Любовь со вкусом клубники

Глава 22. Ника

«Как же я давно здесь не была», — подумала я, открывая старую калитку полуразрушенного забора.

С момента, когда мама умерла, я так и не нашла в себе силы приехать сюда. Даже возможность продажи не придала мне уверенности. Все здесь напоминало о ней.

Несмотря на наши непростые отношения после скандала с выбором университета, она была для меня самым родным и любимым человеком — всегда поддерживала, помогала.

Если раньше перед домом росли плодоносные яблоки и груши, то сейчас все ужасно заросло. Сломанные ветки деревьев склонились на землю, представляя жуткое зрелище в ночи.

Дом тоже обветшал за эти годы. Зайдя внутрь, чувствовалась неприятная сырость, едко прилипавшая к коже. Несмотря на жаркое лето доступ солнечным лучам был закрыт густой кроной деревьев.

Включив свет, поняла, что в комнате ничего не изменилось. Справа стоял старенький диван, накрытый еще связанным мамой пледом. Рядом с ним был журнальный столик, на котором лежала гора книг. Возможно, отец что-то искал, когда собирался уезжать.

Кровать, стоящая у окна, навеяла воспоминания о последних днях жизни мамы. Именно на ней я обнаружила ее в субботнее утро. Бедное сердце не выдержало постоянных химиотерапий, тихо остановившись во сне. Наверное, это самая щадящая человека смерть: просто уснуть и не проснуться.

На кухне так и стояла покрытая слоем пыли посуда. Даже цветы, принесённые мной на похороны, были засохшими в вазе.

Все это усиливало и без того мое тяжелое моральное состояние.

Достав из чемодана свой большой махровый халат, положила его на диван. Укутавшись с капюшоном в тёплую кофту, с ногами забралась на свое импровизированное спальное место.

Положив руки под голову, закрыла глаза. В беспросветной темноте сознания появился удушливый образ поцелуя Антона и Милы. Ещё и от халата пахло его любимым гелем для душа. Одиночество, царившее в доме, позволило дать себе волю и выплакаться.

Легче от этого не стало, но потяжелевшая голова убила всевозможные мысли, постепенно погружая меня в сон.

Проснулась я утром от удивительного пения птиц, доносившегося из окна. В тусклом свете солнечных лучей комната выглядела ещё более удручающе, чем ночью. Повсюду вилась пыль, от которой я невольно прокашлялась.

Переодевшись в футболку и шорты, пошла в местный магазин. Купив основные продукты, химию, швабру, тряпки и прочие средства для уборки, потащила огромные пакеты домой.

Целый день я занималась тем, чтобы отмыть и отчистить накопившуюся грязь в комнате и кухне. Ушло, по-меньшей мере, пятьдесят литров воды и несколько тряпок, которых было уже не спасти.

Поужинав яичницей с копченой куриной грудкой, решила прогуляться по деревне. Удивительно чистый воздух позволял вздохнуть полной грудью.

Увязнув в делах по дому, я даже забылась про свои переживания и боль. А сейчас сознание освободилось, позволяя клубиться уничтожающим мыслям.

— Голубева? — послышался сзади незнакомый мужской голос.

— Простите? — я повернулась, не понимая, что от меня хотел незнакомый мужчина.

— Не узнала что ли? — усмехнулся он, подходя ближе.

— Извините, но нет. — маленькие интонации в его голосе были знакомыми, но мой мозг категорически отказывался думать и проводить сопоставления.

— Ну ты даешь, Голубе-е-ева! — протянул он. — Это же я — Федя Клюев.

— Федя? — удивилась я, совершенно не воспринимая стоящего передо мной человека, как свою первую влюблённость. — Значит, богатым будешь! — попыталась выкрутиться я, чтобы не задеть его. Хотя, не мешало бы.

— Какими судьбами в нашей деревеньке? — усмехнулся он, липко осматривая меня с ног до головы. Внутри все неприятно сжалось от такого открытого жеста.

— В отпуск приехала. — соврала я. — Да и дом продавать хочу.

— Да кто его купить в нашей дыре? — Федя в открытую засмеялся. Да, это точно был он. Этот смех я не забуду никогда.

— Ну знаешь, экотуризм, все дела. — я потихоньку пятилась назад, пытаясь закончить разговор. Мне совершенно не было спокойно рядом с этим человеком.

— А ты изменилась, Голубева. — приторно проговорил он, а по моей спине прошли мурашки. — Похорошела очень. Вещичек прикупила.

— Ничего подобного. — спокойно произнесла я, пытаясь успокоить его разбушевавшуюся фантазию. — Поправилась только. Килограмм на двадцать точно.

— А это тебя не испортило. — он практически вплотную подошёл ко мне. В нос ударил отвратительный запах дешевых сигарет и перегара. Гремучая смесь. — Наоборот даже. Стала такая аппетитная.

— Брось. — я все ещё пятилась назад, но скоро отступать было не куда — забор. — Ты был прав, на меня ни один нормальный мужчина не смотрит. Одни уроды.

— А я всегда прав, детка. — последнее слово эхом отозвалось в голове, вызывая дрожь в пальцах. Незаметно достав из кармана ключи, приготовилась отбиваться.

— Клюев! — послышался сзади Феди грозный женский голос. — Опять налакался и к городским бабам пристаешь? — к нам приближалась плотная девушка, смутно похожая на первую красавицу школы.

— Что ты, масюнька. — буквально промурлыкал он, отходя от меня. — Я ж ни-ни! Одну тебя люблю!

— Знаю я твое люблю! — прокричала она, наматывая полотенце на руку. — А ну пошёл домой, козлина такая! А ты что встала? — она зло смотрела на меня, явно не узнавая. — Иди отсюда по добру, пока и тебе не досталось.

Я молча быстро кивнула, поспешив сбежать в направлении дома.

Страх, блуждающий по телу, не хотел отпускать, выматывая и без того уставшее тело. Только оказавшись за калиткой родного дома, смогла спокойно выдохнуть, сполоснув лицо водой, стоящей в бочке.

Никогда бы не подумала, что мечта всех девушек, начитанный и довольно неглупый парень превратиться в деревенского забулдыгу-пьяницу. Сейчас, я даже была благодарна за то, что он так со мной тогда поступил, отводя от меня судьбу Юльки.

Посидев немного на улице, пошла в дом. Ещё днём я нашла свой старый фотоальбом, который так бережено хранила мама, замотав в мягкую пеленку.

Свет включать не хотелось, поэтому я нашла старую свечу, которую с успехом зажгла, поставив на стол. Налив крепкий сладкий чай, начала свое путешествие в беззаботные детские года.

Напомнив себе о том, как я любила эту деревню, этот дом и своих родителей, аккуратно убрала фотоальбом в чемодан.

Нужно было думать, что делать дальше, но мне это совершенно не хотелось. Наматывать сопли на кулак было намного проще, чем взять себя в руки и идти дальше.

Ну подумаешь, на одного дурака в моей жизни больше. Но он не был «один из», такой как он был «единственный».

Несмотря на ужасную боль, причиненную Антоном, я безумно любила его. Смогла бы простить ему измену и ложь? Скорее всего нет. Точнее да, но потом при любом удобном случае я бы припоминала ему этот проступок и ждала новых измен.

Такая семейная жизнь — ад на земле. Поэтому проще было переболеть, перерасти эту обиду, разочарование.

Выйдя на улицу, подышать перед сном свежим воздухом, увидела звездопад. Поймав взглядом одинокую падающую звезду, зажала пальчики и загадала заветное желание, всеми фибрами души, надеясь на его исполнение.

Прошло около недели моего нахождения в родной деревне.

Стало легче дышать, жить. Буквально вчера перестали мучать кошмары по ночам, а перед сном не появлялась зацикленная картинка поцелуя Львинского.

Жизнь постепенно налаживалась. Заработанных у Антона денег хватило, чтобы заказать работы по перекройке крыши и смену окон.

Мне стала нравиться деревенская жизнь. Соседка баба Люся сказала, что на местный завод требуется пищевой технолог, поэтому сегодня утром я собрала все свои документы и приготовилась идти устраиваться.

Дойдя до калитки, увидела знакомую машину Полянского. Сердце пропустило удар. Женя. Ну я же просила не говорить, где я.

Водительская дверь открылась и из неё вышел улыбающийся Леша.

— Неужели я нашёл нашу лягушку путешественницу? — он внимательно смотрел на меня. — Не нагулялась ещё?

— Что ты здесь делаешь? — замешкавшись, спросила я.

— Приехал забирать тебя. — он закрыл дверь и подошёл ко мне.

— Меня не нужно забирать. — упёрто ответила я, сделав шаг назад. — Мне здесь очень нравится.

— Конечно, очень. — Лёша осмотрел мой дом. — Экстремалка значит.

— Что? — моему возмущению не было предела. — На что ты намекаешь, Полянский?

— Я не намекаю Голубева, а прямым текстом говорю, что это не дом — это сарай.

— Что-о-о? — уже более озлоблено произнесла я. — Приперся ко мне, дом мой оскорбляет, забрать хочет. Не слишком много на себя берёшь?

На место привычной пустой боли приходила давно забытая злость и колкость. Мне хотелось как можно острее ответить зазнавшемуся городскому хаму, пусть и являющемуся профессором лучшего вуза.

— Дорогая моя, я всегда беру на себя столько, сколько смогу потянуть. — нагло усмехнулся Полянский, засунув руки в карманы джинс. — А ты, видимо, не рассчитала свои силы.

— О чем ты? — я не понимающе смотрела на него.

— Не важно. — он улыбнулся, облокотившись на забор, который чуть не упал. — Ты думаешь ехать в Москву или как?

— Какая Москва, Леш? — я горько усмехнулась, совершенно забыв про предложение Полянского об учебе.

— Пушкинская. Красивая такая. — он мечтательно ухмыльнулся. — Я вообще-то ради тебя старался, место выбивал, на учебу пристраивал. А ты? Что сделала ты?

— Я… — а я совершенно забыла о его помощи.

— А ты ничего не сказав, сбежала. Могла бы сообщение черкануть, чтобы я тебя с собаками не искал.

— Мне нужно было придти в себя. — замявшись ответила я, теребя ручку сумочки.

— Пришла? — он вопросительно смотрел меня из-под своих очков.

— Нет. Не пришла. — выпалила я. — Я не ваш Львинский.

— Причём тут он? — тяжело вздохнув, спросил Лёша. — Перед тобой сейчас я. А ты мне о нем говоришь.

— Прости.

— Прощаю. — гордо заявил он. — А теперь собирай свои вещи, у нас через 5 часов самолёт. А нам ещё 150 км в дороге пыхтеть.

— Какой самолёт, Леш! — я изобразила неудовольствие. — Я никуда не полечу.

— Полетишь.

— Не полечу.

— А я сказал полетишь! — он подошёл ко мне, взяв за руку. — И, или ты сейчас берешь свои вещи и кладёшь их в мою машину, или я закидываю тебя на свое плечо и увожу насильно.

— Ты не поднимешь меня. — усмехнулась я.

— Обидно, Голубева. — он вздохнул, пожав плечами. — Я вообще-то в зале минимум сотку поднимаю.

Я смотрела на него, совершенно не зная, что делать.

— Считаю до трёх, а потом закидываю в машину. Раз… — я продолжила стоять. — Два… — Полянский уже принял боевую позицию. — Два с половиной…

— Да хорошо, хорошо! — крикнула я, развернувшись к дому. — Минут пять подожди.

Сборы мои были такими же быстрыми, как и из квартиры Львинского. Возможно, я совершала глупую ошибку, но тухнуть в собственной беспомощности мне больше не хотелось.

— Почему ты летишь со мной? — спросила я, когда мы выехали на трассу.

— Кто же, кроме меня, поддержит тебя в такой трудный период, да ещё и в чужом городе. — он внимательно смотрел на дорогу. — Тем более, мне там перспективную работу предложили. Поживём там три месяца, а потом, возможно, навсегда переберёмся.