Глиссандо

11. Романс

И лампа не горит и врут календариИ если ты давно хотела, что-то мне сказать, то говориЛюбой обманчив звук, страшнее тишинаКогда в самый разгар веселья падает из рук, бокал винаИ чёрный кабинет, и ждёт в стволе патронТак тихо, что я слышу, как идёт на глубине вагон метроНа площади полки, темно в конце строкиИ в телефонной трубке эти много лет спустя, одни гудкиСплин — Романс

Все кончилось также быстро, как началось. Они ушли тихо, спокойно, и самое главное так, будто их никогда и не было. Мы с Мишей обошли всю территорию, где не осталось ни только следов, но и "армии"(до сих пор отказываюсь называть это глупое слово серьезно). Ни тени, ни намека — ничего. От отца ничего не осталось. Будто его никогда здесь и не было.

Я могу дышать спокойно. Сейчас здесь в глубине темной ночи, я стою на террасе и дышу спокойно, свободно, абсолютно свободно. Похожего состояния со мной не было за всю мою жизнь, и я пока не совсем понимаю, как сильно она изменилась на самом деле. Я не осознаю в полной степени, что больше не будет «наказаний», упреков, приказов. Мне больше никто не позвонит и не потребует объяснений, не прикажет — ничего этого не будет. Я волен делать, что хочу, и строить жизнь, как я хочу. Она теперь моя.

Дверь на террасу тихо открывается, и когда я оборачиваюсь, вижу маму. Она кутается в пушистый плед, сама рассматривает меня во все глаза с любопытством и…нежностью, от которой внутри все теплеет. Черт, я так рад ее видеть…

— Думал, что ты спишь, — тихо говорю первым, она слегка пожимает плечами и улыбается.

— Не спится. Так много всего произошло…не верю, что я наконец-то не в том доме. Будто на самом деле все это сон.

Мама рассказала нам, что произошло. Она хотела уйти от отца, подала на развод, а он, очевидно, допустить этого не смог. Тогда, много лет назад, он сказал, что беременность проходит сложно, поэтому он отправил ее в Швейцарию к лучшим врачам. Это был четвертый месяц, еще четыре месяца мы разговаривали с ней по телефону, а он, как оказалось, пытался убедить ее отступить. Разными способами, но что-то в ней, давно надломленное, вдруг покрылось сталью и не позволило дать заднюю. Мама стояла на своем, и тогда отец решил, что раз она так хочет уйти — он даст ей это, но на своих условиях. Так она оказалась в доме, запертая там, как в клетке, на долгие годы и без возможности сбежать.

Я помню тот день, когда он сказал нам, что она умерла. Светило солнце. Я играл в футбол, когда приехал начальник охраны отца. Темный костюм, черные очки — я чувствовал себя сыном президента рядом с ним. Меня это радовало, и Николай воодушевлял. Он был неплохим мужиком, но умер еще через два года, когда на отца было совершено покушение — прикрыл его от пули. Наверно и мне нужен будет начальник охраны теперь, да?

Мотаю головой, опуская взгляд на сигарету. Черт, я при ней курю, и этот как-то коробит. При отце — нет. При ней — да. Совершенно точно да. Поджимаю губы, бросаю на нее взгляд и как-то глупо прячу руку за спину, от чего мама улыбается только шире и присаживается в кресло.

— Я знаю, что ты куришь. Расслабься.

— Прости.

— Ничего. Ты взрослый мужчина, и хотя мне это не нравится…

Больше мне ничего не нужно. Я отбрасываю только наполовину истлевшую сигарету в сторону и неловко потираю руки друг о друга, вызывая у мамы смех.

— Твой отец рассказывал, что ты куришь специально при нем, хотя его это бесит.

Улыбаюсь, но тяжесть все равно присутствует, и этого не уберешь обычной шуткой. Медленно подхожу к ней и сажусь рядом в соседнее кресло, слегка хмурю брови, разглядывая свои ладони.

— Мне жаль, что все так произошло. Если бы я знал…

— Макс, прекрати, — мама нежно берет одну руку в свою и сжимает, чтобы я посмотрел ей в глаза, — В том, что со мной случилось, твоей вины нет. Ты не мог знать, что я жива. Петя для этого приложил все возможные и невозможные ресурсы. Все нормально.

— Это Стокгольмский синдром? — мама приподнимает брови, — Ты так о нем говоришь…спокойно.

— Всю свою злость я уже выпустила.

— И тебе этого достаточно?

Мама слегка пожимает плечами, кутается в плед сильнее, а потом переводит взгляд в небо с легкой, грустной улыбкой.

— Его сильно испортила власть и деньги, но когда-то он был другим человеком. Я его, наверно, никогда другим и не смогу воспринимать. Ты его совсем не знаешь, Макс.

— И не хочу. Надеюсь, что его убьют.

— О, Артур его не убьет. Если бы он этого действительно хотел, твой отец был бы мертв.

— Ты могла его убить.

— Не одобряешь мою слабость? — тихо спрашивает, снова глядя мне в глаза, но не дает ответить, продолжает, — Я знаю, почему ты так на него злился. Она красивая.

На секунду мое сердце замирает, а потом начинает чаще биться. Я сразу думаю об Амелии, что она ее видела, что она о ней знает, а значит — она жива. Но потом все рушится…я догадываюсь, что говорит мама не об Амелии, а о Лиле, поэтому отклоняюсь на спинку кресла и перевожу взгляд в сторону.

— Я уберу ее отсюда завтра. Прости, что сегодня…

— Ничего страшного, — перебивает мама, и когда я снова на нее смотрю, слегка кивает, — Я не против Лили. Ирис просила меня за ней присмотреть. Знаешь, они и правда очень похожи внешне, но характер разный. Лили намного мягче. Она очень сильно запуталась, Макс…

— Ты ее не знаешь.

— Ты прав, но Ирис знает. Смерть ее отца, уход матери, то, что произошло с Розой…все это на нее сильно повлияло, не смотря на то, что девочка пытается показать обратное. Она ребенок совсем, и у нее очень много внутренних конфликтов. Ей правда нужна помощь…

— Меня это больше не интересует. И когда тебе Ирис успела все это сказать?!

Но через миг до меня и самого доходит. Я подаюсь вперед и, слегка прищурившись, тихо протягиваю.

— Она знала, что Лили останется…

— Догадывалась. Она очень хорошо знает свою племянницу.

— А откуда ты так хорошо знаешь Ирис?

— Ирис — моя лучшая подруга. Мы знакомы давно, и она обо мне никогда не забывала. Приезжала ко мне в тот дом, мы часами с ней разговаривали…

— Стоп, она приезжала?!

— Да. Привозила мне новости…о вас и ваших успехах, показывала фотографии…Она мне рассказала, что Лили встречается с тобой.

— Но там же была охрана и…

— Ее бы она не засекла. Ирис смелая и отважная, а Артур научил ее всему, что знает сам.

— Ты хорошо их знаешь…

— Они оба мои близкие друзья. Ты злишься на Лили?

— Нет.

— Макс, я все понимаю…

— Почему ты так ко всему этому относишься?! — вдруг взрываюсь и резко смотрю ей в глаза, — Мам, тебя держали под замком…столько лет! И пока ты там сидела, мы выросли, а он…

— Забрал у тебя очень многое.

Замолкаю и тушу в себе огонь, которым не хочу ее задевать. Нет, только не ее. Мама это оценивает, придвигается и снова берет мою руку, но я не поднимаю глаз. Не хочу. Не могу.

— Макс, я просто счастлива, понимаешь? Столько лет…я не хочу больше тратить себя на злость и ненависть. С меня этого хватит. Поверь, жить ненавистью и прошлым — не выход. Лили…

— Мам, прошу, хватит уже говорить о ней.

— Она глупая совсем, — не перестает она, даже наклоняется, чтобы поймать мой взгляд, — То, что она сделала — ужасно, но она совсем еще ребенок. Дай ей поблажку и шанс все исправить.

— Он взял мою вину на себя, — вдруг говорю ей тихо, но твердо, и она хмурится.

— Что? О чем ты?

— Запись разговора. То дело, которое касается Александровских…Она говорила не о нем. Амелия говорила обо мне.

Мама медленно отклоняется, но ладонь мою не разжимает, а я слежу за каждым ее вдохом, как коршун. Наверно, я хочу увидеть хоть каплю осуждения. Одновременно страшусь, но жажду, потому что заслуживаю этого. Какая-то психологическая игра разума, но я будто подсознательно ищу для себя наказания, потому что привык получать его за каждый проступок. В его отсутствии мой мир не работает.

— Я похитил ее, мама. Держал рядом. Не отпускал. Трахал. Прости.

— Я не понимаю…

— В тот вечер она сбежала от меня, поэтому оказалась в той машине. Это моя вина.

— Макс…

Но я ничего не хочу слышать. Вдруг все становится очевидным, и на меня валится то количество подавленных эмоций, которое есть на самом деле, и это тяжело. Я встаю и отхожу к чугунному, резному балкону террасы, на который кладу руки и который сильно сжимаю, чтобы удержаться в этой реальности. Это тоже тяжело, я ведь будто тону, жмурюсь и стараюсь уровнять дыхание и поэтому не слышу, как мама подходит и аккуратно кладет руку мне на спину.

— Макс…успокойся, все закончилось. Артур сдержит свое слово. Оно, как слово твоего отца, нерушимо.

Ты не понимаешь, мама. Мне на это насрать. Вот правда. Если честно, то мне абсолютно плевать, и единственное, что сдержало меня от признания своей вины — моя семья и мои перед ней обязательства.

— Макс, — снова зовет меня, а когда я не отвечаю, поворачивает насильно и кладет руки на щеки.

Долго смотрит мне в глаза. Разглядывает. Изучает. Узнает. И ей не требуется много времени, чтобы все понять.

— Макс, ты ее…любишь?

— Мам, скажи мне, пожалуйста, — тихо прошу, сжимая ее ладони, — Ты ее видела? Там, где вы с Матвеем были, она…ты ее видела?

— Нет, мы не выходили из комнаты.

— Он вас не выпускал?

— Ирис просила…она объяснила всю сложность ситуации, и… — мама замолкает и хмурит брови, отступает.

Я нервничаю. Мое сердце выбивает какой-то совершенно бешенный танец, который и названия то не имеет, зато имеет крутые побочки — у меня немеют пальцы. Клянусь, сколько себя помню, такого ни разу не было.

— Ты что-то вспомнила? — еле слышно спрашиваю, но мама отрицательное мотает головой.

— Нет, я сказала правду — мы были в комнате и не выходили из нее. Ты говорил с отцом накануне?

— Да, откуда ты знаешь?

— Петя не был удивлен моим появлением.

— Разве? — тускло усмехаюсь и снова тянусь за сигаретой, которую зажигаю только после ее «дающего добро» кивка.

— Поверь, да. Он бы себя не так вел, если бы он не знал, что меня забрали.

— К чему ты клонишь?

— О чем вы говорили с отцом?

— Он извинялся и рассказывал об Артуре.

— Что он говорил?

— Что он — самый опасный человек чуть ли не во всем мире.

— «Один из» — это точно, — задумчиво протягивает, а потом вдруг забирает у меня сигарету и делает затяжку, — Артур…особенный человек. Очень умный, отлично себя контролирует, но я видела, что бывает, когда посягают на его семью.

— Дай угадаю, все слишком просто кончилось?

— Да. Слишком просто…

— Я заметил, как он реагирует на меня, — скорее шепчу, делая к маме шаг, как к спасательному кругу, брошенному так внезапно, — Он смотрел на меня с ненавистью. Миша, Марина, даже отец — не удостоились таким взглядом, а я…

— Я тоже это заметила, но списала все на твое поразительное сходство с Петром.

Мама смотрит на меня долгих пару мгновений, а потом, ничего не отвечая, вдруг достает свой телефон.

— Что ты делаешь?

— Хочу узнать правду.

— Кому ты собираешься звонить?!

— Артуру.

— И что ты спросишь?! — беру ее руку в свою, хмурю брови, — Жива ли его дочь? Ты серьезно?!