Дело Кристофера

Глава 18. Ньюкасл

Когда случается трагедия, время, точно в насмешку, начинает тащиться со скоростью черепахи, и на этом фоне каждое действие кажется обведенным красной краской. Вчера поделилось на две части: день, когда я играла роль доброй, сильной и заботливой тетушки, и ночь, которая принесла с собой кошмар и плач Лайонела из-за стенки. Утром, стоя над раковиной, полной посуды, я не смогла поднять руки, чтобы ее вымыть, настолько измотанной себя чувствовала, но запросто нашла силы сесть в машину и уехать из дома. Зачем? Хватило бы звонка. В любое другое время, но не сегодня и не мне.

Дверь домика Шона — моя персональная черная дыра. Хочется войти и затеряться. Я стою около нее совсем как у раковины и не стучу, но на этот раз не из-за усталости, а потому что она дарит чувство комфорта. Однако мое присутствие не могло остаться незамеченным.

— Заходи. — Шон как всегда лаконичен. Совершенно не хочется разговаривать, только остаться в этом доме ради удивительно явственного чувства защищенности. — Ты мне звонила позавчера.

Я звонила, чтобы проверить, жив ли ты. Со мной ли ты.

— Ты приедешь на похороны Керри? — спрашиваю я. — В Ньюкасл.

— Да, — без запинки отвечает Картер. Все, я спросила, что хотела. Но уезжать так не хочется…

— Сколько тебе было, когда умерла твоя мать?

— Не надо гребаных параллелей и психоанализа. Я такой, какой есть и был таким всегда.

— Да. Ее смерть на тебя совершенно никак не повлияла, ты ведь рассказываешь о том, что и как случилось каждому встречному.

— Не драматизируй, — ухмыляется Шон. — Я вообще не склонен к общению с полузнакомыми людьми.

— Картер! — ору я на него. — Керри умерла меньше сорока восьми часов назад. Засунь свои принципы о неразглашении личного в задницу и скажи мне, что нужно сделать с тремя детьми, чтобы они не превратились в таких же аморальных ублюдков, как ты!

— Ну-ну, не льсти выводку Керри. У нее IQ едва за сотню переваливал, и, боюсь, папаша не сильно поправил положение.

Хочется ему врезать. Допустим, Керри не была гением, но как он смеет ее оскорблять?! Слава Богу, Картер и сам это понимает, потому что продолжает свою мысль.

— Когда это случилось, мне было десять. А до шести я не разговаривал ни с кем, кроме матери. — У меня помимо воли отвисает челюсть. — А чему, собственно, ты удивляешься? Сама сотню раз называла меня аутистом? — пожимает он плечами. — Не так весело, когда все взаправду, верно?

— Это же… страшный диагноз. Но ты ведешь себя как… обычный подонок.

— Мой случай определенно не самый тяжелый, и, к вопросу о подонке, за свое отношение к людям я не чувствую ни малейшей вины, а это уже не очень нормально. Тебе стоит порадоваться, можешь быть спокойна за крошек семейства Прескотт, пока вместо того, чтобы поедать домашние деликатесы, они не считают зубочистки. Но если хочешь, чтобы у детей все сложилось хорошо, начни с их отца, ему стоит вытереть сопли.

— Ты за это не простил своего отца? — пытаюсь я проявить проницательность, но выходит не очень:

— Нечего прощать. Мы просто не были нужны друг другу. Так случается, — совершенно спокойно говорит Картер, словно о посторонних людях рассказывает.

— Нет, так не случается. Он был тебе нужен хотя бы когда умерла мать.

— Возможно. Но именно в тот миг двое сыновей только и делали, что мешали ему предаваться собственному горю. О, Джоанна, он так страдал, что знакомые толпами ходили утешать. Выпроваживали нас подальше и приводили его в чувства. Как только ни пытались: брошюры, общества утраты, гипнозы, медикаменты — все перепробовали. Да, конечно, отец потом раскаивался, на языке мозоль натер, извиняясь за свое пренебрежительное отношение, но к чему мне были его слова? Я просто знал, что на этого человека нельзя положиться. — И звучит так, будто у Картера нигде даже не екает при этих словах. — Ну, Конелл, моя семейная история тебе помогла?

— Нет, — качаю я головой. — Но ты можешь.

Картер вопросительно выгибает бровь.

— Ты можешь заставить меня забыть.

Я сокращаю между нами расстояние, медленно и опасливо тянусь к его губам, но он отстраняется.

— Адресом ошиблась, — язвительно сообщает Картер. — Меня, помнится, тебе было недостаточно, а Ашера — в самый раз. Хватит устраивать американские горки. Либо ты перевозишь вещи, въезжаешь и остаешься здесь, либо ищешь утешение в другом месте. Все поняла?

— С твоей стороны это бесчеловечно! — обиженно выпаливаю я.

— Уж с человечностью точно мимо.

Вот так, ничуть не любезно, мне указывают на выход.

Мне всегда казалось, что Керри рассказывала мне все, она была не из тех, кто любит скрываться. Но когда я пришла на ее похороны, выяснила, что не знаю даже половины ее знакомых. Я старательно вглядывалась в лица, пытаясь их вспомнить, но тщетно.

Присутствующие, однако, отвечали мне тем же. Естественно, рядом с Лайонелом стоит какая-то неизвестно откуда взявшаяся женщина… Наверное, спасло ситуацию лишь то, как тепло меня встретили родители Керри. Кстати, Шон с Селией присутствовали на церемонии. Я не знаю, откуда сестра Ашера узнала о месте и времени похорон, но приехала.

Все остальное, что я помню — даже не умиротворение на лице Керри и не изящную косу, в которую заплели ее волосы, а беспрестанный и надрывный плач Лайонела. Думала, что и сама буду реветь, но, видимо, меня так бесила его неспособность взять себя в руки, что я не проронила ни слезинки. Послушавшись Шона, я не стала брать детей. Это было самым мудрым поступком за всю мою жизнь. Я бы не хотела видеть своего отца в таком состоянии. Чем позже малыши поймут, что их папа никакой не герой — тем лучше. Со мной это случилось в двадцать шесть, и я ни капельки не жалею о безоблачном детстве.

После того, как все речи были сказаны, а приглашенные разъехались, я отвезла Лайонела в их с Керри дом и заставила собирать вещи. Я не отпущу детей до тех пор, пока не буду уверена, что горюющий папочка не оставит шрамов в их маленьких сердечках! А еще мы заехали в аптеку за успокоительным для Лайонела и снотворным для меня. Так было правильно.

А теперь я устраиваю Марион в ясли, записываю Джулиана в Сиднейскую летнюю школу, а для Кики нахожу няню. Лайонел же мотается между Сиднеем и Ньюкаслом. Устает, но притворяется, что все в норме. А я упорно игнорирую его синяки под глазами. Мы только за закрытыми дверями становимся собой. Я, например, достаю из-под подушки нашу с Керри фотографию и долго смотрю на нее. Это лучшая, самая бесподобная работа Пани. Ну или наша с Керри, как знать. Может быть идеальной ее сделали наши улыбки?

Время медленно-медленно ползет вперед. И то, что настает пора экзаменов — настоящее облегчение. Работать совершенно не хочется. Я делаю ровно достаточно, и у Картера есть все причины обвинять меня снова. Но если он хоть что-нибудь скажет, я его пошлю. Вместе с Бабочками, вместе со всем миром. Мне даже хочется это сделать, чтобы наказать себя за неправильную расстановку приоритетов. Безумно хочется закончить с экзаменами побыстрее и уйти в отпуск. Но, совершенно внезапно, когда на одном из них я вижу перед собой васильковые глазки Ребекки Йол, и эти прелестные розовые губки, которые несут полную чушь, во рту вдруг становится горько от желчи, а в душе поднимается прежде дремавшая кровожадность.

— Прости, что? — раздраженно переспрашиваю я в ответ на ее последнее утверждение. Она теряет дар речи, но мне и ни к чему этот повтор. Смерть Керри доказала мне лишь одно: если ты что-то давно мечтал сделать, нужно торопиться, а я мечтаю устроить экзекуцию Ребекке Йол, чем не отличный повод? — Какой бред! — С силой ударяю стопкой бумаги по столу. — А ничего, что это противоречит самой архитектуре компьютера…

Вскакиваю со стула, срываю с себя жакет, иду к доске, хватаю маркер и пускаюсь в настолько масштабные и глубокие объяснения, что студенты смотрят на меня как на сумасшедшую. А я не могу остановиться: пишу, пишу, пишу…

— Вы что, серьезно ничего из этого не знаете? — возмущенно спрашиваю я. — Я сейчас сюда ректора приглашу, и стопку документов на отчисление велю принести! — Маркер с грохотом приземляется на место. — Ты хоть что-нибудь поняла? — рычу я на Йол.

— Да, — шепчет она.

— Что ты поняла?! — С силой ударяю ладонями по столешнице. Девчонка уже сидит на самом краешке стула, еще миллиметр, и она рухнет на пол, но, видимо, ей нормально, главное — от меня подальше. — Ты ничего не поняла! И никогда не поймешь! Убирайся, к черту!

Она рваными спешными движениями собирает свои листы и конспекты и, собравшись с мужеством, все-таки почти шепотом спрашивает:

— Мне на пересдачу?

— Тебе удовлетворительно! — рявкаю я.

— Но я же…

— Ты не при чем! Просто видеть твои абсолютно пустые оленьи глазенки еще раз я просто не в состоянии. — После этого я не выдерживаю и буквально падаю на стул, закрывая лицо руками.

А Йол вскакивает и вылетает из аудитории, плевав на то, что сумка осталась здесь. Остальных я принимаю в состоянии полного анабиоза. И ни одной пересдачи не назначаю. Я хочу, чтобы меня просто оставили в покое.

Но возмездие — штука такая, что ждать себя не заставляет. На следующий день сижу себе на кафедре, бумаги заполняю, как вдруг входит Картер.

— Что за шизофрения с Йол, которую весь университет обсуждает?

— Понятия не имею, о чем ты, — говорю я, продолжая вписывать цифры в графу.

— Доводишь студентов до того, что они часами рыдают в туалете?

— Я никого не довожу, просто она дура.

— Каддини сообщил, что ты расписала им на доске устройство регистровой памяти компьютера. Удивительно, с чего это Йол его не знает?

— Мне тоже удивительно, — бормочу я и ставлю дату не на той строчке. Ох, лучше бы Картер убрался. Будто не понимает, что это он со своей не застегивающейся ширинкой виноват.

— Рад, что хоть кто-то в этом университете умный. В следующий раз решишь потерроризировать кого-нибудь своим интеллектом, начни с меня. Посмотрим, может я тоже поплачу. От умиления, например. Но к вопросу о том, кто чего не знает и не успевает. Как поживают коды для Такаши?

— Прекрасно поживают.

— Давай сюда.

Достаю сумку, но флэшку найти не могу, бросаю ее на стол, чтобы лучше видеть содержимое, но вдруг из кармашка выкатывается пузырек со снотворным. Я его таскаю с собой, чтобы дети не вздумали отравиться.

— Отвратительная идея, — сообщает Картер, подхватывая мои таблетки. Он встряхивает пузырек и обнаруживает, что осталось там совсем не много.

— Отдай немедленно.

— Спать надоело?

— Как раз наоборот, — почти бросаюсь на Шона я. — Все пьют снотворное, и ты тоже.

— Но не лошадиными дозами. Кстати, побочных эффекты: панкреатит, частичная потеря зрения…

Огибаю стол и, наконец, выхватываю пузырек.

— Не будь идиоткой. Вышвырни эту дрянь. Ты и без нее справишься, — тихо говорит мне Шон. — Есть более оригинальные способы испортить здоровье.

Мы смотрим друг другу точно в глаза, и это настолько больно, что, кажется, мои сейчас начнут кровоточить. Я думала о его словах. О том, чтобы вернуться к прошлому, вернуться к Шону, но это серьезный шаг, к тому же, есть еще Лайонел и дети.