жизни.

— Эй, ты меня слушаешь? — молчание. Алессандро настороженно стягивает очки со своей переносицы и поднимается на ноги. — Ты в сознании?

— Пристрелите меня, — глаза, окаймленные рыжими, практически красными ресницами, распахиваются и безжизненно смотрят в натяжной потолок.

— Я тебе на идиота похож, или что? — Алессандро наигранно, а может, даже с легкими нотками истерики, рассмеялся. — Да иди ты. Тупая, конченая, недалекая дура.

Хлопает дверью. Но не громко. Наверное, не хочет, чтобы Русецкий услышал ссору.

***

14 сентября

Вчерашний день прошел как в тумане. Алессандро пытался заставить Соколову что-нибудь съесть, однако его попытки не увенчались успехом. Достижением уже являлось то, что она стала добавлять в кофе молоко. Обычное, коровье молоко. Не растительное и не обезжиренное.

Этим утром Дарья проснулась в шесть, от уже успевшего стать привычным «Соколова, вставай немедленно» и поплелась в душ. Но, если честно, ей хотелось всех послать, зарыться в подушках и пролежать мертвым камнем еще месяц. Полностью отсутствовало какое-либо желание идти на эти треклятые похороны. Собственно, как и желание жить эту жизнь.

Этой ночью ее пробило на слезы. К ней пришло полное понимание происходящего: она смогла осознать то, что ее мама скончалась. Манфьолетти, лежащий рядом и тоже не спящий, слышал девичьи всхлипы, но предпочел сделать вид, будто он глухонемой, парализованный, и спит непробудным сном.

Из душа прямиком в гардеробную. В этот день у нее будет полное право облачиться в черную одежду. Насмешки учителей, вроде: «у тебя траур?» — больше не шутки.

В аэропорту Соколова нацепила на себя солнечные очки, потому что не могла больше сдерживать слезы. Плакала бесшумно, никто даже и не догадался бы, не шмыгая, она носом. Алессандро, на удивление, всю дорогу молчал.