Кольцо с шипами Карина Рейн

Глава 6

— Нам нужно поговорить, — раздаётся из-за двери в мою комнату голос Демида. — Перестань вести себя как ребёнок и открой дверь.

Переворачиваюсь на бок и накрываю ухо подушкой: он может сколько угодно взывать к моему благоразумию, но это не даст никаких результатов. Такое наше общение продолжается уже два дня, и у меня нет желания видеть лицо мужа, потому что вместо него я каждый раз вижу лишь Еву; поначалу это раздражало, а сейчас мне просто хотелось покоя. Ради этого я даже не поленилась и съездила с Андреем в хозяйственный магазин за дверной щеколдой, которую сама же и приколотила к двери своей спальни. Получилось не так изящно, как хотелось бы, зато Пригожину сюда теперь путь заказан.

Постояв под моей дверью ещё пару минут, он в очередной раз удаляется ни с чем; у него впереди очередной рабочий день после выходных, которые я собиралась провести не так, и у меня вырывается вздох. С одной стороны, это очень раздражало — едва часы показывали половину восьмого, я удалялась к себе и запиралась на щеколду, а Демид сразу по возвращении домой первым делом штурмовал дверь в надежде добиться аудиенции. Мы живём на одной территории, но последний раз я видела его в вечер пятницы, когда мы вместе ехали домой с того самого благотворительного бала.

А сегодня уже, слава Богу, среда.

Я могла бы встретить его после работы и выслушать всё, что он хотел сказать, или послушать его убеждения через дверь, но подушка надёжно заглушала его голос. Почему-то только сейчас, на двадцать первом году жизни, до меня дошло, что человек может сказать всё что угодно, и это может прозвучать достаточно убедительно — и всё это будет одной большой ложью. Ты никогда не узнаешь, что на самом деле твориться в его голове, и когда он бывает по-настоящему искренним с тобой; все его слова принимаешь за чистую монету лишь потому, что доверила ему свою судьбу, а он может запросто скормить тебе неправду. А я верила во всё, что говорил мне Демид, потому что не обладала таким важным талантом, как распознавание лжи — просто услышал речь и сразу понял, когда тебя пытаются обмануть.

Я же верю во всё, а потом живу с последствиями.

Убираю подушку и некоторое время слушаю тишину, пытаясь отыскать ответы на очень непростые вопросы, но Вселенная оказывается такой же молчаливой, и это давит на психику. Мне хотелось, чтобы сейчас рядом оказалась моя мама, которую я видела лишь на фотографиях, обняла меня и сказала, что делать дальше, потому что мои собственные мысли были больше похожи на клубок ниток после встречи с кошачьими лапами. Мне хотелось выслушать Демида и не хотелось одновременно, потому что меня страшил исход: что, если я услышу совсем не то, на что надеюсь? Мой хрустальный мир итак дал огромную трещину, которая сейчас держалась на тонком скотче самообладания, и я не знаю, надолго ли его хватит, прежде чем он порвётся.

Мне нужен кто-то надёжный рядом, и в моей голове только один претендент на роль такого человека.

Требуется нужно всего пару минут, чтобы одеться и завязать волосы в хвост, покидать необходимые вещи в один из чемоданов и позвонить Андрею. Прошу его помочь мне с чемоданом, на который он смотрит как-то подозрительно, и мне приходится скормить ему сиюминутную ложь о том, что у меня заболел отец, и ему нужен постоянный уход. Андрей искренне сочувствует мне, чем заставляет чувствовать себя последней дрянью, и без вопросов доставляет меня в отчий дом. К счастью, его машина скрывается за поворотом раньше, чем во дворе появляется «больной» родитель с немым вопросом.

— Дочка! — Он обнимает меня и, хотя рад видеть, всё же в его глазах читается настороженность. И не напрасно. — Что-то случилось? Как Демид?

Разговор о муже — это последнее, что было мне сейчас нужно, и папа видит это по выражению моего дрогнувшего от обиды лица; мне настолько надоело прятать и держать всё в себе, что я даже не пыталась скрыть это от него.

— Не волнуйся, с твоим зятем всё в порядке, — глухо роняю, теребя ручку чемодана.

— А с тобой? — осторожно уточняет.

Качаю головой вместо ответа и стараюсь не смотреть на его лицо — родительская жалость мне не нужна; всё, чего я хотела — это укрыться в родных стенах от всего, что могло лишить меня душевного равновесия. Очевидно, родитель улавливает эти душевные флюиды, потому что больше не задаёт ни одного вопроса; вместо этого он бодро подхватывает мой чемодан и ведёт меня в дом, где вкусно пахнет жасминовым чаем и оладушками с корицей. Только учуяв эти запахи, я понимаю, насколько голодна, и все остальные мысли временно покидают меня, сосредоточившись на пустом желудке.

Анна Никитична — кухарка — встречает меня такой радостной улыбкой, будто после долгой разлуки увидела единственную дочь; она долго цокала языком оттого, что я слишком похудела за эти две недели отсутствия, и, удостоверившись в том, что я приехала надолго, заверила, что сумеет вернуть меня к жизни. От её искренней улыбки невозможно было не улыбнуться в ответ и вместе с тем не заметить немного хмурое лицо отца — его реакция на мой внезапный приезд и решение задержаться здесь подольше.

Я за обе щеки уплетаю грибной крем-суп и запечённые овощи и даже умудряюсь впихнуть в себя парочку оладьев со сметаной, а после, превратившись в тюленя, ретируюсь в гостиную, чтобы немного отлежаться. Мои вещи папа понёс было в мою спальню, но я тут же среагировала и попросила его сменить дислокацию: о том, чтобы спать в этой комнате, не могло быть и речи. Родитель в очередной раз хмуриться, почуяв неладное, но возражать не стал и отнёс чемодан в комнату для гостей — ту самую, в которой я провела ночь перед свадьбой.

Здесь, в этом доме — хоть он и сменил имидж и мало походил на себя прежнего — я наконец почувствовала покой и умиротворение: всё-таки, поговорка про родные стены не такая уж и глупость; с удобством устроившись на диване, я залипла на потрескивающем пламени в камине и изо всех сил старалась ни о чём не думать, но у папы явно было другое мнение на этот счёт.

— Может, ты всё же расскажешь, что происходит? — садится в кресло почти напротив меня.

— Ты не рад меня видеть? — пытаюсь съехать с темы, но отца так просто не проведёшь — сказывается хватка бизнесмена.

— Ты же знаешь, что рад, — качает головой. — Но ты вышла замуж — хоть и не по любви — и переехала жить к мужу, а теперь возвращаешься домой с чемоданом и молчаливой просьбой ни о чём тебя не расспрашивать.

— Так может, ты просто порадуешься за мой приезд и не будешь забивать себе этим голову?

— Не могу. Я обещал твоей матери, Ульяна, что буду заботиться о тебе; а если тебе плохо или больно, значит, я не справился с этим обещанием.

Перевожу на родителя удивлённый взгляд; до этого дня мы с ним никогда не говорили о маме — я молчала, потому что было немного странно разговаривать о человеке, которого никогда не знал, а папа — потому что ему было слишком больно поднимать эту тему.

— Тебе нужно было подумать об этом прежде, чем ставить на кон всё, что у тебя было, — роняю упрёк и снова отворачиваюсь.

Знаю, что это нечестно — давить на больное и пытаться выставить его злодеем — но мне просто не хотелось говорить о том, что мои мечты хотя бы о приблизительно нормальной семейной жизни развалились на куски.

— Ты ведь многого не знаешь, моя девочка, — невесело усмехается папа. — Есть огромное количество переменных в этой формуле, в результате которой ты оказалась частью семьи Демида — единственным его членом, если быть точным — но я не верю в случайности.

Снова смотрю на отца и по его глазам понимаю, что он мне что-то не договаривает; копаюсь в памяти и вспоминаю, что даже тогда, после своего проигрыша и визита Пригожина, он совсем не выглядел виноватым и не особо выказывал раскаяние. Подозрительно щурюсь, на что родитель лишь улыбается.

— Поверить не могу, что ты его защищаешь, — озадаченно перевожу взгляд на огонь в камине.

Как мы дошли до этого — я вышла замуж за незнакомого и нелюбимого человека, чтобы спасти то, что осталось от моей семьи и её наследия, а отец встаёт не на ту сторону?

— Когда-нибудь ты поймёшь, почему в твоей жизни всё сложилось так, а не иначе, и многое обретёт смысл.

— Как насчёт объяснить мне всё сейчас? — резко сажусь, требуя ответа. — У меня такое ощущение, что вы оба играете со мной в игру, правил которой я не знаю! Я всегда доверяла тебе и даже начала доверять Демиду; он предал моё доверие, а теперь и ты делаешь всё, чтобы повторить его судьбу.

— Не думаю, что я тот, кто должен рассказать тебе о том, что происходит, — улыбается папа, и я вообще перестаю что-либо понимать. — Думаю, он уже пытался поговорить с тобой, но, зная твой характер, рискну предположить, что ты не стала его слушать.

Хмурюсь вместо ответа, и папа правильно делает выводы — я действительно не слушала мужа.

И не собираюсь.

В доме отца я просидела до самого вечера, словно на иголках; я постоянно оглядывалась на входную дверь, ожидая, что вот-вот приедет Демид и в ярости накинется на меня. Любой даже самый несущественный шум за окном казался мне гневным рыком двигателя его автомобиля, и я каждый раз вздрагивала как трусливый заяц. Но к моему удивлению, Демид так и не приехал и даже более того — я не дождалась от него ни одного звонка: ни с угрозами, ни для выяснения отношений, ни с извинениями.

Ему словно было всё равно, где я и что со мной.

Впрочем, если это так, то я правильно сделала, что уехала; быть может, через пару дней он поймёт, что совершил ошибку, женившись на мне, и сам подаст на развод. Такой расклад бы больше меня устроил, потому что лучше разойтись, переболеть и двигаться дальше, чем продолжать жить вместе ради того, что нам никогда не построить. Отец даже не пытался скрыть своё недовольство по этому поводу; он не выговаривал мне, что я веду себя как ребёнок, и не давал советов, но его глаза говорили мне больше, чем любые слова. И это было странно, учитывая обстоятельства, по которым мы с Пригожиным вообще сошлись: как отец, он должен был радоваться, что его дочь, возможно, скоро станет свободной от сделки.

Но самое странное было то, что моя обида совершенно не мешала мне скучать по Демиду.

Так прошло две недели; за это время муж ни разу не сделал ни одной попытки вернуть меня или просто попытаться поговорить. Не было ни одного телефонного звонка, ни одного сообщения с извинениями или с просьбами вернуться и расставить все точки над «i». Одним субботним вечером я почти поддалась импульсу самой позвонить Демиду, но быстро взяла себя в руки: будет очень глупо предлагать перемирие после собственного ухода.

Но и отречься от мужа я не могла — слишком привязалась несмотря ни на что; я узнавала о его делах от Андрея, который изредка отвозил меня в парк или на набережную — развеяться.

Как сегодня, например.

— А что Демид? — прерываю речь Андрея о том, где он с семьёй планирует отмечать новый год в этот раз. — Как он?

У водителя вырывается тяжёлый вздох, и несколько секунд он словно пытается придумать вразумительный ответ.

— В последние дни Демид Дмитриевич сам на себя не похож, — слышу тихий и неожиданный ответ. — Я слышал, что в компании его уже окрестили демоном за то, что он срывается на всех и каждого уже даже без причины. Он постоянно не в духе и даже по телефону, пока везу его на работу, иногда срывается на рык — кажется, даже несколько партнёров из-за этого потерял. Никто не может понять, что с ним происходит.