Правда, которую мы сжигаем

Он не злой.

Он смеется и улыбается. Он шутит, и его средний балл буквально выше, чем у меня. Он ненавидит дождь, но любит туман, который он оставляет, потому что он напоминает ему дым. Он ненавидит, когда я пишу на внутренней стороне его сигаретных пачек, но я замечаю, как он ухмыляется, когда читает их.

Он человек, который пострадал от мира. И все, что я хочу сделать, это быть причиной, по которой он снова поверит в это. Даже если я не могу сделать, то же самое для себя.

Даже если в конце концов мы не выживем вместе, он должен знать, что заслуживает большего, чем просто страдание.

Он заслуживает счастья.

Он все еще что-то скрывает от меня, что-то в своем прошлом, что заставляет его чувствовать себя проклятым. Я чувствую, что он все еще хранит частички себя в тени. Это мешает ему полностью сдаться мне, но мне все равно.

И, может быть, это то, что так страшно во всем этом.

Что мне все равно, есть ли у меня его секреты.

Я просто хочу его. Он тот, благодаря которому я чувствую себя живой и настоящей.

Он подталкивает меня к жизни такой, какая я есть, а не такой, какой меня хотят видеть другие.

Когда я с ним, это как каждый день знать, что завтра будут петь птицы.

Мои пальцы обхватывают пряди волос у основания его шеи, мягко играя с ними.

— Ты можешь оставить меня, Рук.

Именно в этот момент я понимаю, что сделаю для него все, что угодно. Настолько, что я собираюсь рассказать ему об уговоре, посмотреть, сможет ли он помочь мне, чтобы Роуз не оказалась в такой же ловушке. Все, что он попросит, я сделаю.

Я хочу его. Я хочу быть с ним, и не только еще несколько недель.

И это реальная власть, которую ты можешь иметь над кем-то.

У Истона есть шантаж, который я смогу преодолеть со временем. Это не является постоянным или длительным.

Но любовь — Боже, какая власть над кем-то. Это настоящее падение.

Вот почему я так долго держалась подальше от людей, почему я была злой, держала всех в страхе, чтобы у них никогда не было шанса узнать меня.

Потому что в детстве я дала миру шанс, и он уничтожил меня.

Я пообещала себе, что больше не позволю этому случиться. Я не позволю себе обижаться, доверять кому-то так, как доверяю ему.

Я пообещала себе и нарушила его, потому что теперь я думаю, что влюбилась в дьявола.

— Где Тэтчер?

Я подхожу к столику, спрятанному в углу столовой, и смотрю на Роуз, которая сидит рядом со мной.

— Угощайся, Рози, — говорю я, взъерошивая ее волосы.

Она улыбается мне, показывая мне свое лицо.

— Привет, РВД.

Чем больше мои пальцы и глаза находят тело ее сестры, тем больше они отличаются друг от друга.

— Болен или что-то в этом роде, заперся в своем доме. Он взбешен из-за этого, — отвечает Алистер, прежде чем вгрызться в яблоко, как будто оно наговорило ему дерьма раньше.

— У него просто один из моментов гермофобии. Он переживет это, — я натягиваю капюшон на голову, опускаюсь в кресло и закидываю ноги на стол, засовывая руки за шею.

— Кстати, где были люди, где, черт возьми, ты был в последнее время? Тебя не было на кладбище в эти выходные.

Я знаю, что скоро мне придется рассказать им, чем я занимался, почему меня не было так много времени, и я также знаю, что это нужно будет сделать до выпуска, что означает рассказать им, пока она все еще встречается с Истоном.

Что за дерьмовая буря будет.

Однако я не собираюсь объявлять об этом без Тэтчер или в школе. Я скажу им, когда мы будем одни; таким образом, если один из них взорвется из-за этого, это не имеет большого значения.

Как я уже сказал Сэйдж, я не боюсь, что они узнают или их реакции.

Конечно, они будут чертовски злы на меня за то, что я скрываю это от них, но они будут еще хуже, когда узнают, почему.

— Я собирался, но потом выкурил не тот сорт и вырубился в своей постели. Просто не чувствовал этого в эти выходные, чувак, — ложь — я трахал сестру Роуз на заднем сиденье ее машины возле моего дома. — Не делай вид, что я никогда не видел вас, придурков. Практически большую часть времени я живу у Сайласа.

— Лучше радуйся, что мой папа невосприимчив к тому, что ты каждое утро надеваешь боксеры на кухне, — встревает Сайлас, и я смеюсь.

— Он терпит меня только потому, что твои младшие братья любят меня. С другой стороны, твоя мама, — я прикусываю губу. — Она ненавидит меня.

— Мой папа терпит тебя, потому что ты мой друг, и моя мама не ненавидит тебя. Она ненавидит убирать пули Nerf вокруг дома после того, как ты пошел на войну с Леви и Калебом.

Я, по общему признанию, завидовал Сайласу, когда мы впервые встретились. Я думаю, именно поэтому, когда мы соединились, наша связь стала намного ближе. У него была большая семья, которая, казалось, объединяла меня, Алистера и Тэтча. Неужели его жизнь так плоха? Я имею в виду, что, учитывая все обстоятельства, у него было все: любящий отец, который не стыдился своего психического заболевания и готов был бороться за то, чтобы дать ему все, что ему нужно, просто чтобы он был счастлив, мама, которая думала, что он ходит по воде, и два брата, что смотрели на него снизу вверх.

Как он вписался в наше общество? Как он мог иметь отношение к тому, через что мы прошли?

Я узнал об этом несколько лет спустя, когда ему официально поставили диагноз шизофрения.

Не то чтобы он понял; дело было в том, что мы были единственными людьми, которые его понимали.

Мы знали, каково это, когда демоны пожирают нашу жизнь, нашу надежду, нашу плоть. Мы поняли, насколько реальными казались его галлюцинации, потому что мы жили этим. Несмотря на то, что он был выдуманными существами, появившимися в его сознании, а наши были людьми, сеющими хаос в наших жизнях, мы все равно могли общаться.

И это было то, что никто другой не мог сделать.

Ни врачи, ни психологи, ни даже его родители, которые отчаянно пытались.

Я никогда не забуду тот день, когда он рассказал мне, каково это, как иногда, особенно ночью, появлялись эти неосязаемые фигуры из тумана. Как они дергали его за ноги и шептали ему на ухо. Сколько бы раз он ни закрывал глаза и говорил себе, что это всего лишь сон, они все равно были бы там каждый раз, когда он их открывал.

Не было ни ночника, ни сказки на ночь, которые могли бы отогнать его кошмары. Они были с ним всегда.

Тогда же я рассказал ему правду о своей маме. Он был единственным, кто знал об этом или даже слышал, как я говорил об этом вслух.

После этого мы были неразлучны.

—Интересно, знает ли он, что выглядит как придурок, или ему просто все равно, — объявляет Алистер, глядя за меня. Сайлас усмехается, но этого достаточно, чтобы его черты изменились.

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть назад, меня встречает вид Истона, идущего по кафетерию, обнимающего Сэйдж за плечи и обнимающего ее так, как будто он должен быть там. Как будто это его право.

—В следующий раз, когда твой папа нанесет визит маме, скажи ему, чтобы он упомянул, что Истон слишком стар, чтобы мама могла его одевать, — добавляет Сайлас.

Мне смешно, что Истон до сих пор понятия не имеет, что мы знаем о внеклассных занятиях его матери. Я почти испытываю искушение использовать это против него, просто наблюдая, как он трясется от страха, что его идеальная семейная репутация будет разрушена.

Потому что, если правда выйдет наружу, Синклеры будут единственными, кого это волнует. Как будто Алистеру по барабану, что его дерьмовая семейка сделала или кого они трахнули.

Мои коренные зубы скрежещут друг о друга, челюсть сжимается до такой степени, что становится почти больно.

Неважно, как долго мы были вместе или сколько раз я наблюдал, как разыгрывается именно этот сценарий, острое раздражение никогда не утихает. Каждый раз мой территориальный голод по Сэйдж только усиливается, и я предупредил ее, что мне надоело ждать.

Я чувствую, как у меня вспотели ладони, когда я смотрю на нее, на эту фальшивую улыбку, ослепляющую комнату, заставляющую каждого мужчину смотреть, а каждую девушку закатывать глаза от ревности. Этот номер с клетчатой юбкой творит чудеса с моим воображением.

Школьница, пришедшая исповедоваться в еще каких-то грехах, кажется.

Скручивая язык и сильнее кусая спичку, я практически ощущаю вкус ее сока, капающего в мой рот, когда я ел ее под этим тонким материалом.

Желание ее сексуально не является ненормальным для меня. Защитная потребность держать ее при себе есть.

Я не могу не задаться вопросом, знает ли Истон ее секреты. Если она разыгрывает, играет для него в нижнем белье или ест кегли, пока у нее не болит живот рядом с ним. Если он знает ее мечты и то, что ее пугает.

Вопреки здравому смыслу, я забочусь о ней. Я хочу ее.

И поскольку жизнь любит напоминать мне, какой жестокой она может быть, когда ты не обращаешь внимания, все мои опасения абсолютно верны.

Потому что, продолжая восхищаться девушкой, которой я никогда не должен был доверять, я вижу ее палец, украшенный блестящим бриллиантовым кольцом, которое обещало ей навсегда.

— Я хотел бы, чтобы она увидела, насколько лучшего она заслуживает, но говорить с ней об этом все равно, что разговаривать с голодной пираньей. Я просто ненавижу тот факт, что он будет моим братом, даже если это брак.

Голос Рози подобен белому шуму. Он трещит и шипит у меня в ухе, миллионы маленьких иголок снова и снова протыкают барабанную перепонку.

— С каких это пор они обручились? — спрашиваю я, надеясь, что мой тон получится ровным и невозмутимым.

Она пожимает плечами, откусывая стебель сельдерея.

— Моя мама сказала задолго до Рождества. Они просто хотели держать это в секрете до выпуска. Похоже, они устали ждать.

Я киваю на ее ответ, но также делаю пометку для себя.

Я был прав все это время. Я никогда не должен был прикасаться к прекрасному цветку, никогда не должен был позволять ее зубам вонзаться в мякоть моего запретного плода.

Все говорят, что дьявол — развращенный; никто не думает, что это могло быть искушением Евы неприятностями.

Все это время она была довольно ядовитой, а теперь я в нее вложился.

Мой разум терзают воспоминания о ней, о том, кем я ее считал, мое тело заражено ощущением ее.

Она во мне, везде, и я хочу, чтобы она вырвалась наружу, прямо сейчас.

Все ее слова, все ее действия были грязной, гребаной ложью. Все до последнего.

Я вспотел, дымился под одеждой, а дрожь в руках хуже, чем когда-либо. Я уверен, что от меня исходил дым.

Я выхожу из-под контроля, нисходящая спираль ведет только к хаотичному концу, и мне нужно выбраться отсюда. Мне нужно уйти. Меня нужно наказать за то, что я доверился лжецу.

— Я забыл дома свою работу по химии. Собираюсь сбегать и забрать ее. Встретимся со всеми вами позже, — я опускаю ноги на землю, отталкиваюсь от стола, за которым только что сидел, и иду прямо оттуда.

Я собираюсь уйти — это то, что я говорю себе, когда мои ноги глухо стучат по коридору. Мне нужно, чтобы меня ударили, или мне нужно что-нибудь взорвать, прежде чем я сгорю.