Нарушенное обещание

Это только убьет ее. И если я допущу такую близость между нами, и ее убьют, это разобьет меня. Я знаю это. Я сделаю то, на что иначе никогда бы не решился, чтобы спасти или отомстить за нее.

Мне никогда не было суждено иметь любовь. Я никогда не хотел иметь жену, которая была бы чем-то большим, чем симпатичный трофей, который можно время от времени доставать и выставлять напоказ, чем то, во что можно время от времени втыкать свой член, когда я хочу получить удовольствие дома, с меньшими усилиями, чем для того, чтобы подцепить другую женщину. Именно за такое мышление я цеплялся, когда мне сказали, что мне придется жениться на Софии, чтобы спасти ее жизнь.

Я не знаю, когда я потерял это. Но сегодня все меняется. Сейчас.

София на кухне, когда я нахожу ее. Она оборачивается с улыбкой на лице, которая тут же исчезает, когда она видит выражение моего лица, кровь, все еще забрызганную мою кожу и рубашку. Хорошо, я думаю, мой мозг перегружен эмоциями и замедлен тем количеством дисциплины, которое требуется, чтобы заставить себя довести дело до конца. Ее улыбка сменяется настороженностью, а затем страхом, когда я подхожу к ней, и ее крик, когда я поднимаю ее на руки и перекидываю через плечо, заставляет мою грудь болеть сильнее, чем следовало бы.

— Отпусти меня! Лука, что происходит — кричит она, вырываясь из моих объятий, но я держу ее всю дорогу до спальни. Быстрым движением я опускаю ее на пол, пытаясь сдержать вожделение, которое поднимается во мне, когда я смотрю, во что она одета: джинсовую мини-юбку и белый укороченный топ из какого-то мягкого материала, который так и просится, чтобы я провел по нему руками.

— Я знаю, что ты была в больнице. — Мой голос темный, сиплый, хриплый от всех разговоров, которые я вел сегодня, пытаясь убедить русских изменить Виктору, чтобы они могли сохранить хотя бы несколько своих пальцев или ногтей на ногах. — Что я тебе говорил, София?

— Ты сказал мне оставаться здесь, — говорит она тихим голосом. — Но Катерина…

— Мне все равно. — Я вижу, как она отшатывается от резкости в моем голосе, но я не останавливаюсь. — Меня не волнуют твои оправдания. Ты знаешь, что я делал сегодня, София?

Ее взгляд скользит по мне, по крови, и я вижу, как она становится еще бледнее.

— Я могу догадаться, — говорит она тихим голосом.

— Это то, кто я есть, София. Кровожадный человек. Убийца. Душегуб. Мучитель. Человек, который сделает все, чтобы сохранить то, что мне было дано. Мужчина, который сделает все, чтобы защитить тебя, поскольку ты часть этого. Ты моя, София, — рычу я, делая шаг к ней. — Я думаю, ты забыла об этом.

— Нет, я просто…

— Ты просто думала, что тебе это сойдет с рук. Ты думала, что можешь ослушаться меня, и не будет никаких последствий. Посмотри на меня, София! — Мой голос повышается, заполняя комнату, и она отшатывается. — Я похож на человека, которому можно не повиноваться без последствий?

Я ненавижу страх, который, как я вижу, наполняет ее глаза. Я ненавижу то, что пугаю ее, что кричу на нее, когда все, чего я хочу, это заключить ее в объятия и сказать ей, что мне нужно, чтобы она была в безопасности, что мысль о том, что ее убьют из-за того, что она не смогла меня послушать, заставляет меня чувствовать себя наполовину безумным, диким от ярости. Что если я не могу защитить ее, я больше не вижу, в чем, блядь, смысл всего этого. Но я не могу ничего из этого сказать. Потому что мне нужно возвести стены между мной и Софией настолько высокие, чтобы ни у кого из нас не возникло желания пытаться взобраться на них снова.

Это единственный способ обезопасить нас обоих.

Ее глаза затуманиваются слезами, угрожающими пролиться, но я игнорирую это. У меня сдавливает грудь, как будто трудно дышать, и просто видеть ее после нескольких дней отсутствия заставляет меня хотеть ее больше, чем чего-либо, чего я когда-либо хотел в этой гребаной жизни. Я чувствую себя наркоманом, гоняющимся за кайфом, отчаянно нуждающимся в тепле ее тела, окружающего меня, в ослепляющем удовольствии погружаться в нее, в экстазе освобождения.

Одним быстрым движением я делаю шаг вперед, поднимаю ее и бросаю лицом вниз на кровать. Она визжит, пытаясь повернуться ко мне лицом, но я задираю ее юбку до самой задницы, моя рука прижимает ее к кровати, когда я стаскиваю с нее стринги, оставляя их запутанными вокруг одной лодыжки, когда я раздвигаю ее ноги.

— Лука!

— Блядь, ты уже такая влажная, — бормочу я, жестко вводя в нее два своих пальца. Она стонет, ее задница приподнимается в воздух и прижимается спиной к моей руке, даже когда она извивается на месте. Я уже тверд как скала, болезненно пульсирую от потребности кончить, и я расстегиваю молнию, высвобождая свой ноющий член. Это единственное удовольствие, которое я могу получить, единственная короткая передышка, которую я получаю, и мне это чертовски нужно.

Мне нужна София.

Но это должно быть так, чтобы оттолкнуть ее от меня. А не так, чтобы снова сблизить нас, несмотря ни на что. Поэтому я не заставляю ее кончать первой. Вместо этого я высвобождаю пальцы из ее сжимающейся киски, наклоняю головку члена к ее входу и сильно толкаюсь.

Удовольствие, которое захлестывает меня при ощущении, как ее тугая киска сжимается на моем члене, заставляет мои пальцы на ногах подогнуться. Я начинаю толкаться, сильно и быстро, стремясь к собственному оргазму. Подо мной я чувствую, как она извивается, прижимается ко мне в попытке тоже кончить, ее пальцы цепляются за одеяло. Я не знаю, пытается ли она уйти или получить больше, но я говорю себе, что мне все равно.

— Лука. Лука, пожалуйста…

— Ты хочешь большего? Хорошо. — Я рычу эти слова, трахая ее сильнее, чувствуя себя наполовину безумным от этого, когда вхожу в нее снова и снова. — Возьми мой член, как хорошая жена. Ты можешь сделать хотя бы это, верно?

— Лука… — София снова шепчет мое имя. — Прости, я не имела в виду…

— Заткнись сучка, — рычу я. — Или ты хочешь проглотить мою сперму, чтобы тебе было чем занять свой рот?

Блядь. Что я делаю? Я не хочу говорить с ней таким образом, так, как я обращаюсь с ней, когда мы так сильно сблизились, но, если доброта и романтика заставляют ее не слушать меня, подвергают ее опасности, моя работа защитить ее. Оберегать ее, даже если это от нее самой. Даже если это означает быть доном, а не ее мужем. Даже если будущее, к которому мы стремились, невозможно.

Я чувствую, как мои яйца сжимаются, мое тело пульсирует от интенсивного удовольствия от приближающегося оргазма. Я толкаюсь снова, сильно, и еще раз, желая получить все возможные ощущения. Я не знаю, когда мы сделаем это снова. Может быть, никогда, и от этой мысли мне хочется остаться внутри нее навсегда, держать ее здесь, пока мы не истощим друг друга до смерти. Я не могу представить, что никогда больше не окажусь внутри Софии. Но это уже не остановить. Ее тело ритмично сжимается вокруг моего, и я слышу, как она беспомощно стонет, испытывая оргазм, несмотря ни на что. Ее спина выгибается, и как раз в тот момент, когда я чувствую, что достигаю точки невозврата, я делаю единственное, что приходит мне в голову, что заставит ее почувствовать, будто я просто использую ее, что отдалит нас еще больше, чем все, что я уже сделал.

Я вырываюсь, стиснув зубы от боли в моем члене, когда хватаю ее за талию и переворачиваю на другой бок. И затем, когда она смотрит на меня широко раскрытыми удивленными глазами, я хватаюсь за свой пульсирующий член и начинаю быстро и сильно дергаться, издавая почти болезненный звук, когда чувствую первый прилив моего оргазма.

Я фантазировал о том, чтобы побывать повсюду в Софии с тех пор, как впервые увидел ее. Но не так. Она ахает от шока, когда первая струя попадает ей на лицо, ее рука онемело поднимается, чтобы коснуться ее кожи, в то время как моя сперма продолжает струиться по ней, попадая на ее груди, живот, киску, бедра. Кажется, это длится вечно, кадр за кадром покрывая ее кожу, когда она отворачивается от меня, последние капли падают на ее обтянутое джинсовой тканью бедро.

Она мне ничего не говорит. Она просто отводит взгляд, отказываясь встречаться со мной глазами.

Я чувствую себя хуже, чем когда-либо за всю свою жизнь. Я чувствую… разбитое сердце, единственное слово, которое я могу подобрать, хотя это не имеет смысла. Ты должен любить кого-то, чтобы твое сердце было разбито, а я никогда не любил Софию. Верно? Я просто временно увлекся. Зависим. Но теперь я установил между нами дистанцию, которую она не скоро попытается пересечь. Она вернется в свою комнату. Я снова буду избегать ее. Иногда мы будем ссориться. Может быть, мы будем трахаться. Но у нас никогда не будет другой ночи, когда я был бы близок к тому, чтобы заняться с ней любовью, прижимая ее к своей груди, когда мы засыпаем, все еще находясь внутри нее.

Это больше никогда не повторится. Этого вообще не должно было случиться.

Так почему же от этой мысли мне так чертовски больно?

* * *

Мне нужно с кем-нибудь поговорить. И это приводит меня в место, куда я стараюсь ходить как можно реже, в церковь. Точнее, в кабинку для исповеди. На самом деле я не исповедуюсь. Я не могу представить, как говорю вслух отцу Донахью о том, что я сделал, что я только что сделал Софии. Помимо того факта, что я не хочу этого признавать, мне кажется немного жестоким говорить священнику о том, что я кончил женщине на лицо, чего он никогда не сможет сделать.

Однако все, что я могу сделать, это поговорить с ним обо всем остальном, и я это делаю. В конце концов, все заканчивается тем, что мы сидим на одной из скамей, и я смотрю вверх, на то место, где не так давно я женился на Софии.

— У нас с Росси разногласия, — говорю я ему категорически. — Я хочу мира. Я хочу договориться с русскими, найти какой-нибудь способ положить конец этому конфликту. Но Виктор отвергает все мои попытки. А Росси считает меня слабым, потому что я отказываюсь сразу переходить к убийству.

— Ты знаешь мое мнение на этот счет, — говорит отец Донахью. — Я всегда верил, что у тебя был потенциал стать хорошим человеком, Лука. Твой отец был хорошим человеком при всех его недостатках.

— И как именно мне это сделать? — Я слышу нотки горечи в своем голосе. — Я хочу мира, когда все вокруг меня хотят войны. Я пытаюсь защитить свою жену, а она меня не слушается. Я пытаюсь сделать все, что в моих силах, чтобы начать новую эру, эру без кровопролития, и куда бы я ни обратился, я чувствую, что все они против меня.

— Ты в незавидном положении, — признает священник. — Но я верю в тебя, Лука. Я вижу, что есть между тобой и Софией. Она молода, но сильнее, чем ты думаешь. Со временем она могла бы стать тебе хорошей женой. Возможно, даже сейчас она то, что тебе нужно, хотя ты об этом и не подозреваешь.

— Мне не нужна жена. Мне нужно отодвинуть угрозу. Мне нужно, чтобы Братва убралась с моего порога. Я женился на ней только для того, чтобы Росси не убил ее, но волки продолжают выть из-за нее, и я не знаю почему.

— Тебе следует поговорить об этом с Софией, — серьезно говорит отец Донахью. — Есть вещи о ее семье, которые тебе следует знать. Но не мое дело делиться секретами Ферретти.