Цветы зла: Безумная ботаника. 1844-1900

III

На второй день нашего путешествия, незадолго до заката, Килуа, ехавший на несколько шагов впереди нас, издал короткий крик, спешился и припал к земле.

Брайери в одно мгновение оказался рядом с ним. Я последовал за другом, хотя и не с такой ловкостью; мои суставы с трудом разгибались, а для смазки их мне не хватало научной увлеченности. Брайери стоял на четвереньках, жадно изучая недавно потревоженный участок почвы. Дикарь распростерся ничком, уткнувшись лбом в пыль, словно в религиозном экстазе, и издавал те же фальцетные звуки, которые мы слышали в хижине святой женщины.

— Вы нашли след какого-то зверя? — осведомился я.

— Это не звериный след, — чуть ли не рассердился Брайери. — Видите эту широкую округлую проплешину на поверхности, где покоился тяжелый груз? А эти маленькие впадины в свежей земле, расходящиеся от центра, как лучи звезды? Это шрамы, оставленные тонкими корнями, вырванными из своих неглубоких ложбин. И поглядите, в какую истерику впал Килуа! Говорю вам, мы идем по следам священного дерева! Оно было здесь, и не так давно.

Следуя взволнованным указаниям Брайери, мы продолжили охоту пешком. Килуа направился на восток, я — на запад, а Брайери двинулся на юг.

В целях тщательного осмотра местности, мы договорились продвигаться постепенно расширяющимися зигзагами, через определенные промежутки времени подавая друг другу сигналы револьверными выстрелами. Более глупой идеи и быть не могло. Через четверть часа я потерял голову и направление в чаще. На протяжении следующей четверти часа я несколько раз стрелял из револьвера, не получая никакого ответа ни с востока, ни с юга. До сумерек я безуспешно пытался вернуться к тому месту, где были привязаны лошади; а потом солнце зашло, оставив меня во внезапной темноте и одиночестве, в дикой местности, о масштабах и характере которой я не имел ни малейшего представления.

Я избавлю вас от рассказа о моих страданиях в течение всей той ночи, и следующего дня, и следующей ночи, и еще одного дня. Когда темнело, я бродил в слепом отчаянии, тоскуя по дневному свету, не смея ни заснуть, ни даже остановиться, и пребывая в постоянном ужасе перед неизвестными опасностями, окружавшими меня. Днем я тосковал по ночи — солнце пробивалось сквозь самый плотный покров роскошной листвы и едва не сводило меня с ума. Запасы провизии в моем рюкзаке были исчерпаны. Бутыль с водой осталась притороченной к седлу. Я бы умер от жажды, если бы мне не удалось дважды обнаружить колокольчатый кактус. То был ужасный опыт, но ни пытки голодом и жаждой, ни пытка жарой не могли сравниться с мучительной мыслью о том, что моя жизнь будет принесена в жертву бреду сумасшедшего ботаника, мечтавшего о невозможном.

Невозможном?

На второй день, все еще бесцельно блуждая по джунглям, я утратил последние силы и упал на землю. Отчаяние и безразличие уже давно уступили место страстному желанию конца. Я с неописуемым облегчением закрыл глаза; сознание начало покидать меня, и жар солнца на лице казался даже приятным.

Неужели красивая и нежная женщина подошла ко мне, пока я лежал без сознания, и положила мою голову себе на колени, и обняла меня? Прижалась ли она своим лицом к моему, шепотом прося меня набраться мужества? На миг, придя в себя, я проникся убежденностью, что так и было; я схватился за теплые, мягкие руки и снова потерял сознание.

Не стоит так переглядываться и улыбаться, джентльмены: в этой жестокой пустыне, в моем беспомощном состоянии, я обрел жалость и милостивую нежность. В следующий раз, когда чувства вернулись ко мне, я увидел, что надо мной склонилось Нечто: величественное, путь и не красивое, человечное, пусть и не человек, милосердное и женственное, пусть и не женщина. Руки, державшие и приподнимавшие меня, издавали слабый сладковатый запах, похожий на запах надушенных женских волос. Прикосновение их было лаской, пожатие — объятием.

Могу ли я описать ту форму? Нет, не с такой определенностью, что удовлетворила бы Квакверзуха и Брайери. Ствол, как я видел, был массивным; ветви, бережно и нежно удерживавшие меня над землей — гибкими и симметрично расположенными. Над моей головой нависал венок из странной листвы, а посреди него — ослепительный шар алого цвета. Алый шар рос, пока я наблюдал за ним, но постоянно наблюдать я оказался не в силах.

Не забывайте, пожалуйста, что я был истощен физически и измучен душевно; периоды сознания и забытья сменяли друг друга так же легко и часто, как сон сменяет бодрствование во время лихорадочной ночи. Казалось самой естественной вещью в мире, что в момент крайней слабости кактус любил меня и заботился обо мне. Я не искал объяснения этого удачного поворота судьбы и не пытался анализировать; я просто принял это как нечто само собой разумеющееся, как ребенок принимает неожиданный подарок. Единственная мысль, владевшая мной, заключалась в том, что я нашел неизвестного друга, наделенного женской симпатией и неизмеримо доброго.

И когда наступила ночь, мне показалось, что алый шар над головой невероятно раздулся, заполняя собой почти все небо. Неужели меня все еще держали и укачивали гибкие руки? Неужели мы вместе взмыли в воздух? Я не знал, да и не заботился об этом. То мне казалось, что я нахожусь в своей каюте на борту корабля, убаюканный морской зыбью; то чудилось, что я разделяю полет какой-то огромной птицы или по собственной воле несусь с невероятной скоростью сквозь темноту. Ощущение непрекращающегося движения окрашивало все мои сны. Всякий раз, просыпаясь, я чувствовал, как в лицо мне дует прохладный ветерок — первый глоток свежего воздуха с тех пор, как мы высадились на берег. Я был неосознанно счастлив, джентльмены. Я снял с себя всякую ответственность свою судьбу. Я находился под защитой существа, обладающего высшей силой.

— Фляжку с бренди, Килуа!

Вокруг был свет дня. Я лежал на земле, и Брайери поддерживал меня за плечи. Его лицо выражало замешательство, которое я никогда не забуду.

— Боже мой! — воскликнул он. — Как вы сюда попали? Мы прекратили поиски два дня назад.

Глотнув бренди, я пришел в себя, с трудом поднялся на ноги и огляделся. Причина крайнего изумления Брайери была очевидна с первого взгляда. Мы находились не в дикой местности, а на берегу бухты. Корабль стоял на якоре в полумиле от нас. С него уже спускали лодку.

А на юге, на горизонте, виднелось ярко-красное пятно, едва ли больше утренней звезды — Перелетное Дерево, возвращающееся в дебри. Я видел его, Брайери видел, видел и дикарь Килуа. Мы наблюдали за ним, пока оно не исчезло. Мы испытывали очень разные чувства: Килуа — суеверное благоговение, Брайери — научный интерес и сильное разочарование. Что же до меня, то мое сердце полнилось удивлением и благодарностью.

Я сжал голову руками. Значит, это был не сон. Дерево, ласка, объятия, алый шар, ночное путешествие по воздуху не были порождениями бреда. Назовите это создание деревом или растением-животным — вот оно! Пусть ученые спорят, существует ли оно в природе. Я знаю одно: оно нашло меня умирающим и перенесло более чем за сто миль прямо к моему кораблю. По воле Провидения, джентльмены, этот чувствующий и разумный растительный организм спас мне жизнь.

Договорив, полковник встал и покинул клуб. Он был сильно взволнован. Немного погодя своей обычной бодрой походкой вошел Брайери. Он взял неразрезанный экземпляр «Путешествий по земле Кергуэлена» лорда Хвастингса и устроился в мягком кресле у камина.

К испытанному путешественнику робко приблизился молодой Трэддис.

— Простите меня, мистер Брайери, — сказал он, — но я хотел бы задать вам вопрос о Перелетном Дереве. Имеются ли научные основания полагать, что оно было женского…

— А, — со скучающим видом прервал его Брайери. — Полковник поделился с вами своим необычайным рассказом? Удостоил ли он меня чести вновь принять участие в этом приключении? Да? Ну что, на сей раз мы вернулись с добычей?

— Нет, к сожалению, — сказал молодой Трэддис. — В последний раз вы видели Дерево как алое пятно на горизонте.

— Ей-Богу, снова неудача! — сказал Брайери, спокойно начиная разрезать страницы книги.