Дело Кристофера

Возвращаясь домой после освобождения, я хотел сделать тебе не менее больно, а уж это я умею. Стоит ранить твое самолюбие, и ты начинаешь сходить с ума. Я был зол и пьян, а ты сидишь на мягком диване, и якобы так рада, что меня выпустили. Отлично, рада видеть? Так какого черта, спрашивается, ты тогда не пришла на меня в камере полюбоваться? Будто все вместе сговорились меня добить. И Леклер, и ты, и Алекс с Пани с бесконечными расспросами и советами. И, главное, стоишь ты вся такая напоказ белая и невинная, ну олицетворенная жертва. А, на самом деле, пострадавший чуть ли не впервые в жизни я. Клянусь, в тот момент я хотел одного — никогда тебя больше не видеть. Будто нет тебя, а, следовательно, и проблем тоже. Хотел, чтобы ты ушла, хотел, чтобы ты меня боялась. Но я не собирался толкать тебя на адов столик. Я даже не ожидал, что так получится. Не ожидал, что стекло может причинить такой вред… Поэтому я просто развернулся и ушел. Я хотел, чтобы ты считала меня монстром и больше на глаза не попадалась. Только утром, протрезвев, я понял, что сделал.

— Тебе удалось заставить меня думать о тебе как о монстре.

— Знаю. Слышала о том, что отрывать надо быстро, не давая возможности испугаться? Я сделал все, как по учебнику. Надеялся, что таким образом все, что нас связывало порвется. Не хотел давать тебе даже малейшую власть надо мной. Но я добился только одного: чтобы ты ушла. Отомстил за то, что ты была дрянью, которая бы не простила четырех лет морального прессинга. Но то, что я, фактически, применил к тебе силу, должно было стать последней каплей. Я не прогадал, и ты ушла. И с тех пор я, как последний идиот, мечтал о том, чтобы ты вернулась. Я не представлял, в какой ад превращаю обе наши жизни. Но, черт возьми, это казалось таким логичным: ты была маленькой девчонкой. Я был старше на целую жизнь, но дело даже не в этом. Мы казались диаметральными противоположностями. Я не из тех, кто умеет радоваться, а ты только и делала, что хохотала, срывала ромашки и носила розовые кружевные сарафаны. И, тем не менее, научила меня самой жестокой истине: не пренебрегай людьми — внезапно они могут стать для тебя много большим, чем ты хочешь, но оказаться беспощадными. Ведь, если приглядеться, за крашеными космами и вечно хлопающими ресницами скрывается мстительная непрощающая стерва. Это в тебе было с самого начала, а теперь просто отчетливее проступило, — глядя на мое молчаливое возмущение, сообщает мне Шон. — Не надо протестов и оправданий. Это действительно так, с тобой безумно сложно, и с возрастом ты стала еще противнее и депрессивнее, но я хочу тебя именно такую. Наконец-то ты стала женщиной, которая может меня принять со всеми моими минусами и недостатками. Джо, у меня было много времени на размышления, я полностью отдаю себе отчет в том, что делаю. Больше ты меня не напугаешь, что бы ни натворила. Только я тебя не отпущу, даже если попытаешься. Это все.

И, пользуясь всем вышесказанным, я, наконец, задаю вопрос, без ответа на который фигушки мой ректор получит!

— Ты меня любишь? Скажи, что ты меня любишь!

И хотя я знаю, что, собственно, именно это мне и сообщили развернуто и подробно, также, что Шон с трудом сдерживается от того, чтобы закатить глаза, он сухо и смиренно отвечает:

— Люблю.

Хм, Джоанна Картер. Это звучит куда лучше, нежели Джоанна Монтгомери, Джоанна Циммерман или даже Джоанна Прескотт. Да, определенно лучше. Когда мы находим подходящего мужчину, мы примеряем на себя его фамилию, чем лучше она звучит, тем больше у него шансов. Это не меркантильность, просто так работает женское подсознание. Фамилию Шона я уже давно примерила и осталась довольна, не потому ли только его выкрутасы терпела целых четыре года?

Я смотрю на Шона и обнаруживаю, что он все еще ждет ответа. А? Он все еще сомневается? Да забирай, будто я кому-то еще нужна. Хотя, если честно, мне-то и самой никого другого не надо… Достаю из коробочки такое желанное мое колечко и надеваю его на палец. Красивое, такое красивое! А потому сажусь на колени Шона, запускаю пальцы в его кудрявые волосы. И, главное, я знаю, что ни один другой человек в этой роли его бы не устроил. Даже Пани. Ей не говорил, что не отпустит. А если бы сказал, то и сделал, он не фанат пустых обещаний.

Держать в руках сердце и разум одного из самых опасных людей планеты, что может быть заманчивее? Именно так: и сердце, и разум. Ведь он так долго обо мне думал, мечтал. Неплохие условия продажи в добровольное рабство! И я бросаюсь к его губам, совсем как он это делает. Словно всю жизнь запрещали. Задыхаюсь и шепчу его имя и какие-то слова о том, что согласна. Возможно, он был прав, при чем декорации, если мы так долго шли друг к другу?

Но как бы то ни было, Шон не соврал мне ни словом. Если вы думаете, что с тех пор он начал носить меня на руках, то это не так. По крайней мере, от уборки прокисших и зловонных блинчиков (да-да, тех самых), никакая пламенная любовь меня не спасла… А ведь я, считай, подписала контракт, первым пунктом которого значится очень удобная для некоторых строчка «Шон Картер всегда прав».

Роль моей подружки невесты досталась Селии Штофф. Хотя она не ладит с Шоном и является сестрой человека, за которого я собиралась замуж. Но у меня не так много друзей, и пришлось обратиться именно к ней. В общем-то, компромисс мы нашли во всем, кроме одного вопроса: она не понимает, почему я отказываюсь от свадьбы века, а у меня начинает дергаться глаз от мысли о том, что придется бегать по всему Сиднею, чтобы найти самые свежие цветочки. Лично я хочу выйти замуж, причем поскорее, а то мои долгосрочные помолвки плохо заканчиваются. Да, все верно, я вовсе не против стать миссис Картер! А раз так, то все обговорено и спешно претворяется в жизнь. Медовый месяц мы проведем в Осаке у Такаши. Там будем доделывать проект, осваивать Японию и заниматься сексом. По-моему, план безупречный. А студенты… да никуда не денутся эти студенты! Шон без труда все решил с университетом и Бабочками, это вообще не вопрос, а вот на моих плечах лежит задача посложнее.

Я давно не виделась с родителями. Довольно непросто выйти из машины и постучать в дверь. Старенькая тойота Брюса припаркована рядом с отцовским шевроле, и это зрелище вызывает отторжение: я до сих пор переживаю из-за того, что в нашем разрыве самые близкие люди поддержали не меня. Набравшись мужества, выбрасываю из головы грустные мысли и направляюсь к дому.

— Ханна… — ахает мама с порога, и бросается меня обнимать. Папа перенимает эстафету, а Брюс просто топчется на заднем плане. Это ничего, все в порядке, ведь я приехала, чтобы объявить, что наконец-то нашла мужчину, которому действительно нужна. Настоящего мужчину. Своего. Сделаем вид, что почти десять лет обид не в счет.

Пока папа обнимает меня за плечи, мама ставит чай. Это кажется правильным, но мы слишком долго не были настоящей семьей, и приходится вспоминать прошлые привычки.

С тех пор как Брюс переехал к моим родителям, я у них не появлялась. И теперь с удивлением отмечаю множественные изменения, произошедшие в доме. Сделанная вручную добротная мебель, автомастерская, организованная прямо в гараже. В ней, рассказывают мне, работают папа с Брюсом и соседский мальчишка. Последний появляется после занятий в школе и, в основном, только помогает, но парнишка смышленый и далеко пойдет. Именно так жили люди в Миссисипи, который я привыкла считать своим домом, но, как это ни странно, порядками нашей Родины живут родители, а мое сердце ныне бьется в ритме большого города. Сиднея.

Что ж, не без огорчения вынуждена признать, что пусть для меня Брюс — негодяй, который ни во что меня не ставил, но для папы он хороший друг, помощник и единомышленник. И нечего в своих бедах винить родных — если бы я вышла замуж за человека, который им симпатичен настолько, им было бы безумно приятно, остальное — только мой недосмотр. Кого же еще винить в том, что голову я использовала лишь для того, чтобы волосы красить? А тут настоящая идиллия: папа делает лучше Брюса, тот — папу, а мама тихонько умиляется. Ничего-ничего, как познакомлю их с Шоном поближе, пусть тоже поломают голову на тему моего выбора! Боже, я не должна так злорадствовать от этой мысли.

— Так чему мы обязаны твоим визитом? — спрашивает папа. В отличие от мамы он не привык притворяться, что в мире царит добро и справедливость. Наверное, я пошла в него.

— Я выхожу замуж. И приехала, чтобы пригласить вас на свадьбу.

А ответ на мое заявление, однако, просто убийственный:

— Что, опять? — удивляется папа. Будто уж и не чаял увидеть меня в подвенечном платье.

— Не смешно, — кисло отвечаю я.

— Ну, просто я думал, что вы с Ашером разошлись насовсем, — поясняют мне причину замешательства. Упс, ну да, я совсем забыла, что прошло всего-то четыре с хвостиком месяца. Не могу понять, хорошо или плохо, что родители считают меня верной настолько.

— Эм, пап, я не об Ашере, — осторожно начинаю я, но вдруг вмешивается мама, проявляющая просто чудеса проницательности.

— Она собирается замуж за своего австралийского друга, правильно, Ханна? — и вешает на крючок снятый фартук.

— Откуда ты знаешь? — вполне искренне удивляюсь я. Мама, конечно, гуру отношений (это ее неоспоримое достоинство), но она же нас с Шоном вместе видела считанное количество раз!

— Ну, детка, не делай такие удивленные глаза. В ту ночь, когда самолет разбился, вы сидели рядом, и он что-то тебе говорил, а ты просто слушала. Тогда я все и поняла.

— Что ты поняла? Он всего лишь переводил мне репортаж о крушении самолета, потому что в итальянском, я не ноль, а настоящий минус! — мрачнею я. Неужели все было очевидно еще тогда?!

— Да что бы ни было, Ханна. Просто я никогда такого не видела. Ты очень умная девочка, поэтому обычно слушают тебя, другим тебя чему-то учить ты не позволяешь. Даже нам с Джоном. Перебиваешь, отмахиваешься, и приходится отступать. Но с ним ты вела себя иначе. Ты ловила каждое слово, пыталась поспорить, что-то доказать, будто его мнение имеет значение. Тогда-то я и заподозрила, что он — тот самый человек, с которым вы жили вместе. Не суть. Лучше скажи, почему ты приехала одна, а не с ним. Мы же его почти не знаем. Мы видели его на Сицилии и лишь дважды после этого. И каждый раз он практически не разговаривал с нами.

— Не принимай это на свой счет, мамочка. Это для него норма. И я его не привезла с собой, потому что он вам не понравится. И вы ему тоже. Такой уж он человек. Он не станет рассказывать о себе, не будет пить чай, не сыграет с папой в шахматы, — мстительно указываю на Брюса, — он не сделает ради вас вид, что он лучше, чем есть на самом деле. И ради меня тоже. Но он много для меня значит, и это самое главное.

— Джо, а что-нибудь хорошее ты нам о нем сказать можешь? — хмурится папа. — Я бы успокоился, если бы услышал хоть что-нибудь хорошее.

Мне приходится немножко подумать, что же такого хорошего в Шоне, чтобы они не волновались.

— Он любит меня. Он меня защищает. Иногда он мне улыбается, только мне, поэтому я ценю его улыбки. Еще он разделяет мои интересы. Нам легко вместе жить, легко работать. Просто легко. И все чудесно, правда.

И, к счастью, мне верят, но я сказала отнюдь не всю правду. Есть одно «но». Да, все чудесно, но «но» тоже есть. И поэтому я сижу в машине с тонированными стеклами, которые не позволят трем маленьким человечкам понять, кто за ними спрятался. Джулиан, Марион и Кики несчастными не выглядят. Они играют в салочки на газоне перед домом, своим смехом привлекая внимание всех проходящих мимо людей. Выходит, Лайонел был прав. Без меня им вовсе не плохо. Скучаю лишь я одна. Так больно, ужасно больно знать, что я все придумала, что мешала жить собственными жизнями ради своего блага… Ну и что остается? Развернуть машину и поехать домой, к Шону, к моему Шону. Все забыть. Мое настоящее — он, лишь он один. К черту! К черту, к черту, к черту!