Легенда о Чёрном ангеле

Эпилог

У ног плещется море, лижет ленивыми волнами голые стопы, вязнущие в прибрежном песке, а ветер треплет волосы, забирается под рубашку, щекочет кожу. Я смотрю на восходящее солнце, впервые наплевав на боль и жжение в глазах. Пока оно не взошло высоко, я могу им любоваться. Пока ещё могу.

Вся моя жизнь — борьба. С обстоятельствами, чужой волей, судьбой, кем-то выбранной для меня. Но самая серьёзная борьба — безжалостная и беспощадная — всегда лишь с самим собой. Только лишь с собой.

Со своими демонами, слабостями, неверными решениями, болью, что неотступно преследует меня всю жизнь.

Однажды я выбрал свой путь, когда казалось, что ничего другого мне ждать не сто?ит. Поставил на светлом будущем крест, убедив самого себя, что такой я — страшный и изломанный — никому не нужен.

Отрастил за спиной крылья, пытаясь взлететь всё выше и выше, но по сути всю свою жизнь искал то, что казалось навсегда потерянным.

Я искал себя.

В болезненных воспоминаниях, в глубине чужих глаз, на дне случайных душ. Искал себя, зная, что навсегда остался неполноценным, разбитым на сотни осколков.

Каждое чёртово утро я просыпался — если, конечно, мне вообще удавалось ночью заснуть, — думая о том, что потерял однажды слишком много. Я не жалел о своём выборе, я только жалел, что такой, каким стал, уже не нужен буду своей Маргаритке.

Я не хотел ломать её жизнь, врываясь на полном ходу, хотя сотни раз порывался найти и забрать с собой. Чтобы она была рядом, чтобы уже никто и никогда не смог её обидеть.

В этой девочке с огромными чёрными глазами, в которых плескалось полноводное море эмоций и чувств, соединилось всё то, что нужно было мне, чтобы чувствовать себя живым: доброта и нежность, внутренняя сила и сострадание. Было ли уже тогда это любовью? Не помню. Единственное, в чём точно уверен: мы стали родственными душами, а это всегда значит намного больше, чем все гормональные бури, страсть и похоть одновременно.

С её появлением в моей жизни мне захотелось о ком-то заботиться, захотелось жить для другого человека, ничего не требуя взамен.

Я мало во что верю, но в то, что однажды мы должны были встретиться вновь, верил всегда. Старательно отгонял от себя эту мысль, не позволяя себе надежду, не ища, но так и не смог избавиться от этого тайного знания, согревающего сердце.

Размышляя, опускаю руку в воду, а волны ласкают кожу, согревают, и я улыбаюсь, сам не понимая чему. Но в последнее время я стал преступно много улыбаться, но это меня не волнует. Позволяю себе эту слабость, потому что впервые за долгие годы чувствую себя по-настоящему свободным. От обязательств, долга, условностей и братских законов. Уже некоторое время я просто человек — как миллионы в этом мире. Обычный мужик в белых шортах, встречающий рассвет на морском берегу. Только татуировки, шрамы и память всё ещё как клеймо на сердце, и, боюсь, от этого мне уже не избавиться. Да я и не пытаюсь, потому что, лишённый наивности, знаю, что есть вещи, неизменные в своей сути. Да и пусть, я стараюсь избавляться от лишней рефлексии.

На пляже тихо — ранним утром здесь почти никогда не бывает посторонних. Я выкупил эту землю месяц назад, но не закрывал её высокими заборами. Случайные люди перестали меня раздражать, словно, обретя снова свою Маргаритку, я избавился от страхов открытых мест и чужих людей.

С ней я медленно становлюсь другим. Смогу ли измениться когда-нибудь полностью? Стать более общительным, открытым, радостным? Не уверен. Но с ней мне хочется попробовать что-то в себе поменять. Ради того, что она даёт мне, я готов на многое.

Лишь бы улыбалась.

Тёплые ладони касаются моей спины, путешествуют вверх, исследуют, а я приподнимаю руку, и Марго ныряет под неё, обнимая за талию. Прижимаю к себе так крепко, насколько позволяет здравый смысл без риска покалечить её. Те два месяца, что минули со смерти Спартака, всё чаще ловлю себя на мысли, что мне на глубинном уровне необходимо постоянно касаться Марго, ощущать её рядом, слышать голос и впитывать дыхание.

— Доброе утро, — говорит, сонно щурясь, и улыбается мне, тянется губами, чтобы получить свой поцелуй.

Приподнимаю пальцем её подбородок и касаюсь губ — нежно, никуда не торопясь. Нам и правда, некуда спешить. Не знаю, сколько лет отмерено, но все они будут посвящены тому большому, что живёт в нас.

— Как ты?

— Проснулась одна, испугалась, что ты ушёл, — говорит и теснее прижимается к моей груди. — Я до сих пор иногда вздрагиваю, когда думаю, что тебя не будет рядом.

Вздыхаю, понимая, что слишком много лет нас не было друг у друга, слишком велика была вероятность, что я не вернусь к ней той ночью. Но сейчас мы вместе. И пусть не имею права давать обещания, каждым своим вдохом, каждым прикосновением пытаюсь доказать, что останусь рядом, несмотря ни на что.

— Ты готова? — спрашиваю, а Марго морщится.

— К чему? — делает вид, что ничего не помнит, а я обнимаю её за шею и притягиваю к себе. Хохочет и щекочет меня, пытаясь вырваться. — Отпусти!

— Так готова или нет? Но только ты ж учти, ничего отменять я не буду. Потому, если откажешься выйти за меня замуж, я тебя придушу и всё равно женюсь на тебе.

— Садист! Маньяк! — взвизгивает, в притворном ужасе закрывая рот руками. — Нет уж, придётся выйти за тебя замуж. Я слишком молода и красива, чтобы умирать.

Смеюсь, запрокинув голову, а внутри такая лёгкость, что, наверное, смог бы взлететь, если бы мои крылья не остались в прошлой жизни.

Почти сразу после убийства Спартака я ушёл на покой. Так странно думать об этом, странно жить и не думать о клубе, не решать ничьи проблемы, а просто наслаждаться рассветами и закатами. Но тогда я понял, что с меня достаточно: слишком много лет, сил и нервов я отдал “Чёрным ангелам”, чтобы не попытаться что-то изменить. И изменил. Жалею ли? Нет, хотя первые дни, недели мне до одури и зуда под лопатками хотелось вернуться.

Но Чёрный ангел не меняет своих решений, не изменил их и Карл Воронов.

У меня всегда останется мой байк, страсть к скорости, друзья, дорожные боги и моя Маргаритка. Большего, как оказалось, мне и не нужно.

— Ты не обидишься, если я не надену свадебное платье? — тихо спрашивает Марго, касаясь губами моего подбородка. — Всё-таки я уже была замужем, да и возраст… неприлично.

Хмурюсь, обхватив её лицо ладонями, и смотрю в родные глаза:

— Не смей никогда париться о своём возрасте. Чтоб я больше не слышал этого!

— Ох, какой грозный, — улыбается и, как мне кажется, расслабляется. — Хорошо, не буду, но платье всё равно не надену.

— Наплевать, — великодушно заявляю, — мне-то ты всё равно больше всего голой нравишься.

— Пошляк! — смеётся и хлопает ладонью меня по плечу. — Я бы, может быть, с удовольствием, только, боюсь, тебе не понравится, когда на меня мужчины будут пялиться. Да и Миша…

— Да уж, некрасиво получится. Представь заголовки газет на первых полосах: “На свадьбе престарелого байкера Карла Воронова жених искромсал в капусту всех гостей”.

— Терпеть не могу капусту, — смеётся и тянется ко мне губами, телом, всей душой.

И я не могу не ответить на этот зов, потому что в каждом моём вдохе, в каждом движении, капле крови — она.