Это лишь игра

63. Лена

Идти на выпускной я не хотела. По многим причинам: нечего надеть, общаться не с кем. Да и с нашими отношения у меня натянутые. Но главная причина – это Герман.

С одной стороны, мне до сих пор безумно хочется его увидеть, хоть разок напоследок. Подчас я просто задыхаюсь от тоски по нему. И страшно злюсь на себя за это. А с другой – я же понимаю, что весь вечер буду страдать. Зачем нужна эта агония?

Но Олеся Владимировна уговорила. Заходила к нам узнать, как продвигается сбор средств, посокрушалась, что так медленно, ну и спросила заодно про выпускной: готовлюсь ли, волнуюсь ли. А как услышала, что я идти не собираюсь, тут же взялась меня переубеждать:

– Да ты что, Лен! Обязательно надо пойти! Обязательно! – говорила она с жаром. – Выпускной бал бывает всего один раз в жизни. Это же такое событие! Понимаю, что у тебя с некоторыми одноклассниками были сложности, но это, считай, уже в прошлом. Вы одиннадцать лет были вместе, а сейчас со многими ваши дороги разойдутся навсегда.

Я молча ее слушала, а сама думала: прав Герман на ее счет. Прав в том, что ей всегда и до всего есть дело. Только его это раздражало, а меня, наоборот, трогает. Пусть для него она назойливая дама, которая всюду сует свой нос, а я считаю это неравнодушием. А еще подумалось, что хочу быть не просто учителем – хочу быть такой же, как она.

– …выпускной – это и торжество, и возможность попрощаться с товарищами и учителями, и праздник… – продолжала Олеся Владимировна. – А тебе, как никому, нужны сейчас приятные эмоции. Даже если у вас сейчас разлад с Горром, все равно не надо себя лишать радости. Да может, вы еще и помиритесь там. К тому же вы ведь сдали деньги на выпускной, а вернуть уже не получится. Родительский комитет всё уже оплатил.

Бабушка тоже подключилась:

– Да, Леночка. Ты и так всё последнее время дома сидишь. Никуда не выходишь, совсем зачахла… Сходи, развейся.

И я уступила. Не потому, что передумала и захотела на праздник, а просто после такой пылкой речи Олеси Владимировны стало как-то неудобно отказывать. Мне кажется, она бы очень расстроилась.

И вот теперь я сижу перед трюмо и пытаюсь привести себя в божеский вид. Там ведь все-таки будет Герман…

Бабушка права – я действительно как-то зачахла. Подурнела. Гляжу на свое отражение и ужасаюсь: вот честно, краше в гроб кладут. Лицо такое бледное, ни кровинки. Даже с синевой как будто. И губы почти бесцветные. Зато глаза на пол-лица и горят как в лихорадке.

Слышала, что наши девчонки наперебой записывались в салоны. И если не все, то добрая половина будет с профессиональным макияжем и стильными прическами. Про наряды и говорить нечего. Та же Михайловская не раз упоминала в классе, что платье у нее будет фантастическое, из какой-то супермодной и крутой коллекции. Да и другие девочки хвастались. Ну а я, наверное, буду выглядеть среди них золушкой. Платье у меня милое, но простое совсем. Больше похоже на летний сарафан.

«Ай, какая разница!» – не без досады отмахиваюсь я. Никогда я не зацикливалась на одежде. И сейчас не буду.

Тетя Люда свои туфли отказалась забирать, прямо вытолкала бабушку, когда та принесла ей их в пакете. Теперь этот пакет пылится у порога. Но я эти ее туфли ни за что больше не надену. Так что достаю прошлогодние босоножки, белые, в цвет платья. Придирчиво оглядываю себя с ног до головы. Вид у меня, может, и не очень нарядный, но бабушка заверила, что выгляжу я чудесно.

С косметикой я не очень дружу. Тонкостей всяких не знаю. Но в конце концов, после двух часов проб и ошибок, выходит, по-моему, неплохо. Накрасилась я не слишком броско, но лицо теперь кажется гораздо ярче и выразительнее. Ну а волосы оставила как есть. Вспоминаю с грустью, что Герману нравилось, когда я ходила с распущенными кудрями. И тут же одергиваю себя: не все ли равно теперь, что ему нравится!

***

Отель «Интурист», где у нас выпускной, от моего дома недалеко. Четверть часа прогулочным шагом – и я уже на месте. Иду, озираюсь по сторонам и почему-то жутко волнуюсь. И жалею, что бабушка не пошла со мной. Хоть бы уж Олесю Владимировну встретить скорее!

Просторная парковка перед отелем забита машинами. Правда, они по большей части подъезжают и вскоре отъезжают. На широком крыльце, сбившись в небольшие группки, стоят парни и девушки: и наши, и из 11 «Б». И все красивые и нарядные. Я даже не сразу узнаю Агееву, Ларину, Сорокину. У них такие роскошные вечерние платья.

Я не знаю, чего все ждут, почему стоят на крыльце и не заходят внутрь, но тоже останавливаюсь у одной из колонн. Правда, стою одна и чувствую себя от этого неуютно.

Спустя пару минут прямо к крыльцу подъезжает машина, и из нее слегка неуклюже выбирается Михайловская. Но зато потом шагает как королева. И выглядит тоже. На ней синее платье по фигуре из струящейся блестящей ткани. И правда, оно – потрясающее: длинное, в пол, а спина полностью обнажена. Каштановые волосы у нее уложены в какую-то совершенно невообразимую прическу. Я рядом с ней смотрюсь, наверное, как пастушка.

Ну и пусть, зло говорю себе. Не в нарядах счастье.

Михайловская гордо шествует мимо, умудряясь на ходу оглядеть меня с головы до ног и презрительно фыркнуть. Останавливается рядом с парнями.

– Вау! – приветствует ее Гаврилов. – Умереть не встать!

– Какая женщина! – подает голос Ямпольский.

– Дурак, – беззлобно говорит ему Михайловская.

– Э-э! Это был комплимент, между прочим!

– Ага, я так и подумала.

– Реально, Светка, выглядишь офигенно. Я б тебе отдался.

– Отвали, а? Слушайте, не видели, Герман уже приехал?

– Не, не было еще, – отвечает Шатохин.

– Ну и на хрена тебе Горр? – спрашивает Ямпольский, а у меня против воли сразу напрягается слух, словно срабатывает рефлекс на имя Германа. – У него своя женщина есть, а я свободен.

Он пытается приобнять Михайловскую, но та отбрасывает его руку.

– Остынь. Какая там женщина, я тебя умоляю, – хмыкает она и оглядывается на меня.

Ямпольский тоже оборачивается, и остальные парни – следом, как по цепной реакции.

Я жду от него насмешки и какой-нибудь скабрезности в его духе, но он лишь удивленно приподнимает брови.

– Ух ты, – произносит он. Шатохин и Сенкевич тоже смотрят так, словно видят меня впервые.

Михайловская ловит их взгляды и закатывает глаза.

А потом начинается оживление. Все, кто стоял на крыльце, заходят внутрь. В холле отеля нас уже встречает мама Агеевой и ведет в конференц-зал – там, говорят, нам будут вручать аттестаты.

Потоком меня прибивает к Соне Шумиловой. Она сконфуженно здоровается, я тоже. Но говорить нам, похоже, больше не о чем.

А Германа почему-то нет…

***

Всю торжественную часть я сижу как на иголках. Потому что Герман все же пришел и устроился на свободное место позади меня. Он сидит не совсем за моей спиной, чуть наискосок. Но я каждую минуту чувствую на себе его взгляд. Смотрю перед собой, на импровизированную сцену, где выступает директриса, но едва улавливаю ее слова.

Я и сама не знаю, почему так нервничаю, но как ни пытаюсь себя утихомирить – все тщетно. Сердце так беснуется, словно обезумело.

Свой аттестат, когда меня вызвали, иду получать на негнущихся ногах. Даже директриса замечает мою нервозность и с улыбкой говорит во всеуслышание:

– Ну что ты, Лена, так волнуешься? Аж дрожишь. Все уже позади, ЕГЭ сдали, сейчас самое время расслабиться…

Я вымученно улыбаюсь ей, и на миг вдруг кажется, что свет вокруг гаснет и зал погружается в темноту. Но это лишь какое-то секундное затмение. Из-за нервов, наверное. Но обратно идти еще тяжелее. Особенно под пристальным взглядом Германа.

***

После торжественной части мы перемещаемся в банкетный зал. И у меня дыхание перехватывает – так там красиво. Все кругом сверкает и переливается огнями: и мраморный пол, и стены с ажурной лепниной, и массивные хрустальные люстры, и посуда с позолотой. Словно нас перенесло лет на двести назад в бальную залу какого-нибудь роскошного дворца. Только инсталляции из белых и золотых шаров и современная музыка не дают уйти с головой в эти ощущения.

Нас приглашают к столикам – каждый сервирован на пять-шесть персон и возле приборов – карточка с именем, кому куда садиться. Две-три минуты, пока мы ищем свои места, в зале царит сутолока. Моими соседями оказываются Илья Жуковский, Соня Шумилова, Тимофеева и Невидимова.

А Герман теперь сидит далеко от меня. Его и не видно с моего места. Но так даже лучше – я хоть смогу дышать спокойно.

– Ты сегодня такая красивая, Лена, – ни с того ни с сего отвешивает мне комплимент Жуковский.

– Спасибо, – вяло улыбаюсь я.

– И ты тоже, Соня, – помешкав, добавляет он, обращаясь к Шумиловой. Соня и правда сегодня очень хорошенькая.

Вечер ведет специально приглашенный тамада, который больше напоминает клубного ди-джея. Он и выглядит как-то неформально – в драных джинсах и в ярко-желтом пиджаке поверх растянутой майки, и говорит громко, быстро и почти безостановочно. Да и шутки у него на грани. Даже удивительно, что наша церемонная директриса наняла такого эпатажного ведущего, хотя, может, это родительский комитет его нашел.

Этот тамада сначала настойчиво старается нас споить, объявляя тост за тостом. Потом зазывает танцевать. Музыку, кстати, как раз включает клубную, какой-то сплошной бит. Но многие танцуют, даже учителя и родители. Даже Олеся Владимировна и директриса.

Только Германа среди танцующих не вижу.

Наш столик, наверное, единственный, на котором бутылка шампанского никак не опустеет. Я совсем не пью, остальные – по чуть-чуть. Может, поэтому у нас никто и не танцует.

Хотя… после очередного трека тамада вдруг объявляет белый танец и включает «Выпускной» Басты. И Соня вдруг приглашает Илью Жуковского.

Тот в первый момент теряется, но приглашение принимает. А потом вдруг вижу, как на середину зала выходит Михайловская и ведет за руку Германа...

К лицу тотчас приливает кровь, горячая как кипяток. И так же мучительно жжет под ребрами. Я отвожу взгляд – смотреть на них невыносимо. Но все равно глаза сами собой то и дело возвращаются к ним. Ко мне подсаживается Олеся Владимировна. Что-то говорит то ли веселое, то ли утешительное, а я лишь бездумно киваю, даже не вникая в смысл ее слов. Потому что мне так плохо... Потому что думаю лишь о том, как бы сохранить лицо.

А затем они выходят из зала. Оба. Вместе. Герман и Михайловская.

Я провожаю их больным взглядом и чувствую, как вся моя выдержка рассыпается, а горло раз за разом сжимает спазм...