Топ-модель

Глава 32

— Ба-Ружа, можно? — стучусь в дверь.

У Ба-Ружи четверо сыновей и дочка — Евгения Рустамовна, мама Максима. Последнюю дома зовут Руся, сокращенно от Русалочки. Когда она родилась, была страшненькой, сморщенной, старшие братья увидели и, посовещавшись, назвали в честь морской красавицы.

Я не разобралась до конца в местных порядках, но знаю, что родив четырех сыновей Ба-Ружа стала важным человеком в таборе, и теперь сама может решать, где жить и с кем. Последние двадцать лет, после смерти мужа, Ба-Ружа живет на пять домов. У каждого из детей есть особая комната для нее.

Но, как недавно пошутил Станислав Валерьевич, именно в его доме она проводит девяносто процентов времени и чувствует себя полноценной хозяйкой.

Стучусь еще раз. Ба-Ружа не отвечает. Я переоделась в длинное платье, перед тем, как идти мириться. Ну что еще сделать? Приоткрываю дверь, заглядываю: сидит на кровати, насупилась. Вяжет, делая вид, что не заметила вторжения.

— Давайте помиримся, — прошу я. — Пожалуйста. Я же плакать сейчас буду.

— Не надо плакать. — Фыркает, впрочем, не злобно.

Это бодрит. Захожу в комнату и, прикрыв за собой дверь, присаживаюсь рядом. Бабушка оценивает мой приличный вид и одобрительно кивает.

— Девушка должна быть гордой и недоступной, — сообщает она мне. — Зачем ему на тебе жениться, если ты и так пускаешь его в кровать?

Округляю глаза. Ну бабуля! Еле ходит, а тоже про постель.

— Мы в больнице были, оба раненые. Максим меня жалел.

— Еще и в больнице, где кто угодно мог это увидеть! — качает головой. — Цыганка бы так никогда не поступила.

— Ба-Ружа… — облизываю пересохшие губы. Она так тепло меня встретила, но едва я рассказала, что мы с Максимом ночевали вместе на узкой кровати, поднялась из-за стола и ушла. Папуша велела мириться. — Я же беременная от него. Вы ведь понимаете… эм, что этому предшествовало?

— Понимаю. И не одобряю. Но одно дело, когда мужчина затащил к себе и не отбилась, и другое — спать с ним у всех на виду до свадьбы!

Минуту длится пауза. Мой взгляд мечется, хаотично взвешиваю аргументы. В итоге набираюсь смелости и произношу заговорщически:

— Вообще-то я не очень-то и отбивалась в ту ночь.

— Об этом людям знать не обязательно, — кротко парирует она.

Смеюсь.

— Ба. Ну ба-а-а. Ну что вы в самом деле! Поздно мне уже строить из себя гордую.

— Русские превратили себя в проституток, неудивительно, что на них никто не спешит жениться. Честная цыганка блюдет честь до свадьбы. Я свою простынь до сих пор храню, как доказательство невинности и достоинства. И Руся хранит.

Ба-Ружа смотрит в окно, в даль, хотя по ощущениям — погружена в свои мысли. А я на нее пялюсь. Морщинистое, всегда усталое лицо, добрые бледные глаза. Пальцы — крупные, грубоватые, как у мамы, которая всю жизнь в тяжелой работе. И такие же теплые, заботливые.

Нелегко ей приходится. Живет на стыке двух культур, стараясь каждой соответствовать, и всех детей, внуков и правнуков долюбить. Она не виновата, что так воспитывалась.

Папуша рассказывала, что несмотря на всю консервативность, именно Ба-Ружа разрешила дочери учиться и заставила мужа эту учебу оплатить. Как мать четырех сыновей она имела право голоса.

А потом, когда ее дочь пришла с поклоном и попросила разрешения развестись с отцом Папуши, который бил и изменял, благословила. Если бы Ба-Ружа уперлась и велела терпеть, не было бы сейчас ни Максима, ни Эли, потому что без родительского благословения браки или разводы в таборе не случаются.

Потом была бойня. Станислав Валерьевич силой вырвал Русалочку с Папушей у мужа и спрятал. Начались драки, угрозы, разборки. Братья и первый муж проклинали, обещали со свету сжить! В итоге силой и подкупом молодой посол заставил соперника написать отказ от Папуши и удочерил девочку. Одинцовы тут же улетели в Турцию, Станислав Валерьевич как раз получил работу в посольстве. Но если бы не прогрессивная своенравная Ба-Ружа, не было бы этой семьи.

Поэтому я обнимаю ее за шею. Бабушка смягчается и обнимает в ответ. Я совсем не похожа на цыганку, и знает она прекрасно, что не силой меня взял Максим, но пустила к себе в сердце нищую беременную девочку.

— Надо, чтобы по-честному было. Понимаешь, дочка? Чтобы правильно. Чтобы ты в любой момент при любой ссоре могла ткнуть ему эту простынь в лицо и сказать — помнишь? Помнишь, что ты взял, без спроса? Опозорил честную девицу! Теперь люби меня и заботься! — в ее грубоватом голосе прорезается девичья пылкость, и я вдруг представляю себе на месте полной старой женщины молодую гордую цыганку.

— Я вам честно говорю, мы даже не целовались этой ночью. Да куда там! Смотрите.

Задираю платье и показываю живот — он черный от синяков. Ба-Ружа закрывает лицо и плачет, причитая, как хорошо, что защитили наговором ребеночка.

— Максим меня не целует, — признаюсь я тише. — Совсем. Только в лоб. Мне иногда кажется, что ему и не хочется, — опускаю глаза.

— Если бы не хотелось, не было бы ребеночка у тебя в животе. Всё будет после свадьбы, он ценит твою гордость. Жаль, что простынь не сохранилась. Я бы всем показала, какую девочку нашел мой внук! — ликует она. — Свою собственную. А то, что нагулявшийся… плохо, конечно, но он мужчина, не дотерпел до судьбы своей. Родилась ты на тринадцать лет позже, Анечка. Прости его за это. Прости, дочка, и думай не о прошлом, а о своем личном счастье и замужестве.

Ее слова царапают. Гордиться тем, что была невинной, как-то… странно. Но сейчас, в этой комнате, рядом со старой цыганкой, мне так сильно хочется быть «его собственной». Быть любимой Максима Одинцова, которую он искал всю жизнь, что улыбаюсь. Пусть так.

Ба-Ружа сильно отличается от моей родной бабушки и внешне и по складу характера, но… именно рядом с ней я снова чувствую себя любимой.

Следуя порыву, достаю мобильник, листаю альбом.

— Смотрите, что у меня есть. Простынь и правда нельзя было забрать с яхты, она… хм, не наша. Но я сфотографировала. Пойдет?

Я действительно сделала фотографию кровати утром на яхте. Тогда думала, вдруг пригодится в полиции, если Одинцов начнет мстить. Никому ее не показывала, разумеется.

Ба-Ружа смотрит внимательно, вгоняя меня в стыд, улыбается и кивает. После чего начинает показывать розовые носки, которые, оказывается, вяжет специально для меня. Это сто процентов, ни у кого из женщин в доме больше нет лапы такого размера.

Все мы разные, у каждого свои представления о правильности и порядке. Но когда в сердце живет настоящая любовь, прощаешь близким ошибки, установки, ссоры и продолжаешь заботиться. Несмотря ни на что.

Она обиделась на меня, но носки при этом вязала. Это так трогательно, что я тут же примеряю. А потом обнимаю Ба-Ружу от всей души.

Хорошо, что пошла-помирилась. Скоро приезжают родители, и мне не помешает поддержка.