Первая встречная

Все хорошо

30 августа.

Весь остаток прошлого дня Дарья и Алессандро практически не разговаривали друг с другом. Более того, Соколова даже успела поймать паническую атаку после новостей о ее скорой смерти из-за пищевого расстройства, и едва не вернулась к селфхарму: голос здравого (здравого ли?) рассудка образумил ее, когда девушка уже держала бритву в руках.

Сегодня Манфьолетти весь день будет занят: звонки, посетители, куча бумажной возни с документами… Завтра они уже будут в Марсале. Дарья хотела бы попрощаться с матерью, но при мысли о том, что придется спрашивать у Алессандро на это разрешение, у девушки подгибались колени от страха. Еще вчера она бы рискнула на разговор с ним, но не после того, что произошло вчера.

Утром она горько пожалела, что согласилась на лечение и пропустила слезу из-за дисморфофобии[1], что нашептывала Соколовой на ухо про имеющийся у нее лишний вес и огромные ляжки. Естественно, ни о каком завтраке речи и не шло, ибо голова и расстройство в один голос кричали категоричное «нет».

— Опять всякую чушь читаешь? — Соколова резко подскочила и приняла сидячее положение. Она никогда не привыкнет к его неожиданному появлению. — Завтра у нас вылет утром, в четыре. Прислуга соберет твои вещи. И соизволь присутствовать хотя бы на ужине. — Дверь захлопнулась.

«Как «прекрасно» этот человек ведет диалоги, просто отдавая приказы собеседнику» — подумала Дарья и, погрузившись в свои мысли, даже не заметила, как уснула. Это совершенно неудивительно, если брать в учет ее бессонницу и обессиленный голодовками организм.

***

— Какого хрена? Вчера я со стенкой разговаривал, да? — снова он в ее (действительно ли ее?) комнате.

— Нет, я…

— Что «ты»? Я же не слепой и не тупой, и вижу, что ты абсолютно ничего не ешь.

— Я… понимаете…

— Давай я тебя тогда сразу убью, если ты и так собираешься сыграть в ящик?

— Послушайте, я…

— Да что? Что «ты»?! Твой конченый мозг реально не может осознать, что тебе осталось жить меньше полугода?

— Я сегодня плохо себя чувствовала, поэтому…

— Черт, да тебе, похоже, бесполезно что-либо говорить, — тихий шепот и хлопок дверью. В этот момент она выглядела жалко. Настолько жалко, что даже Алессандро почему-то резко захотелось побить эту дурочку головой о железобетонную стенку или накормить силой. Сам он ни разу не сталкивался с пищевым расстройством и никогда не понимал в полной мере, что это такое. Однако с точностью знал, что это страшно и отэтого умирают. А сейчас еще и узнал, что это не лечится элементарным «просто начни есть» и это больше, чем «страшно и от этого умирают».

Это чудовищно.

Дарья ведь сама не понимает, что убивает себя. Она не смогла вовремя остановиться и, похоже, что самостоятельно уже не сможет.

«Ничего. Сдохнет одна — найду другую, — подумал Манфьолетти, затем скрылся за дверью своего кабинета. — Главное, чтобы до церемонии дотянула»

***

Через несколько минут Дарью вновь разбудили. Пришла служанка — Марта. Она из Беларуси, поэтому уши Соколовой были рады услышать русский язык без акцента. В ее руках находился поднос с пиалой.

— Господин сказал, что вам нездоровится. Это куриный бульон, госпожа. Поешьте, прошу. — В мыслях Дарья чертыхнулась. Страх перед неизвестным количеством калорий ее вновь поприветствовал, но желание огорчать Марту совершенно отсутствовало.

— Спасибо, я обязательно поем. — Натянутая улыбка, кивок, снова одиночество…

«Блин, из какого мяса этот бульон варили? Из свиньи весом сто килограмм? Явно не из курицы. Тут же жир сверху плавает»

Дверь санузла открывается, все содержимое из тарелки отправляется в унитаз. Соколова возвращается в комнату, и дальше ложится спать.

***

31 августа.

— Скажи честно, ты это вылила в унитаз или выблевалава? — да, не такие слова с утра ожидала услышать девушка.

— Чего? — Дарья потерла глаза: за окном царствовала тьма, еще даже не началась заря.

— Говорю, что с бульоном сделала?

— Съела, — неуверенный ответ слетает с ее губ. К ней прилетает презрительный взгляд. — Почему вы не верите мне?

— Ты отвратительно врешь. И… научись опускать крышку унитаза, после того, как еду в канализацию отправляешь. Не важно, из желудка или посуды. — Соколова зажмурилась от стыда за свою неосмотрительность: как она могла так глупо проколоться?

— Я вегетарианка, не ем животных… — врет. Тяжелый вздох разрезал тишину, а позже в девушку полетела одежда.

— Мне не интересно. Одевайся, через двадцать минут жду тебя в коридоре. Я за дверью. Поторапливайся.

***

Черный внедорожник рассекает воздух и мчит по трассе. Еще чуть-чуть, и они в аэропорту. С мамой Дарья так и не попрощалась, ибо страх оказался сильнее ее воли. Мало того: на данный момент она даже не знала, в курсе ли Яна, что Манфьолетти переезжает. А если все же в курсе, то знает ли, что он берет Дарью с собой?

В наушниках играет Slipknot, а сама девушка безумно жалеет о том, что ей приходится бросать учебу после первого курса. Она была художницей, но у судьбы имелись на нее другие планы.

Слишком много вопросов и слишком мало ответов…

***

Поначалу кто-то касается запястья Дарьи, затем трясет ее за плечо. И вот, девушка открывает глаза. Да, она уснула даже под хард-рок на полной громкости: организм силился черпать энергию из сна, раз из пищи он получает ровно ноль.

— Мы приехали, у нас вылет через шесть минут. — В ответ Манфьолетти получает лишь слабый кивок.

Соколова выходит из машины, шарит в карманах кардигана в поисках мятного Орбита. Глотая сладкую от жвачки слюну, девушка проглатывает еще и ком в горле. Наушники уже разрядились, благо, она додумалась взять с собой еще и проводную гарнитуру.

— Пошевеливайся, если не хочешь застрять тут на сутки.

***

Вот, еще пара мгновений, и они уже в салоне самолета. Дарья у окна, Манфьолетти занял место с краю. В наушниках бодрые песни «Rammstein» сменяют меланхоличные треки «Arctic Monkeys», из-за чего держать эмоции в узде становится все сложнее.

Девушка отвернулась к иллюминатору, пытаясь контролировать слезы, но одинокая капелька все же успела покинуть глазницу и, скатываясь по щеке, направиться к подбородку. Дарья нащупывает в кармане все тот же пузырек с транквилизаторами, достает две таблетки и незаметно заглатывает, вновь даже не запивая.

— Мы заключили договор с Русецким.

— А? — Соколова дергается от неожиданности. Почему-то, она не хотела, чтобы Алессандро узнал о паническом расстройстве и уж тем более о зависимости в таблетках. Быть может, боялась, что он, узнав о вещах, без которых Дарья не может обходиться, тут же ее лишит их. А возможно, что девушке просто не хотелось раскрывать все свои слабые места на показ, чтобы Манфьолетти использовал их как предмет для обсуждения, презрения и гнусных шуточек. Кто знает?

— Контракт на год. Ровно двенадцать месяцев, в течение которых я должен буду с твоей помощью воплотить все свои планы в жизнь. После чего ты можешь идти и делать что твоей душе угодно, и я не буду вправе нарушать твою волю.

«И зачем он мне это рассказывает? Я настолько ничтожно выгляжу?»

Соколова ничего не ответила. Просто не смогла. Не посмела. Или побоялась. Она лишь улыбнулась сквозь высохшие слезы облакам и Москве, которая, казалось, могла поместиться на самой крохотной в этом мире ладошке. Но Алессандро, конечно же, этого не увидит. Никогда. Она никогда не позволит себе улыбнуться при нем.

После чего, Дарья вновь забылась, погрузившись в сон…

E ho detto a Coraline che può crescere,

Prendere le sue cose e poi partire.

Ma sente un mostro che la tiene in gabbia,

Che le ricopre la strada di mine.

E ho detto a Coraline che può crescere,

Prendere le sue cose e poi partire.

Ma Coraline non vuole mangiare no,

Sì, Coraline vorrebbe sparire.

Måneskin. «Coraline»[2].

***

Ноябрь 2013 года.

Однокомнатная хрущевка на выезде из Петербурга.

Входная дверь в квартиру с грохотом закрывается, заставляя тело девочки содрогнуться так, словно по нему пропустили разряд электрического тока.

— Даш, иди в комнату, закройся, и сиди тихо. Я сейчас вернусь, — девушка с рыжими волосами отводит дочь в спальню, и ждет, пока та замкнет защелку. И так каждый вечер.

Одиннадцатилетняя Дарья прислонилась ухом к двери, теребя пальцами кончики красных волос, в то время как ее пульс отдавался грохотом в ушах. Сейчас она боялась не за себя.

— Валер, чего ты от нас хочешь? — на пороге стоял мужчина в голубом и весьма потрепанном спортивном костюме, лицо густо заросло щетиной, а в руке находилась пустая бутылка от алкоголя. Казалось, от него несло перегаром и потом за километр.

— Шлюха! Это мой дом. Ты не даешь мне видеться с моим ребенком! — хлопок. На этот раз не дверью. Он дал девушке пощечину.

— Ты снова пьян, иди, проспись. Все, уходи. Это квартира моей мамы.

— Я никуда не пойду! — муж Яны достает из кармана перочинный нож. — Либо ты мне сейчас приводишь ее, либо я…

Он не успел договорить предложение. Истошный женский вопль разнесся по всем этажам подъезда.

***

Перед глазами все расплывается, в горле ком, а шрамы на спине от того дня безумно горят.

— Все нормально? — вновь Манфьолетти. Порой появляется едва ли контролируемое желание заорать ему в лицо «дайте мне уже спокойно сдохнуть». Однако Соколова все еще в относительно здравом уме и помнит, кто это такой и что ей за это может быть.

— А? Да, все в порядке. Ничего такого.

— Как знаешь, — мужчина равнодушно пожал плечами. — Мы почти прилетели.

Девушка кивнула и снова отвернулась.

Она никогда не была в Италии, но ее всегда туда влекло. Тянуло, точно магнитом. А теперь она в этой стране на целый год.

«Ха-ха, да он же конченый! Меня быстрее пристрелит кто-нибудь из его дружков, или я скончаюсь от анорексии, — снова мысли. — Черт, один год. Эти слова из его уст звучат так, словно мне дали срок на зоне»

— Уважаемые пассажиры, пристегните ремни, сейчас будет совершаться посадка самолета.

***

Рим.

Вновь дорога. Черный автомобиль. Алессандро за рулем, Соколова сидела спереди, стараясь не сильно обращать внимание на его профиль.

«Почему черный? Он же совершенно не вписывается в окружающую среду и сильно выделяется на этой пестрой улице. И где водитель? А охрана? Он не боится, что на него нападут?»

Мимо мелькают яркие и оживлённые улицы итальянской столицы, пока не совершается поворот вправо.

«Либо он самоуверенный и не знает о существовании страха, либо настолько силен»

Пустая трасса. Руки до сих пор дрожат. Они дрожали еще дома, на ужине, с тех пор дрожь не унималась. Еще пара километров. Вокруг только лесополоса, серый асфальт и редко проезжающие дальнобойщики на фурах. На обочине что-то лежит.

(Правда ли это что-то?)

«Раненное животное?»

Дарья попыталась приглядеться в темный силуэт, но ничего не вышло. Однако когда они немного приблизились к тому месту, Соколова едва не вскрикнула. Это отнюдь не животное. Это мужчина. И вполне вероятно, что уже мертвый.