Холм грез. Тайная слава

Глава 1

Ночной ветер быстро разгонял тяжелые облака, обнажая небесный шатер и далекую звезду, озарявшую землю лучистым светом; высоко-высоко над темной землей и черневшими на тропинке тенями раскинулся удивительный сверкающий мир. В конце октября с запада пришел ураган, и теперь сквозь оголенные ветви искривленного дуба Амброз Мейрик взирал на серебряный свет звезды. Когда на небе угас последний отблеск дня, Мейрик прислонился к воротам и пристально посмотрел вверх; затем его взгляд опустился к земле, вобрав ее тяжелое усталое дыхание, на обширный круг распаханного поля и серый луг, уходившие в темноту горизонта, мрачного, как тюремная стена. Внезапно его осенило, что, наверное, уже очень поздно; ему следовало вернуться еще час назад, а он до сих пор бродит по окрестностям по меньшей мере в миле от окраин Люптона. Мейрик оторвал взгляд от звезды и быстро зашагал по тропинке, шлепая по лужам и липкой глине, пропитанной трехнедельными проливными дождями.

Наконец он увидел слабый свет пригородных улиц, где обитали сапожники, и спешно пересек квартал бедноты, оставив позади дешевые магазинчики, примитивную таверну, обшарпанную часовню, стоящую на двенадцати камнях, исписанных именами двенадцати лидеров конгрегации Люптона, и ревущих детей, не желавших ложиться спать. Потом миновал здание бесплатной библиотеки, представлявшее собой, по мнению «Меркурия Люптона», превосходный образец адаптации готики к современным требованиям. Из некоего подобия башни, украшавшей это здание, когда-то стреляла пушка, а на стене башни были установлены огромные круглые часы, возвышавшиеся над улицей, и Мейрик ужаснулся, обнаружив, что уже гораздо позднее, чем он предполагал. Ему еще надо было попасть на другой конец города, а часы показывали начало восьмого! Вспомнив о том, что его судьба всецело зависит от дяди, Мейрик побежал; он пронесся мимо «нашей старой большой приходской церкви» (полностью восстановленной в начале сороковых), мимо остатков торговой площади, превращенной в поилку для собак и скота, что вполне устраивало местных жителей; по пути мальчик ловко уворачивался от запоздалых покупателей и ранних бездельников, слонявшихся туда-сюда по главной улице.

Дотронувшись до колокольчика на двери Старой усадьбы, Мейрик вздрогнул. Пока служанка открывала дверь, он мужественно собирался с силами, надеясь прошмыгнуть через холл сразу в класс, но девушка остановила его:

– Учитель велел, чтобы вы зашли к нему в кабинет, господин Мейрик, сразу, как только придете.

Она смотрела на него так странно, что мальчика сковал болезненный страх. Мейрик был паникером до мозга костей и сходил с ума от страха по двенадцать раз на дню. Несколько лет назад его дядя сказал: «Люптон сделает из тебя человека», и Люптон всячески старался оправдать его надежды. Лицо несчастного мальчика побелело, на лбу выступил пот; Мейрик судорожно хватал ртом воздух и сотрясался в ознобе.

Нелли Форан, служанка, продолжала смотреть на него странным, напряженным взглядом, потом внезапно прошептала:

– Вам надо идти прямо сейчас, господин Мейрик, я знаю, что учитель слышал звонок; но, впрочем, это ваше дело.

Амброз не видел ничего, кроме приближающейся гибели. Он глубоко вздохнул, постучал в дверь кабинета и, получив разрешение дяди, вошел.

Кабинет выглядел очень уютно. Красные гардины были плотно зашторены, скрывая мрачную ночь, и все освещалось ярким пламенем угля, который елейно пузырился и выбрасывал большие всполохи огня, – в классе обычно использовался кокс. Ноги утопали в мягком ворсе ковра, кресла обещали телу теплый уют, стены были скрыты книгами – Теккерей, Диккенс, лорд Литтон, в одинаковом красном сафьяне с позолотой; Кембриджская Библия для студентов в нескольких томах, «Жизнь Арнольда» Стэнли, «Pralaectiones Academica» Коплстона, комментарии, словари, первые издания Теннисона, а также школьные и колледжские призы за игру в гольф и, конечно, великолепный набор римских и греческих классиков. В комнате висели три прекрасные и в то же время ужасные картины Пиранези, которыми мистер Хорбери восхищался скорее из-за тематики, нежели из-за их глубокого смысла, и в которых, по его словам, отсутствовала «позолоченная посредственность» – яркий признак патологии. Газ в светильниках был наполовину прикрыт, ибо Высокий служитель писал за своим столом, и затененная лампа отбрасывала яркий круг света на кипы бумаг.

Когда вошел Мейрик. Хорбери обернулся. Его энергичное лицо с высоким прямым лбом было обрамлено рыжеватыми бакенбардами, а в серо-зеленых глазах дяди мальчик уловил опасный огонек. Первые слова прозвучали малообещающе:

– Итак, Амброз, ты должен совершенно четко усвоить, что подобное положение вещей я больше терпеть не намерен.

Возможно, все не кончилось бы для мальчика так плачевно, если бы его дядя не обедал перед этим с директором школы, в результате чего произошла определенным образом выстроенная цепь событий, каждое из которых способствовало тому, чтобы сделать положение Амброза Мейрика безнадежным. Во-первых, на обед была вареная баранина – ненавистное для тонкого вкуса мистера Хорбери блюдо. Во-вторых, к горячему подали херес. Херес мистер Хорбери любил, но, к несчастью, вино директора, хотя и вполне приятное на вкус, было очень далеко от совершенства и изобиловало той жгучей и раздражающей основой, что заставляет печень пылать и бушевать. Затем Чессон счел практически провальной работу своего главного помощника. Он, конечно, не сказал Хорбери прямо, что тот не умеет учить, но, однако, заметил:

– Знаете, Хорбери, я тут вдруг с удивлением обнаружил, что у ваших ребят из пятого класса совсем нет хватки. Некоторые – просто поразительные растяпы, если вы понимаете, что я имею в виду: ими владеет какая-то неопределенность, взять, к примеру, их высказывания о Песне Школы. Сами-то вы не замечали?

Затем директор продолжил:

– И, кстати, Хорбери, я совершенно не представляю, что делать с вашим племянником, Мейриком. Он ведь племянник вашей покойной жены, не так ли? Да. Так вот, я не уверен, что могу определенно высказать свое мнение о мальчике, но ведь нельзя же и просто констатировать, что с ним что-то не так, этим ему не поможешь. Его работа удивила меня – очень достойная, даже выше среднего уровня класса, – но, используя музыкальный термин, скажу, что он вроде как диссонирует с общим тоном. Возможно, это всего лишь моя фантазия, однако мальчик напоминает мне тех весьма нежелательных субъектов, о которых говорят, что они за глаза смеются. Сомневаюсь, что Мейрик как-то клеймит Люптон, но его пребывание в школе тревожит меня, я опасаюсь его влияния на других мальчиков.

И снова Хорбери почувствовал в тоне собеседника обвинительные нотки, а к тому времени, как он добрался до Старой усадьбы, им уже и вовсе овладело бешенство. Он никак не мог решить, что было оскорбительнее – угощение Чессона или его лекция. Слишком привередливый в еде, Хорбери зримо представлял себе огромного жирного барана, истекающего тонким красным ручейком из зияющей раны, нанесенной директором, и к этой отвратительной мысли примешивалась обида на косвенный нагоняй, который, как ему казалось, он получил, а каждая капля жгучего хереса добавляла масла в огонь, и так уже вовсю бушевавший. Хорбери мрачно пил чай, лелея свою ярость, все более лютую и жаждущую выхода; однако в душе он вряд ли был сердит, когда в шесть часов сообщили, что Мейрик не явился. Вот тут-то он и увидел возможность и, даже более того, реальную перспективу наконец-то получить удовлетворение и облегчение.

Некоторые философы утверждают, что врачи сумасшедших (или психиатры) со временем достигают некоторого сходства со своими пациентами, иными словами, сами становятся полусумасшедшими. Такая позиция вполне удобна; в действительности же обречь человека на вечное заключение в компании маньяков и дебилов из-за того, что он поет в ванной или надевает пурпурно-красный халат к ужину, возможно, куда более опасное безумие, чем представлять себя императором Китая. Однако такое может произойти, и нередко учитель уподобляется школьнику, правда несколько обрюзгшему в силу возраста, – то же чудовище, только с обостренными до крайней формы болезненными признаками. Благожелателям великой Системы частных закрытых школ для мальчиков свойственно хвалить своих любимых наставников в выражениях, которые превозносят, более того, восславляют подобную схожесть. Почитайте памятные некрологи умершим директорам школ в известной и наиболее респектабельной церковной газете. «До самого конца он оставался в душе мальчишкой», – пишет Кенон Дайвер о своем друге, неграмотном старом подхалиме, который посредством лояльной политики по отношению к евреям, туркам, еретикам и неверным убедил большинство в школе, что он, как никто, достоин стать епископом. «Я всегда знал, что его чаще можно увидеть на игровом поле, чем в комнате шестого класса… Его отличал здоровый ужас английского мальчишки ко всему, близкому позерству и эксцентричности… Он мог строго блюсти дисциплину, временами проявляя излишнюю жестокость, но все в школе знали, что грамотно поставленный „блок“, техничный прием либо гол, красиво забитый или отлично предотвращенный, искупят любые серьезные проступки». Можно заметить и другие черты, которые свидетельствуют о сходстве учителя и ученика: например, и тот и другой отличаются жестокостью и склонностью к совершенно ненормальным шуткам с причинением боли. Подлый мальчишка издевается над слабыми животными, неспособными сопротивляться. Ходят рассказы (тщательно заминаемые всеми истинными друзьями Системы) о потрясающе изобретательных оргиях в заброшенных оврагах пустошей, в темных укромных чащах: истории об одном или двух мальчиках, ящерице или жабе и медленно разгорающемся пламени костра. Но это развлечения исключительно виртуозов; для обычного юного обывателя существует множество шуток, чтобы выделиться из толпы более хилых товарищей, среди которых есть даже приверженцы здорового образа жизни. В конце концов слабейшие упрутся в стену, и, если их промахи не прекратятся, им конец. Когда маленькие бедолаги после пары лет многочисленных изощренных пыток тела и ума найдут последний выход в самоубийстве, кто знает, как выпускники школы смогут продолжать жить и галантно заявлять, что дни, проведенные в «любимой старой школе», были самыми счастливыми в их жизни, что доктор был их отцом, а шестой класс – кормящей матерью, что они приходили в восторг от легенд о магометанском рае и только скучный, выматывающий спорт, хотя и сопровождавшийся радостью счастливого утомления, заставлял их сердца, как рассказывал вдохновенный певец мучения, трепетать еще много лет при мысли о холме. Они пишут отовсюду, эти храбрые выпускники: из завоеванного с трудом деканата в результате многолетней неутомимой атаки фундаментальных доктрин христианской веры; из роскошных апартаментов комфортабельной виллы, ставшей наградой за коммерческую активность и сообразительность на фондовой бирже; из судов и кемпингов; с заоблачных вершин успеха; и большинство из них – убедительный аргумент для похвалы. Как тут не согласиться?! И мы говорим, что нет ничего лучше нашей великой частной закрытой школы, и в общем гомоне восхвалений тонут слабые возражения матери и отца, похоронивших ребенка, на шее которого чернел след от веревки. Но мы спешим успокоить их: мальчик просто плохо играл, хотя его мучения были интересным спортом, правда, пока он выдерживал их.