Брат подруги. Наваждение

— Переубедила?

Если честно, нет. Обиделась сразу. Толком ничего нормально не объяснила, лишь твердила, что Матвей не имеет право так думать.

— Пыталась, — всё же щажу себя в глазах Марка. Да и стал бы Матвей меня слушать? Что такого я могла ему сказать? — Он настоял, что я должна перестать с тобой работать, — поморщившись, добавляю.

Даже признаваться в таком стыдно. Ведь это попытка контролировать меня. Многие современные девушки посчитали бы такое звоночком держаться от мужчины подальше, а я ещё мысленно колеблюсь, а стоит ли мне так резко воспринимать. Напоминаю себе о его признании про измену от бывшей…

О которой Марк ничего не знает, но со спокойной уверенностью заявляет:

— Его можно понять, учитывая, что я проявлял к тебе конкретный интерес, а потом ты стала жить в моей квартире, да ещё и врать ему, скрывая это.

В его словах нет ни одного домысла — лишь факты, которые сама же и рассказала. Но аж вздрагиваю. Это не звучит обвинительно по голосу, но по смыслу как будто бы да. Картинка складывается так себе, если вот так разом всё озвучить.

И всё же…

— Но разве в здоровых отношениях кто-то кому-то может запретить?

— Здоровые отношения, — с беззлобно снисходительной ухмылкой повторяет Марк. — Сомнительная формулировочка. Лучшие отношения — те, в которых обоим комфортно, без ярлыков. Необязательно равноправные, как сейчас навязывают. Ты скорее из тех девушек, о которых заботятся, за которых берут ответственность. И ревнуют тоже. На мой взгляд, тебе стоит прислушаться к мужчине, которого любишь. Тебе так важно работать со мной? Или его спокойствие всё-таки дороже?

Прикусываю губу, не понимая, это я такая легко внушаемая, или слова Марка — и есть истина, которую всегда знала подсознательно? Слишком уж они успокаивающе действуют, при этом кажутся логичными. Подбадривают, словно разрешение дают.

И всё-таки вот так сразу окунаться в них — не лучшее решение.

— А потом он ещё что-то накрутит себе и опять запретит, — неохотно привожу весомый аргумент.

— Он похож на того, кто накручивает себе что-то без причины? — машинально задав этот вопрос, Марк тут же ухмыляется: — Хотя сейчас да, похож. Ещё и поступил как мудак. Но уверен, это потому что ты ничего нормально не объяснила. Если потом такое поведение будет повторяться, всегда можешь уйти. Тем более, если без причины. Но рубить сразу на корню глупо.

Отвожу взгляд от серьёзных глаз Марка. Умом понимаю, что он прав. Но тогда получается, я и вправду вела себя глупо?

Признавать такое не по себе. И так только и делаю, что позорюсь перед Матвеем. Причём ещё с подросткового возраста. Слишком неуклюжая, неуверенная, косячная…

— У тебя мужская солидарность, — бросаю Марку.

— А у тебя юношеский максимализм, — парирует он почти с теплом. — Тебе проще опираться на чужие понятие нормы и здоровья, чем на собственные ощущения?

Вздыхаю. Мне и без того не хотелось спорить с Марком, а теперь так вообще бессмысленно. Не чувствовала я в его словах идеи превосходства мужского комфорта над женским — лишь логику.

— Я не уверена в своих ощущениях, — тихо проговариваю.

Марк смотрит на меня чуть прищуренным взглядом:

— А вот это точно неправда.

Хмыкнув, непроизвольно киваю. Что уж отрицать — этот человек словно насквозь видит. Смотрит на меня этим своим понимающим глубоким взглядом так, что и скрыть от него что-то бессмысленно. И не хочется.

А от себя? Я ведь даже когда из дома Матвея уезжала, не чувствовала свою правоту. Наоборот, размышляла, не слишком ли я резка, не совершаю ли ошибку… И сейчас пыталась с ним помириться, попросив о помощи.

Его поступок, конечно, задевает — и это мягко сказано. Но не настолько, чтобы я вступала с Матвеем в соревнование, кто кого сильнее уколет и кто будет дольше цепляться за гордость. Стоит вспомнить хотя бы то, что он в какой-то степени уже ранен — а значит, мои уколы будут только ковырять.

— Хорошо, ты прав, — признаю почти легко. — Но что мне делать?

— Я попробую с ним поговорить, — почти сразу предлагает Марк. — Мне он поверит, учитывая всю ситуацию. А потом нам с тобой, видимо, и вправду придётся попрощаться.