Прощальный подарок

— Давно? — только и спросил он.

— На следующий день, как тебя без сознания принесли, слегла. И участковая наша бестолковая, ничего понять не может, бедная баба Валя уже не знает, что и думать.

Миша замер, озарённый внезапной догадкой.

— Мне всё же нужно к ней подняться.

Баба Валя как будто ждала его (дверь распахнулась, едва только он успел дотронуться до звонка) и тотчас провела его в комнату к Маше. Маша лежала всё на том же диванчике, который теперь был разложен почти на половину её небольшой комнаты. Лицо её осунулось, тени пролегли под глазами, которые тут же вспыхнули радостью, едва он вошёл.

По обыкновению, баба Валя отошла и стала за порогом комнаты, как всегда, наготове, чтобы прийти по первому зову, да и просто из женского любопытства. Но в комнате царила абсолютная тишина, и это было странно. Баба Валя прожила долгую жизнь, наполненную несправедливыми ударами судьбы и редкими всполохами счастья, а потому остро чувствовала, когда нужно довериться жизненному потоку, который течёт всегда не так, как нам хочется, но всегда правильно. Предчувствие в тот момент говорило ей не вмешиваться в это странное молчаливое общение детей, и она стояла, нелепая, как часовой у врат давно разграбленного города.

— Что же ты мне не сказала, Маша? Это ведь не из-за того, что мы болтали, так? Наши разговоры отнимают силы, но не настолько, и мы ведь старались не говорить много и прерывались, когда уставали. Только это я прерывался, а ты продолжала звать меня, когда я погибал в своих ужасных снах, ты не давала мне пропасть и теперь заболела!

— Не переживай, мне уже лучше. И эти сны… они больше не вернутся.

— Ты же всё знаешь, Маша. Скажи мне, это ведь не просто ночные кошмары, да? Это была реальная опасность?

— Да. Ты был в опасности. Но теперь всё позади.

— Что это было? Расскажи мне, Маша.

В комнате стояла настолько мёртвая тишина, что казалось, слышно было, как испуганно шепчутся цветы на подоконнике.

— Расскажи мне, Маша.

4

Миша сидел на лавочке у своего подъезда тихий и задумчивый, чувствуя, как вокруг трескается привычный мир. У подъезда бегали дети, подходили соседи, здоровались, подсаживались и уходили. Он механически здоровался, что-то отвечал, если спрашивали, и вникал в это мельтешение жизни вокруг не больше, чем в назойливый треск поломанного радиоприёмника, что стоял у них на даче, и из которого иногда доносились обрывки фраз и песен, словно намекая, что где-то в этом мире что-то происходит, но не здесь и не с тобой, а значит, это не имеет никакого значения.

Он прятал глаза, натягивая глубже кепку, без которой бабушка теперь не выпускала его на улицу, памятуя о перенесённом им солнечном ударе. Белоснежная кепочка призвана была уберечь его от коварного светила, вот только толку от неё было не больше, чем от якоря на тонущем корабле, потому что теперь Миша знал, что это не солнце и не жара послали его в нокаут и уложили в постель почти на три дня.

Он сидел отрешённый, осознавая, что он теперь, возможно, один на всём свете, не считая, конечно, Маши, знает о существовании вещей, которые существовать в нормальном мире не могут. Это был невыносимо тяжёлый груз для человека, который прожил на этом свете всего одиннадцать лет, и он жёг его изнутри, угрожая разлиться, как магма из вулкана.

— Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня, — громко пропел Санька, плюхнулся рядом на скамейку и хлопнул Мишу по плечу.

Миша вздрогнул:

— Привет, я и не заметил, что ты подошёл.

— Здоров, ты как?

— Пойдёт, уже нормально. Слабость ещё только немного есть.

Дверь подъезда распахнулась, выпуская неспешно семенящую тётю Зину с четвёртого этажа. Дородная тётя Зина невнятным кивком ответила на дружное «Здравствуйте!» мальчишек и уселась на лавочке, напротив.

Не прошло и минуты, как из подъезда вышла Женя, старшая сестра Алины и тоже примостилась рядом с тётей Зиной. Её тонкие губы, как всегда, были плотно сжаты, а глаза щурились, потому что она вышла без очков. Может, от этого у неё был вид, как будто она смотрит на что-то мелкое и неприятное, хотя Миша подозревал, что он, впрочем, как и все мальчишки двора, для неё таким и являлся.

— Слушай, Миш, — каким-то извиняющимся тоном произнёс Санёк. — Ты это… мы тогда с Игорем не то хотели сказать. То есть…

— Не здесь, — прервал его Миша. Он почувствовал себя вдруг неизмеримо старше своих друзей и даже старше высокомерной Жени, хотя та уже училась в институте. — Где Игорёк знаешь?

— Его мать за квасом послала, только что с бидоном пробегал.

— Как вернётся, сгоняй за ним, я буду ждать вас на школьном стадионе.

— А что там? Может, на нашем месте?

— Нет, нужно подальше от двора, чтобы нас не было слышно.

— Да нас и так никто не слышит.

— Услышит… В общем, просто поверь, лучше встретиться там.

Проводив взглядом шаркающего сандалиями Сашу, Миша встал с лавочки и посмотрел на окно Маши: её не было видно, и не нужно было гадать почему, у неё уже не было сил подходить к окну.

Миша развернулся и пошёл со двора к школе, которая действительно располагалась через несколько домов, да ещё за детским садом. Всю дорогу он шёл, проталкиваясь сквозь тяжёлые мысли; тёплый, прогретый солнцем летний воздух обтекал его, оставляя в коконе холодной решимости. Что нужно делать он ещё не знал, но твёрдо знал, что нужно разделить с кем-нибудь эту ношу.

Школьный стадион — площадка с вытоптанной травой, двумя футбольными воротами и турниками с краю — был пуст. Миша присел на траву в дальнем конце поля, прислонившись спиной к старому вязу, и стал ждать.

Вскоре появились Санёк с Игорьком и, увидев Мишу, неспешно направились к нему, попутно оживлённо споря о чём-то.

— Да чушь, всё это, вкуснее пепси ничего не бывает, — решительно заявил Игорёк.

— Я тебе не вру! Мне отец говорил, что в Москве продаётся кока-кола, и она в тыщу раз вкуснее. И Витька со второго подъезда то же самое говорил, чтоб я сдох, спроси у него, — кипятился Санёк.

— Вот ты и сдохнешь как последний осёл, раз полагаешься на слово этого брехла.

Они уже подошли к Мише, и Санёк обратился к нему, призывая в свидетели:

— Миша, подтверди, ты же слышал, как Витька рассказывал про кока-колу?

Миша вздохнул, глядя на друзей. Он вдруг понял, что не знает, как начать разговор, задача оказалась сложнее, чем ему представлялось сначала.

В самом деле, как рассказать о том, чему нет места в этом мире, если, конечно, в нём до сих пор по небу летают самолёты, по дорогам ездят машины, в магазинах изредка продают пепси-колу, а в прекрасной столице необъятной родины атлеты со всего мира соревнуются на Играх доброй воли.

— Послушайте! То, что я хочу вам рассказать… в это, наверное, будет трудно поверить. И ещё, я вас прошу: это должно остаться только между нами.

— Я — могила! — заверил Санёк.

— Само собой, — отозвался Игорь, — валяй.

И тогда он рассказал, иногда прерываясь, чтобы унять волнение, но чаще из-за того, что непросто было найти слова, способные передать то, чему он стал свидетелем и невольным участником в последние дни. Они были совершенно одни, сидящие у краешка пустого футбольного поля, и только тёплый июльский ветер да склонившийся над их головами старый вяз могли слышать, как неровно стучат от волнения их сердца.

Когда он закончил, воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом листвы.

Наконец Игорёк высказался первым:

— Ну, Миша, это самая крутая из всех твоих историй! Как ты всё ловко заплёл в одну кучу: и этот солнечный удар, и эту Машу странную.

— Правда у меня до последнего слова!

— Да не гони, Миша. Ты, конечно, рассказывать мастак, но за дураков-то нас держать не надо, — Игорь повернулся к Сашке, — Сань, чего ты молчишь?

— А я верю, — Саня был непривычно серьёзен и смотрел себе под ноги.

— Ты веришь тому, что наш Мишаня может мысленно общаться с Машей, которая, оказывается, вовсе не дура, с котелком, набитым соломой? И что она спасла его от неизлечимой болезни, приступ которой все приняли за солнечный удар, и теперь сама от этого умрёт?

— Не обзывай её больше, если хочешь остаться мне другом. Никогда, — тихо сказал Миша, твёрдо глядя Игорю в глаза.

— Ладно, ладно, — замахал руками Игорь, — но, блин, всё равно, как это возможно? Ты что? Не знал, что болен?

— Не знал. У меня бывали сильные головные боли. Но я думал это или от жары, или там ещё от чего… Маша говорит, опухоль в мозгу, её трудно распознать, когда о ней узнают, чаще всего уже слишком поздно.

— Но она-то откуда об этом знает?

— Я же говорю, она особенная. Ребят, она очень много знает, потому что видит людей насквозь.

— Как рентген, что ли?

— Нет, не как рентген, не так. Она видит людей, всё, что их наполняет, их страхи, желания, что есть хорошего и плохого в них, что их беспокоит, о чём они мечтают. И их болезни.

— Так, ты что, без неё умер бы?

Миша кивнул:

— Не сейчас, но довольно скоро.

Помолчав, Миша добавил, стараясь, чтобы голос не дрогнул предательски и звучал ровно:

— А теперь она умрёт, потому что спасая меня, она растратила все свои силы. Она слабеет с каждым днём.

Игорь откинулся и упал навзничь на траву:

— Обалдеть! Знаешь, я всё равно не могу в это поверить, это всё как-то… Так не бывает!

— А я верю, — опять повторил Саня, глядя куда-то себе под ноги, — я тоже её слышал, — тихо добавил он, всё так же не поднимая взгляд от земли.

— Машу? — воскликнули Игорь и Миша в один голос.

— Да. Когда нашёл тебя без сознания… Это она мне сказала, что ты в беде, и чтобы я бежал к последнему подъезду, где ты свалился под лавку. Рядом Витька был с братом и Лёшка с Олегом, но только я её слышал, она звучала у меня в голове, так, как ты и сказал. Поэтому я верю тебе, каждому слову.

Притихший Игорь смотрел на друзей, переводя взгляд с одного на другого.

— Так и что? Она, значит, скоро умрёт?

— Да, она… — голос всё-таки дрогнул, и Миша умолк, не докончив. Опустив лицо вниз, он продолжил:

— Она не хотела говорить, но… у нас особая связь, мы чувствуем и даже видим иногда мысли друг друга, и я увидел то, что она знает. У неё осталась неделя, может, две.

— Её же надо в больницу срочно! — вскочил Игорь.

— Совсем ничего нельзя сделать? — Санька кашлянул, чтобы поправить внезапно севший голос.

Миша покачал головой:

— Никто не поможет, я видел, как это будет. Никто даже не поймёт, что она умерла. Никто! Даже её бабушки.

— Ты поэтому собрал нас подальше от двора, чтобы она не услышала, о чём мы тут говорим? — спросил Игорь.

Миша кивнул:

— Да, и ещё посоветоваться. Что можно подарить человеку, который умирает?

Повисла тишина, окантовкой которой служили тяжёлые мысли и шуршание листьев на корявых ветвях старого вяза.

— Ну, а если бы ты умирал? — осторожно спросил Санёк, — чего бы ты хотел?

Миша задумался и выдохнул:

— Наверное, не оставаться одному, пока всё не случится.

5

… В это лето некоторое время изумлённая детвора и вездесущие старушки, вечные сторожевые у подъездов на лавочках, могли наблюдать странную картину: прогуливающуюся толстую девочку, местную дурёху, с трудом передвигающую непослушные ноги в сопровождении трёх мальчишек, каждый из которых был на голову ниже её. Что за странная дружба могла объединять этот нелепый квартет? О чём они беседовали так увлечённо и над чем смеялись?