Отравленный памятью

* * *

— Тебя что на самом деле зовут Арчибальд? — ржёт дознаватель, разминая кулаки. — Нет, это дико смешно.

— Ну и смейся, кто тебе мешает? — спрашиваю, сплёвывая на пол.

Кажется, я скоро выплюну свои лёгкие, потому что под рёбрами бурным морем растекается боль. Не помню, сколько уже нахожусь в этом мрачном кабинете, но потрепали меня уже знатно.

— Сейчас посмеюсь, сейчас я тебе так посмеюсь, что ты произнести своё уродское имя не сможешь, гнида, — вскрикивает он, а его глаза наливаются яростью. — Признавайся, как девку потрошили!

Он заносит кулак и лупит меня с размаху по скуле, от чего голова чуть не отлетает на пол. В глазах темнеет каждый раз, когда он так делает. Не только и не столько из-за боли, сколько от злости. Но я пытался вырваться, пытался дать сдачи, но непрозрачный пакет, в котором держали некоторое время мою злополучную башку, быстро выбил всю дурь. Ещё тревожит, что с того момента, как нас четверых привезли в СИЗО, я никого из парней не видел и не слышал. Меня поместили сначала в камеру, где было настоящее столпотворение. Это в ментовских сериалах показывают трёх мирных бомжей, которые досыпают свой срок в тепле и уюте небольшого помещения. Мне же не повезло, потому что вместо безобидных маргиналов мне достались какие-то совсем невменяемые личности.

Особым удовольствием для охранников были даже не побои, а моральные пытки. Поставить на колени, унизить, заставить ходить без штанов под крики и улюлюканья сокамерников? Что может быть проще, что может быть прекраснее?

Правда, от меня быстро отстали со своими фокусами, когда я засунул голову одного особенно прыткого сотоварища в дырку, которая сделана в самом центре камеры и заменяющая нам туалет. Мужик, нанюхавшись и налакавшись дерьма, стал заметно спокойнее, а охрана больше не забирала мои штаны. Да и в целом атмосфера в этом крысятнике стала заметно доброжелательнее.

Но побои я не мог прекратить, не мог повлиять на этого упыря, который вот уже несколько часов практикуется наносить увечья людям, которые ничего плохого ему не сделали.

«Говори, тварь, зачем девку зарезали?!»

Удар.

«Что она вам плохого сделала?!»

Пинок.

«Что, сильно борзый?!»

Взмах ладони. Удар.

«И не таких ломали».

Ботинком в рёбра.

«Вы её после смерти зачем трахали, извращенцы?!»

Головой об стол.

«Думаете, на вас управы не найдётся?!»

Снова удар.

И так, раз за разом, пока я не отключаюсь. Но всегда у меня один ответ: «Докажи». Просто возьми, мразота, и докажи, что именно мы её потрошили, убивали и насиловали. Докажи, что в гараже есть наши отпечатки на сваленных на пол полках, а наши следы есть на её теле. Где орудия убийства, где показания свидетелей?

У него же ничего на нас нет, но мы пойманы на месте преступления, а этого, считают они, достаточно.

Я в сотый раз проклинаю себя за то, что втянул их во всё это. Злюсь ли на Крис, что, в общем-то, из-за неё мы во всё это вляпались? Нет, как не винил Филин Птичку, что нас чуть не поубивали из-за её Кира. История повторяется почти, что с точностью, только моя окрашена в куда более мрачные оттенки.

Снова удар ребром ладони по шее, от чего в глазах окончательно темнеет, и проваливаюсь в спасительное забытьё.