Опасные земли

Рыцарь

Филипп и Уго добежали до проклятого храма. Бежали быстро, не таясь, благо грохот схватки, долетавший с площади и все удалявшийся, говорил сам за себя – тварям есть чем заняться. Наконец они достигли алтарной двери. Та была распахнута, а топоры и кинжалы, которыми ее заклинили, валялись в лужах рядом. Простой вывод – бестии смогли выбить створку и теперь бьются с отступающим отрядом, следовательно, церковь пуста.

Точнее, там наверняка остался кое-кто нужный.

Дождь хлестал по латам, рассыпаясь на броне сотнями брызг. Тяжелые капли стекали по клинкам, сверкали в вы-сверках молний, падали на мостовую, навсегда сливаясь в единый поток.

Друзья остановились при дверях.

– Ссыкотно? – спросил Уго, скалясь под откинутым забралом.

– Нет, – ответил Филипп.

– Ну и дурак! Потому что мне – ссыкотно.

– И чего, – рыцарь тряхнул меч, будто рассчитывал избавиться от вездесущей влаги. – Так и будем стоять, пока не проржавеем насквозь?

– И то верно, – Уго взялся за рукоять бастарда поплотнее и шагнул в храм.

Там ничего не поменялось. А так подумать, что могло измениться за полчаса отсутствия? По-прежнему трепетали огоньки свечей, превратившиеся в оплывшие огарки, мерцали лампады, а разъяренная гроза не уставала пронизать сиянием витражные стекла. Разве что тел наемников, порубленных Синклером, не было. Видать, поднялись, как и все остальные.

Зато королевский поверенный оказался на месте. Он стоял в проходе, между скамеек для прихожан. А на переднем ряду вальяжно расселся доктор Хименес. Они ждали. И дождались.

– Вы быстро вернулись, друзья! – голос из полумрака звенел неподдельной радостью. – А то я начал переживать, не порвали бы вас! Такая, знаете ли, могла выйти проза! Но нет! Маневр с отвлекающим прорывом задуман блестяще, браво! Как только началось, я сразу сказал: эти упрямцы идут назад. И правда! Ну что же…

Уго, слегка наклонив голову, прошептал:

– Займись доктором, а я отвлеку шотландца. Первый раз неплохо получилось, – с последними словами он захлопнул забрало, накинув крюк на петлю.

Германец двинулся на мертвого, теперь без сомнений мертвого, сира Джона. Тот шагнул ему встречь. Зазвенела сталь – секира снова схлестнулась с большим мечом войны.

Молодому бургундцу, который тоже успел закрыть салад, надо бы озаботиться, подумать, как он возьмет противника, способного мгновенно исчезать и появляться в любом желаемом месте. Но рыцарь не думал, он бежал. К амвону, по ступенькам – за алтарь. Туда, где в полутьме высились силуэты епископских кресел.

– Куда же вы, юный друг! – пропел Хименес. – Мне казалось, вы дадите последний бой, как положено рыцарю! Примете смерть и все такое! А вы бежать! И куда, спрашивается! Глядите, ваш товарищ сражается!

Посмотреть было на что.

Дела у де Ламье складывались не так блестяще, как первый раз. Поверенный, пользуясь собственным неумирающим статусом, пропустил несколько ударов, а после, выгадав момент, так хватил старого воина молотом на обухе двуручной секиры, что начисто снес его с ног.

Теперь Уго отбивался от сыплющихся тяжких ударов, лежа на спине, отползая, силясь встать.

Помочь ему Филипп не мог. Точнее, думал, что может, использовав один шанс из… сотни, тысячи?

Наконец рыцарь добрался до горнего места и замер, насторожив меч. Он обводил мир, суженный до рамки смотровых щелей, ищущим взглядом. Взлетает и падает топор, звенит железо, Уго пока жив. Трепещут свечи и лампады, а на улице гремит гром.

Молния.

Храм на мгновение засиял заемным светом. Где же проклятый болтливый испанец? Снова молния. Филипп увидел, как де Ламье встает под градом ударов, значит, сумел вывернуться. Значит, еще повоюем, ведь против двоих бессмертных тварей в одиночку не выстоять. Выстоять бы вдвоем…

Внезапно рыцарь ощутил пустоту в руках. Только что он сжимал меч – и вдруг его не стало. Нежданная сила навалилась, отбросила Филиппа к стене, о которую он ударился, лязгнув тыльными сегментами наплечников. Перед ним стоял доктор, вооруженный его, де Лалена, собственным мечом доброй пассаусской стали. Одной рукой Хименес упирался рыцарю в грудь, а другой – направлял острие в глазную прорезь.

– Вот так. Вот так, – испанец хмыкнул. – А ведь можно было обойтись без совершенно ненужной и утомительной возни, без совершенно ненужной боли. Вы не можете убить меня, вы и ваш упорный друг разве не поняли еще, что легче заколоть воздух? Я часть этого мира, а он – часть меня…

– Слышал уже и все с первого раза понял! – просипел Филипп.

Правая рука его уже нащупала то, к чему он стремился. Рукоять древнего меча, который помнил еще взятие Иерусалима, а теперь висел на стене и ждал своего часа. Рыцарь левой ладонью сжал клинок, нацеленный ему в лицо. Движением локтя сверху вниз смог сбить кисть на груди и отвести острие. А потом, вложив весь вес, всю ненависть и ярость, с доворотом корпуса вогнал старое железо под ребра доктора Хименеса.

В сполохе молнии на полмига блеснули буквы, вваренные безымянным кузнецом сталью в сталь: In nomine Domini.

– Не мне, но имени твоему, – сказал Филипп.

Клинком пронзил одежду, кожу и мышцы, глубоко погрузившись в плоть. В широкий дол потекла густая, вязкая кровь. Дон Игнасио отскочил, смешно подпрыгнув на пятках.

– О-о-о, ты достал меня! Ты воткнул в меня немного стали! – издеваясь, кривляясь, заголосил он. – И что теперь де-е-елать!

«Неужели все-таки конец?!» – успел подумать рыцарь, когда лицо доктора внезапно изменилось.

– Меч в животе, какой кошма… – он осекся, уставившись на торчавшее из его тела оружие.

Кровь потекла быстрее. Кажется, рана начинала дымиться. Ноги испанца задрожали, он рухнул на колени, силясь вытащить из себя клинок, ухватившись за рукоять двумя ладонями. Без сомнений, он умирал. Меч, бывший частью храма, города, самого этого места, рассек чары, привязывавшие жизнь.

– Этого ты не учел, хитрая сволочь! – торжествующе крикнул бургундец.

Но происходило что-то еще.

Уго за амвоном добивал шотландца, смачно и отборно ругаясь. Но нет, еще что-то. Хименеса покидала не жизнь, то есть не одна она. За спиной дона Игнасио вставало черное сияние, не излучавшее света, бесформенное и обладавшее всеми формами. Осколок Тьмы за пределами всех миров явился вновь, вмиг наполнив и переполнив огромный храм и даже само представление о полноте, оставаясь при этом ничтожно маленьким, как точка, и бесконечно большим, как небосвод.

– Так вот как это происходит… – прошептал доктор, вытащив, наконец, меч из своего тела. – Теперь ты заплатил цену, рыцарь. Ты теперь… Как вам такой фокус…

Беглый брат неведомого Ордена упал лицом вниз, а рядом по полу зазвенел клинок, помнивший еще взятие Иерусалима. Сияющая Тьма, бездна без конца, проклятый Осколок переместился, если он вообще мог двигаться, если в этом была нужда. Он восставал над молодым рыцарем, поглощал его, впитывался в него, становясь им, сдаваясь ему, превращаясь в него.

Дикая, ни на что не похожая боль пронизала Филиппа де Лалена. Он ощутил себя огромным и многоликим, всем и ничем. Его суть раздирало на мириады других, вливая их в него и его в них. Он был и не был, чтобы в конце ощутить себя не просто единым – единственным. Иным.

Метаморфоза. Перерождение. Сознание гасло и рождалось вновь. Его тело передвигало ноги и, кажется, что-то говорило или пыталось сказать.

Последняя мысль Филиппа, которая принадлежала только ему, пронеслась через голову, раскалывающуюся на бесконечные частицы бытия: «Как вам такой фокус? Кажется, я тоже учел не все».