Холм грез. Тайная слава

Глава 3

Если и не во всем, то хотя бы в одном мистер Хорбери оказался прав. Тот вечер действительно стал поворотным в жизни Мейрика. Чутко улавливая жгучую ярость неприятеля, Амброз решил, что больше не будет трусом. Он никогда не уподобится крошке Фиппсу, который был запуган, «пропитан футболом» и забит до такого жалкого состояния, что рухнул как подкошенный, потеряв сознание, пока директор отчитывал его за «систематическое и намеренное вранье». Фиппс не только упал к ногам директора, но и, будучи в основе своей, как выражался доктор Джонсон, разумным, демонстрировал сильное нежелание возвращаться в сознание к драгоценным наставлениям «дорогого старины директора». Чессон даже немного испугался, а школьный доктор сухо заметил, что, по его мнению, парня лучше отправить домой на пару неделек.

Итак, Фиппс прибыл домой в таком состоянии, что его мать горько заплакала, а отец пришел к выводу, что, похоже, Систему частных закрытых школ для мальчиков слегка перехвалили. Старый семейный доктор вообще рассвирепел и обозвал «негодяями» тех, кто довел двенадцатилетнего ребенка до нервного срыва на грани «церебральной неврастении». Но доктор Уолфорд получил свое образование в какой-то жалкой провинциальной академии, поэтому и не мог понять и оценить дух великих частных закрытых школ.

Теперь Амброз Мейрик наблюдал за достижениями несчастного Фиппса с беспокойством и жалостью. Бедное маленькое существо с помощью тщательной обработки учителями и соучениками было доведено до такой степени нервного расстройства, что хватило бы одного резкого хлопка по его спине или руке, чтобы вызвать необузданный водопад слез из его глаз. И всякий раз, когда кто-то задавал ему самый простой вопрос, он подозревал коварную ловушку, а потому лгал, вилял и неумело хитрил. Хотя его втаптывали каблуками в грязь раза три в неделю, чтобы он смог овладеть полезными навыками плавания, Фиппс, казалось, лишь становился все грязнее и грязнее. Его школьные книги были порваны на клочки, тетрадки с упражнениями использовались в качестве дротиков; у него была заготовлена ложь для оправдания потери книг и отговорки, чтобы не делать упражнения, и он лгал и плакал все больше и больше.

Мейрик никогда не опускался так низко. Он был сильным мальчиком, а Фиппс всегда оставался маленьким слабым животным; но после взбучки, по дороге из кабинета в классную комнату Мейрик почувствовал, что находится у самого края пропасти и от падения его отделяет всего лишь шаг. Но нет, решил он, никогда, никогда он не ступит на этот путь, и потому с равнодушным видом, причем вовсе не напускным, Мейрик прошел через обитые сукном двери в комнату, где другие мальчики готовили уроки.

Мистер Хорбери был неограничен в средствах и не беспокоился о проблемах и обязанностях большого дома. Однако в Старой усадьбе была запасная комната, и, помимо своего племянника, он взял к себе еще трех мальчиков. Эти трое с предвкушающими ухмылками ждали, когда во время беседы со «старым Хорбери» Мейрик покажет свой нрав, – в том, что нечто подобное произойдет, они не сомневались. Но Амброз вошел со словами: «Привет, ребята!» – и сел на свое место, как будто ничего не случилось. Это было невыносимо.

– Я уверен, Мейрик, – начал Пелли, пухленький мальчик с красным лицом, – что ты рыдал! Напишешь об этом домой? А, я забыл. Это ведь твой дом, не так ли? Сколько ударов? Я что-то не слышал, чтобы ты выл.

Амброз не произнес ни слова. Он достал свои книги, как если бы никто ничего не говорил.

– Ты можешь ответить? – вступил другой мальчик. – Сколько ударов, а, маленький трус?

– Иди к черту!

На мгновение все трое ошеломленно переглянулись; они подумали, что Мейрик, должно быть, сошел с ума. Но вскоре один из них, наблюдательный Бейтс, начал тихо посмеиваться, видя, как заводится Пелли, к которому он никогда не питал симпатии. Толстый от природы Пелли становился все толще и толще; глаза его расширились от ярости.

– Я тебе устрою, – выпалил он и направился к Амброзу, спокойно листавшему латинский словарь.

Амброз не ожидал нападения, но быстро вскочил и встретил Пелли на полпути ожесточенным ударом, направленным прямо в нос. Пелли отлетел в сторону, рухнул на пол и мгновение лежал оглушенный. Потом он медленно поднялся и, шатаясь на неустойчивых ногах, с трогательно смущенным видом посмотрел вокруг себя. Он стоял посреди комнаты, не понимая, что бы это значило и правда ли, что Мейрика больше не удастся подловить на ехидную шутку или какой-нибудь подвох. Похоже, тот, кто всегда был трусом, претерпел ужасное и совершенно невероятное превращение. Пелли дико смотрел по сторонам, пытаясь остановить льющуюся из носа кровь.

– Запрещенный прием! – отважился Роусон, тощий парень, любивший заламывать руки мальчикам помоложе до тех пор, пока те не начинали молить о пощаде. Суть произошедшего не доходила до него; он смотрел с недоверием, как материалист, отвергающий чудо даже тогда, когда видит его собственными глазами. – Запрещенный прием, Мейрик!

Но Амброз спокойно вернулся на свое место и снова принялся листать словарь. Это был толстый, тяжелый том в твердом переплете, и именно ребром переплета Амброз нанес несчастному Роусону огромной силы удар в лицо. Роусон закрыл лицо руками и заплакал тихо и уныло, раскачиваясь взад-вперед на месте и едва воспринимая беглый поток проклятий, коими осыпал его недавний тихоня Мейрик, проверявший таким образом, достаточно ли хорош был удар.

Амброз поднял словарь и обрушил на изумленных зрителей целый ряд замечаний, которые сделали бы честь старомодному режиссеру на генеральной репетиции спектакля.

– Ты только послушай его! – слабо, почти благоговейно, произнес Пелли. – Ты только послушай его!

Но бедный Роусон, раскачиваясь взад-вперед, тихо рыдал и, зажав голову руками, не говорил ни слова.

Мейрик всегда отличался внимательностью к мелочам и в тот вечер пришел к выводу, что определенные римские традиции следовало бы перенять. Благоразумный Бейтс продолжал корпеть над своим школьным упражнением по стихосложению на латыни, тихо ухмыляясь. Бейтс был циником. Он всем сердцем презирал обычаи и в то же время очень тщательно соблюдал их. Он мог бы стать изобретателем и автором футбольных игр, если бы кто-нибудь оценил ту страсть, с какой он предавался этим занятиям. Но его имя вошло в историю спорта: Бейтс совершил прыжок, бросил молот и пробежал кросс так, будто от этого зависела вся его жизнь. Однажды мистер Хорбери случайно подслушал, как Бейтс говорил что-то о «чести дома», который вошел в его сердце. Что касается крикета, то Бейтс играл с таким рвением, словно его личное честолюбие требовало, чтобы он стал первоклассным профессионалом. И он искренне радовался, закончив свои латинские стихотворения, написанные (к изумлению других мальчиков) «будто письмо» – то есть без черновика. Бейтс имел «наклонность» ко всему в Системе, от спорта до латинских стихов, и его рукописи пользовались неизменным успехом. Он ухмыльнулся в тот вечер – отчасти над превращением Мейрика, а отчасти над строкой, которую набросал:

«Mira loquor, coelo resonans vox funditur alto»[7].

В дальнейшем Бейтс написал пару романов и продал их, по словам журналиста, «словно горячие пирожки». Мейрик пошел навестить его вскоре после того, как тираж первого романа дошел до тридцати тысяч, а Бейтс читал «положительные рецензии» и радовался приятному хрусту только что полученного чека.

«Mira loquor, populo, resonans, cheque funditur alto[8], – сказал ему Бейтс. – Я знаю, чего хотят школьные учителя, мальчики и публика, и я забочусь о том, чтобы они это получили, – sale espèce de sacrés cochons de N. de D.!»[9].

Остальные занятия протекали в полной тишине. Пелли приходил в себя от полученного шока и начинал обдумывать месть. Мейрик своим поведением довел его до безрассудства, и он должен был как-то ответить. Это была просто случайность; Пелли решил вызвать Мейрика на драку и устроить обидчику самую страшную трепку, какую тот когда-либо получал. Он был полным, но смелым парнем. Роусон, напротив, был ужасным трусом и подлецом, а потому решил, что с него хватит, и время от времени бросал в сторону Мейрика смиренные, примирительные взгляды.

В половине десятого они все вместе пошли в столовую за хлебом с сыром и пивом. Без четверти десять мистер Хорбери появился в форменной одежде и шапочке и прочитал главу из Послания святого Павла римлянам, а также одну или две бессвязные и унылые молитвы. Когда мальчики уже поднимались в свои комнаты, Хорбери остановил их.

– Что это, Пелли? – спросил он. – Твой нос раздулся. И как я погляжу, из него идет кровь. Что ты с собой сделал? А ты, Роусон, как ты объяснишь синяки вокруг глаз? Что все это значит?

– С вашего позволения, сэр, на футболе сегодня была очень жаркая битва, к чему мы с Роусоном оказались не очень готовы.

– И ты участвовал в столкновении, Бейтс?

– Нет, сэр; я был крайним нападающим. Но все ребята играли отчаянно, и я видел, как ударили Роусона и Пелли, когда мы менялись.

– О! Ясно. Весьма рад обнаружить в вас таких азартных игроков. Что касается тебя, Бейтс, то я вижу, что ты лучший среди нападающих твоего возраста, лучше всех, кто когда-либо был у меня. Спокойной ночи!

– Спасибо, сэр! – в едином порыве откликнулись все трое, как будто исполнили их самое сокровенное желание, и Хорбери мог бы поклясться, что Бейтс даже покраснел от удовольствия после его похвалы.

На деле же Бейтс упивался собственной хитростью и способностью выходить из любого сложного положения.

Мальчики ушли, и мистер Хорбери вернулся к своему столу. Он редактировал сборник избранных произведений под названием «Английская литература для младших классов». Хорбери начал читать приготовленную к работе рукопись:

Весь день грохочет битвы шум
В горах за зимним морем:
Пока сподвижники Артура, плечом к плечу, единым строем
Не сложат головы в полях под Лайонессом…

Он остановился и поставил звездочку над словом «Лайонесс», после чего на чистом листе повторил знак и сделал примечание: «Лайонесс = острова Силли».

Затем Хорбери взял еще один лист и написал: «Найти древнее название островов Силли».

Эта работа полностью поглотила его внимание; и, лишь когда часы пробили двенадцать, он отложил рукопись: настало время вечернего стакана виски с содовой; днем Хорбери никогда не прикасался к алкоголю, но вечером позволял себе немного выпить, торжественно смешивая напиток и затягиваясь сигарой, которую выкуривал за двадцать четыре часа. Ожог от директорского хереса и неприятного разговора больше не терзал его изнутри; время, работа и несколько ударов палкой, выданных Мейрику, успокоили его душу, и, откинувшись в кресле, он погрузился в размышления, глядя на яркие всполохи огня.

Хорбери размышлял о том, что мог бы сделать, если бы унаследовал пост директора. Уже пошли слухи, что Чессон отказался от епископства в Святом Дубрике, чтобы не ограничивать свою свободу и принять Дочестер, где очень скоро должна была появиться вакансия. Хорбери не сомневался, что пост директора достанется ему; его влиятельные друзья уверяли, что совет не будет колебаться ни минуты. Тогда он покажет всему миру, какой можно сделать английскую частную закрытую школу. Лет через пять, по его подсчетам, он удвоит количество учеников. Хорбери видел приближающуюся необходимость использования достижений современности и особенно наук. Лично он питал отвращение к «новаторам», но знал, какое впечатление произвел бы с лабораторией, великолепно оснащенной современной аппаратурой и управляемой высококвалифицированным специалистом. Поэтому усовершенствованная гимназия необходима; в ней должны быть инженерные, а также столярные мастерские. Да и люди начали жаловаться, что образование, полученное в частных закрытых школах, не находит применения в городе. В новой школе должен быть учитель по бизнесу и специалист с фондовой биржи.