Возвращение в Сонору

* * *

Солнечный свет щекотал нос, щека уже пылала от дневного жара, а я никак не могла решиться открыть глаза. Твердое плечо под головой ощущалось надежным и спокойным, моя рука, лежащая на мужской груди равномерно поднималась и опускалась в такт тихому дыханию. Все происходящее казалось бы мне правильным и закономерным, если бы не запах лежащего рядом человека.

Это был не Роб, от него никогда так не пахло. Привычный запах лимонника и морской свежести был почти полностью заглушен пряным дурманом и острой нотой опасности.

Была не была. Я медленно приоткрыла глаза и рванулась в безуспешной попытке вскочить на ноги. Из-под широких темных бровей на меня внимательно и напряженно смотрели сияющие расплавленным янтарем волчьи глаза. Джокер! Вилд ван Хорн!

Новая попытка освободиться отозвалась резкой болью. Только теперь я поняла, что несколько прядей моих волос опутывают его шею. Снова потянула, дернула и повалилась на спину.

— Уходи! Тебя не должно быть здесь!

Не обращая внимания на разбросанную вокруг одежду, ногами столкнула его с одеяла. Неожиданно легко Джокер перекувыркнулся в воздухе и встал, опираясь в камень скалы всеми четырьмя… лапами.

Передо мной стоял самый настоящий волк, большой и черный. Неужели Джокер смог снять проклятие колдуна? Или… я пошарила глазами по земле. Вот он, ошейник, это я сама, своими руками, сняла его вчера ночью.

Все еще не веря, уставилась на свои пальцы. Так и есть — тонкая красная полоса, слегка вздувшаяся, как от ожога. И несколько волдырей на ладонях. Да кто мы такие, что духи послали нам такую великую Силу? Дрожь пробежала по телу, и волк, словно чувствуя мое смятение, отозвался глухим рычанием.

Уже не рассуждая и не колеблясь, я бросилась к костру и выхватила из едва прихваченных пеплом углей, горящую головню. А потом, пока волк ничего не успел понять, упала на живот и провела между нами широкую черную полосу.

— Уходи. Это не наш выбор. Это духи играли с нами.

Волк рванулся вперед и всем телом ударился в невидимую стену. Потом еще и еще раз.

Накатывало отчаяние. Уже не справляясь с застилающими глаза слезами, я закричала:

— Это не настоящее! Наведенное! Обман! Я не принимаю. — Скулеж зверя перешел в отчаянный визг. — Вилд, это не наш выбор. Это зачем-то нужно нашим духам. Но я отказываюсь. Уходи.

Он ударился в стену так, что упал и несколько секунд не шевелился. А у меня вдруг заныло плечо. Уже подозревая самое страшное, я подняла руку и нащупала у основания шеи болезненно вспухший рубец. Его метка? Как я могла ночью ничего не почувствовать?

Волк смотрел на меня из-за предела, и я уже чувствовала, как тело само поднимается с земли, чтобы сделать первый шаг навстречу. Остаться на всю жизнь с ним? В темноте и безысходности? На положении прислуги? Обречь своих будущих детей на презрение и нелюбовь собственного отца?

Собрав остаток воли, я медленно потянулась к не потухшей еще головне и со всей силы отчаяния ткнула ею в болезненно пульсирующее место укуса. Волк взвыл так, словно это его я сейчас жгла, да еще каленым железом.

— Уходи, Вилд ван Хорн. — Горячий прилив шумел в ушах, унося остатки разума. — Больше ничего не будет.

Черный зверь повернулся и, тяжело припадая на переднюю лапу, похромал по тропе вниз.

Не знаю, сколько я пролежала, сжавшись в комок на одеяле. Боль никуда не уходила, но в голове прояснилось и страха больше не было. Главное, что пришло понимание: решать надо сейчас, иначе будет поздно.

Нельзя было безнаказанно ослушаться духов. Я приняла дары маниту, но отказалась выполнить их волю. Такое случалось и раньше в нашем племени и в соседних. Я слышала истории о наказании непокорных шаманов: как правило, духи забирают у них кого-нибудь из родственников.

Кого они захотят? Маму, сестру, бабушку? Я не могла отдать ни одну из них. Взяв с одеяла чашу, я вылила в нее весь свадебный напиток до последней капли. Вряд ли я выживу после такой дозы пайотля, но за свои проступки следовало отвечать самой. И я выпила все залпом.

Было уже все равно, что меня найдут на этом одеяле голой, растрепанной, испачканной в собственной крови. Я разжала пальцы и словно откуда-то издалека услышала стук чаши о камень, потом легла на одело и, подогнув под себя ноги, свернулась в тесный клубок. Мы с сестрой спали так в детстве, когда зимой у мамы не хватало денег, чтобы заплатить за отопление.

Постепенно откуда-то начали наплывать новые звуки. Сначала это была быстрая капель. Странно, весь снег здесь давно растаял. Может быть, звук падающей воды принес откуда-то ветер? Это он вдруг зашумел в зарослях тростника? Хотя, откуда тут взяться прибрежным травам?

Перезвон капель сменился серебристым журчанием, и я поняла: все идет правильно. Река, что уносит наши жизни в страну духов была где-то совсем близко. Жаль, что я не увижу ее, только почувствую холодное прикосновение тумана.

Так и не решившись открыть глаза, я нашарила на груди нефритовую бусину, мою находку с Колдовского рынка, и сжала ее в кулаке. По крайней мере, я смогу расплатиться с тем, кто первым подаст мне руку на том берегу.

Может быть, мое тело настолько онемело, что утратило способность отличать тепло от холода, или похоронные песни лгали, но мне вдруг стало тепло. Я снова был маленькой девочкой, которую мама, закутав в одеяло, укачивала на руках. На место страха пришло спокойствие и ощущение уюта. Я чувствовала, как плыву над землей, и знала, что меня не уронят. Тихий голос напевал в такт равномерному покачиванию:

… я слушаю реку призраков

И плачу о моих братьях,

Зовущих сквозь ветер…

Вот только мне самой плакать вовсе не хотелось. Что такое срок человеческой жизни, когда ты сидишь у костра перед белым шатром? Пролетит, и не заметишь. Скоро, скоро я увижу отца и деда, а потом к нам придут мама с моей сестрой. Разлуки нет и смерти нет. Тот, кто это знает, не боится умирать.

Когда я в следующий раз открыла глаза, ни отца ни дедушки рядом не было. Только горячая бусина, все так же зажатая в руке. Только бабушкино одеяло, в которое я, оказывается, была плотно завернута, как кусок курицы в маисовую лепешку. Чуть дальше лежала пустая фляга и моя одежда. Костер давно погас, даже угли остыли.

Заранее морщась от ожидания боли в обожженных руках, я осторожно выпросталась из одеяла и с изумлением уставилась на свои пальцы. Розовые, гладкие, как у младенца ладошки. Исчез даже старый шрам у основания указательного пальца. Боясь поверить своим глазам, судорожно ощупала плечо и шею. Тоже чисто. Метка исчезла, как будто ее и не было.

Наверное, духи решили подшутить надо мной, потому что с моего тела исчезли не только рисунки — даже родинки. Кожа сияла, словно заново отполированная бронзовая пластина — гладкая, безупречная, без единого изъяна.

Я родилась заново.