Живым не брать (сборник повестей)

— Хорошо, я беру твой рапорт. Ты доволен? А теперь, пока нет приказа о твоем увольнении, давай подумаем, как нам быть? Что-то же надо делать? Ты можешь, как психолог, разобраться, почему Чикин отмочил такой номер? Могли мы это предугадать?

— Нет, потому что повторение подобных случаев висит над нами будто дамоклов меч. И с этим ничего не поделаешь. Только муравьи, когда кишмя кишат в муравейнике, не думают о том, как им выделиться в толпе. Мозгов маловато. А люди устроены иначе. Сколько раз мы видим: движется в большом городе толпа. Течет серой массой. Можешь весь день стоять, она будет литься и литься мимо тебя, и никого в ней не запомнишь. Вдруг как вспышка — навстречу красивая женщина. Ты буквально столбенеешь, а она проходит мимо и в твою сторону не поведет даже бровью. Для нее ты частица серой массы.

— Комиссар, ты просто поэт. — Зотов пытался язвительно подколоть Кулакова. Лучше переходи к делу. Без длинных заездов.

— Без длинных заездов мы знаем одно: солдат перестрелял людей, захватил кассу бригады и смылся. Это и есть главное. Но если хотим понять, что он собой представляет, почему так поступил и что будет делать дальше, то без заездов в правильные ворота не попадем.

— Валяй, — Зотов обреченно махнул рукой, — езжай дальше.

— Так вот, человеку свойственно стремление выделиться. В нас живет синдром верхней ветки. Каждому хочется забраться выше, чем это могут сделать другие. Синдром естественный, данный природой. В животном мире всегда идет борьба за доминирование. Но там все вопросы решаются силой. В обществе мы поручили регулировать отношения между людьми закону. А закон не может быть справедливым. По праву закона нередко дурак получает право управлять умными…

Зотов никогда и никому не позволял высказывать сомнения в необходимости строго соблюдать субординацию, и любое касание темы о глупых начальниках и умных подчиненных задевало его самолюбие, болезненно раздражало. Он понимал, что среди его подчиненных тоже есть умные, толковые люди. Капитан Коробов из штаба бригады пишет стихи и печатает их в газетах. Стихи хорошие, с чувством и смыслом. Но это не означает, что Коробова надо назначить командиром бригады. Лейтенант Васьков знает три иностранных языка. Что же теперь, считать, что он умнее его, комбрига? И потому слова Кулакова Зотов воспринял как очередной намек. Тем не менее промолчал, сделал вид, будто его не задело.

— Ладно, переходи к делу.

— А дело в том, что, как я думаю, Чикина вело на преступление желание выделиться, показать себя.

— Перед кем выделиться? Перед нами?

— Зачем? Что мы вообще знаем о нем? Может, ему важней всех нас вместе взятых мнение тех, кого он считает своими друзьями. Потому Не наше мнение, а их для него ориентир в делах и поступках. Тем более, похоже, — у него уголовное прошлое, о котором мы не знали.

— Это точно?

— Пока предположение, но причины так думать — веские.

Зотов элегантно выругался. Элегантно потому, что произнес английское слово «шит». Оно часто звучит в американских фильмах, и целомудренные переводчики заменяют его словом «черт» или «дрянь». Однако сынишка Зотова Вадим, изучавший в школе английский, однажды торжественно возвестил: «Шит — это дерьмо». — «Ты откуда знаешь?» — спросил строгий отец. — «А мы знаем все такие слова, — Вадим ответил с явной гордостью и тут же продемонстрировал эрудицию: — Фак, шит, бастард, ассхоул…» Зотов смолчал, не став уточнять, что сии слова означают, но слово шит в свой лексикон включил, чтобы публично выпускать пар, не обращаясь к утробному мату.

Вот и теперь он вполголоса произнес:

— Шит.

— Что? — не расслышал или расслышал, но не понял Кулаков.

— Откуда такие предположения, говорю.

— Из его тумбочки в роте изъяли письма. Они весьма характерные. Вот, взгляни, если есть желание.

Кулаков снова открыл свою синюю папочку и положил на стол перед командиром тетрадный листок в прямую линейку.

Зотов надел очки, взял листок в руку и начал читать.

«Максюта, хмырь болотный, пусть тебе эта малява подвалит в добрый час твоей собачьей солдатской житухи. Вмазался ты, как мы тут понимаем, в полную срань и сидишь в дерьме по самую шею, а жизнь идет и возврата ушедшим денечкам не будет. Кому ни скажешь, где ты, все до сих пор глаза закатывают — на кои хрен тебе нужна эта служба? Привязали тебя, как бычка веревочкой, провели за колючку и стоишь там под себя валишь. Вон, Куренок не захотел и от погон отмазался: кинул какому-то мослу штуку баксов и тот ему нарисовал освобождение по чистой. Я понимаю, ты не хотел делать ходки в зону за тот скачок, но разве сейчас оказался не в зоне, где вокруг колючка, баланда и пайка по звонку?»

— Что такое «мосол»? — спросил Зотов.

— В данном случае офицер военкомата, — пояснил Кулаков.

— Собаки! — сказал Зотов со злостью. — Взяточники один на другом сидят.

— Не надо, командир. — Кулаков опустошенно вздохнул. — Я иной раз даже завидую тем, кому дают на лапу. Главное — чтобы не прихватили.

— Откровенно, дальше некуда.

— Ты читай. Чужие проблемы пусть тебя не беспокоят.

«У нас здесь житуха бурно кипит. Люська Бару скурвилась начисто…»

Зотов поднял глаза.

— Читаю, буквы вроде русские, а сам себя чувствую, как мужик, который догадывался, что одна вторая и ноль целых пять десятых, если их сложить — это литр, а как доказать — не знал.

Кулаков усмехнулся.

— Переводить не буду. Это не существенно, хотя сильно нецензурно.

«Твоя гусыня сменила туза. Теперь это мэн, ломом подпоясанный. Но ты не пыхти. Гусыня так состарилась, что тебе от нее самому пришлось бы рвать когти. Сеня мотался в столицу. Присмотрел клевую ювелирку. Вызвал туда весь свой швай. Амуницию захватили по норме — утюги, цимбалы. Семидневку кнацали шоп. Там же нашли маркитанщика, чтобы с собой слам не вывозить. Резко двинулись. Цифры взяли большие. Сармак густой. Вернулись на хазу, стали керосинить. Я был у них на гужовке. Ханку черпали прямо из ванны. Был бы ты, Максюта, с нами, уже давно ходил бы в голде, рубал с фарфора. Эх, жаль…

Мы все еще горюем — Муня раскрутился на новый срок. Собирался в Израиль, но менты ему маршрут изменили. Он залепил скок на железнодорожный склад. Затарился крепко, но круто сыпанулся. Взяли его по свежаку и намотали дело. Теперь ушел на дальняк. Короче, сам не остерегся, теперь кукует…»

— Ладно, комиссар, в эту криминальную поэму я вникать не буду. Скорее всего, ты прав — Чикин уголовник.

— А вот по сведениям, которые дал военкомат, он чист как стеклышко. Только откровения, которые ему отписывают дружки, наводят на подозрения. Делиться подробностями налета на ювелирный магазин в Москве с посторонним человеком никто не стал бы. Ко всему такая фраза: «Я понимаю, ты не хотел делать ходки в зону…»

Зотов в сердцах шлепнул ладонью по столу.

— Шит! Какого же хрена к нему в тумбочку не заглянули раньше?

— А что насчет прав человека? Тем более соглядатайство — не моя функция.

— Оставь, Кулаков! Не надо демагогии. Когда дело касается государственных интересов, мы можем прибегать к крайним средствам. О каких правах человека можно говорить, если речь идет о предотвращении преступления?

— Слушай, командир, оставим высокие суждения дуракам и умным лицемерам. Права человека либо есть, либо их нет. Потом, если честно, мне наплевать на те интересы, которые сегодня называют государственными. Думаю, употребляя это слово, ты поддался инерции. А если сделал это сознательно, мне тебя жаль.

— Пошел ты! — Зотов уже перешел на новый лексикон в отношениях с Кулаковым, потому что мысленно уравнял его в положении с самим собой. Бросив на командирский стол рапорт, Кулаков показал, что перешел в новое качество и совершил поступок, к которому Зотов на всякий случай давно готовил себя самого, но пойти на него все еще не мог. И это уравнивало положение командира и его помощника. — Не заносись. Ты не хочешь служить и для тебя государственный интерес — красивая фраза. Я остаюсь, значит, для меня в ней скрыт определенный смысл.

— Смысл-то есть, а вот за ним — ничего. Это как два ореха, из которых один с ядром, второй без него. Если заранее знаешь, какой пустой, его грызть не станешь. Для меня сегодня служба — именно такой пустой орех. Оболочка без содержания…

— Все, поболтали. Теперь, пока тебя не уволили по приказу, давай принимать меры. Собирай офицеров, решим, что делать.