Тьма под кронами. Сборник древесных ужасов

Когда Родион погрузил в транс Юлю и Алешу, и произнес: «Никита Нилыч, все уже готово, ждем вас!» — Юля вздрогнула, как от легкого удара током, и заговорила чужим, мужским голосом. Заговорила о себе в третьем лице:

— Ты, Родя, должен знать, что супруга твоя, Юленька, блядь еще та! Не удивляйся только. Настоящий ученый не удивляться должен фактам, а правильно ими оперировать. Ты ж ее девочкой взял, молоденькой совсем. Очаровал, обаял и себе подчинил. Не без гипноза обошлось, хе-хе! А она, тварь такая, из-под власти твоей однажды выскользнула, отряхнулась и сама начала над тобой властвовать, вертеть тобой, пыль тебе в глаза пускать. И знаешь, как рассуждала? Как ты со мной поступил, так и я теперь с тобой! Мстила тебе втихомолку. Ты думал, она без ума от тебя, думал, овечка покорная, а она тайком на сторону бегала. Нашла себе юношу, еще моложе себя, легла под него — и понесла. Ты думал, Алешка — твой, а он чужой сын, выблядок! И что ж ты хотел, когда девочку — на двенадцать лет младше тебя — в жены взял! Да и провериться тебе не мешало бы, ты ведь детей иметь не способен. Потому-то у тебя до Алешки четыре года ничего не получалось, и после него — ничего. Соображать надо, Родя, соображать! Но ты не переживай. Есть способ все исправить. Ты должен теперь убить эту тварь и выблядку ее скормить. Пусть Алешка ее сожрет — и тогда все исправится.

Родион с ужасом слушал, как Юля чужим голосом убеждает его убить ее и отдать на съедение сыну. И тут с ним заговорил сын. Из его уст раздался тот же чужой мужской голос:

— Ты все понял, Родя, что я тебе сказал? Убей стерву и пацану скорми. Пусть суку пожрет ее щенок. В принципе, целиком поедать не обязательно. Достаточно, если он самые лакомые части съест: матку с влагалищем и молочные железы. Небольшие куски вырежи из них — там, где соски. Остальное пусть черви жрут. И не дрейфь! Я тебе подскажу, как лучше все обстряпать. Ты со мной не пропадешь! Когда мальчишка все сожрет, мы его с тобой вместе из транса выведем, потом еще в транс введем — в специфический. Я ему нужные установки дам, и все будет хорошо. Что стоишь? Давай, действуй! На кухню сходи, нож там возьми, который побольше, и вперед!

Родион хотел бежать из квартиры — все равно куда, только бы подальше от кошмара. Но жена и сын открыли свои глаза — глаза, закрытые с самого начала сеанса — и уставились на него такими взглядами, от которых воля его оборвалась. Он понимал — что происходит, и это понимание душило его своим ужасом. Юля и Алеша — погруженные в транс и ставшие медиумами для Никиты Нилыча — сами начали гипнотизировать Родиона.

Но это же невозможно, думал он, чтобы гипнотик в трансе принялся подвергать гипнозу своего гипнотизера; такого не может быть! Однако он чувствовал, что его погружают в гипнотический транс, воздействуя на него волей, которая сильней его собственной. Эта чужая неодолимая воля текла сейчас к нему из глаз жены и сына. Он видел в их глазах нечто страшное — признак невидимого существа, которое стояло за ними, вкладывая в них свою волю и управляя людьми, как бессильными насекомыми, попавшими в ловушку.

— Пойди, возьми нож, — велела Юля чужим голосом, — и прирежь ее.

«Ее», — говорила она о себе самой!

Душный ужас накрыл Родиона — как мешок набросили на голову. Не в силах противиться приказу, он пошел на кухню за ножом.

Потом, когда Юля лежала мертвой, голос, отдававший ему приказы, зазвучал уже не из посторонних уст, а внутри его головы:

«Вот теперь, Родя, получил я и к тебе доступ. И отныне мы с тобой заживем!»

Когда все было исполнено, Родион, руководимый голосом в голове, вывел Алешу, наевшегося сырого мяса, из транса, тут же снова ввел его в транс и дал ему установки, которые сам не понимал, повторяя бессмысленные, на первый взгляд, фразы вслед за голосом в своей голове. Когда сеанс был окончен, он велел Алеше идти спать, сам же занялся останками Юли, от которых надлежало избавиться. * * *

Примерно месяц спустя, когда Алеша сидел в дупле тополя, в этой вязкой внутренней тьме, голос Никиты Нилыча, извивавшийся в его сознании, будто червь в мякоти спелого фрукта, открывал ему тайну за тайной. И вот что узнал Алеша из тех червивых откровений.

Когда Никита Нилыч взялся за излечение Виталика Ямских, то устраивал ему сенсорное голодание, запирая в подвальной темной комнате, куда не проникал не только свет, даже самый рассеянный, но и малейший звук. В этом склепе, зажатый в челюстях темноты и тишины, сидел Виталик без еды, воды и ощущения времени.

Чтобы мальчик не умер от истощения и жажды, Никита Нилыч временами поил его и кормил, но делал это под гипнозом, погружая мальчика в глубокий транс, в котором тот не сознавал происходящего и не мог потом вспомнить ни о чем, так что казалось ему, будто он вовсе не ест и не пьет.

Еда и питье — к такому выводу пришел Никита Нилыч — разрушают психическое здоровье человека самой своей концепцией, и путь к оздоровлению должен лежать через принципиальный отказ от идеи питания, которую следует сделать совершенно чуждой для сознания человеческого. По-настоящему здоровый человек, по убеждению Никиты Нилыча, способен питаться собственным воображением и делать это должен автоматически, не задумываясь.

Активизировать воображение помогли тьма и тишина, в которые профессор погружал маленького пациента. Воображение должно было заменить ему не только пищу, питье и пространство с его визуальными образами, но и само время. В конце концов, время — категория мышления, и там, где нет объективного ощущения времени, воображение творит из себя собственное независимое время. Так профессор приучал мальчика обходиться без простейших физиологических потребностей, без пространства с его зримыми атрибутами и без времени с его объективными признаками.

На втором этапе эксперимента Никита Нилыч погружал мальчика в гипнотическое ощущение смерти. Виталик, получивший специальные установки, был уверен, что умер и находится в загробной тьме, что собственное тело, которое он ощущает, вовсе не тело, а его иллюзорный отпечаток, оставшийся на душе, разлученной с телом в момент смерти.

Истинно нормальный человек, считал Никита Нилыч, способен жить как внутри жизни, так и внутри смерти. Только психопаты ограничивают область своего бытия жизнью, к которой они столь патологически пристрастны, от которой им оторваться труднее, чем тяжелобольному встать с больничной койки. Но прежде, чем приобрести способность обитать внутри смерти, к ней следует привыкнуть. Этому привыканию и был посвящен второй этап.

На третьем этапе эксперимент зашел в область оккультизма. Руководствуясь французским изданием трактата Иоганна Вейера «Pseudomonarchia Daemonum», Никита Нилыч вызывал демонов и вручал им, как игрушку, загипнотизированного мальчика, уверенного, что он находится в загробной тьме, из глубин которой к нему являются кошмарные адские создания.

Рассказывая об этом Алеше, Никита Нилыч говорил:

«Демоны, дьяволы, бесы, черти — все это категории не научные, и рядовой ученый не захочет иметь с ними ничего общего, но ты, Алешка, запомни одну вещь, запомни хорошо. Истинное знание вовсе не заключается в отыскании сущности вещей, а в разъяснении соотношений между теми и другими явлениями. Понимаешь? Поэтому для настоящего ученого не важно, с какой сущностью он столкнулся — с реальной или галлюцинаторной, с демонической или там космической, или еще какой. Главное в том, как бы использовать это явление в своих целях. Умозрительное определение сущности вещей — это слабость тех, кто тратит жизнь на бесплодные занятия философией или, хуже того, богословием. Ученому не нужно знать сущность вещей и явлений. Он должен понимать, как они взаимодействуют друг с другом и какую пользу можно из них извлечь. Поэтому человек науки не побрезгует и демонами, если только поймет, каким образом можно эффективно использовать их в своих целях».

Но эксперимент над Виталиком Ямских не дал результатов, которых ждал профессор. Не хватало какого-то условия, одного элемента, который довершил бы картину.

Раздосадованный Никита Нилыч пытался понять, чего не хватает в эксперименте, но не мог.

«Да еще этот проклятый мальчишка! — говорил он Алеше. — Такой пронырливый гаденыш! Подлый, лживый, изворотливый. А после всех манипуляций с ним так и вообще превратился в какое-то чудовище. Над животными издевался, двух моих кошек убил. У одной моей пациентки — она поступила к нам в клинику с истерическим неврозом — пил кровь. Присасывался, как чертов вампир какой-то, и пил. Хорошо еще, та принимала его не за человека, а за сверхъестественное явление, а то вышел бы такой скандал! Еще немного — он бы разрушил мою репутацию. Поэтому я решил от него избавиться. Загипнотизировал его и велел покончить с собой, прыгнувши в море с западного мола. Там было обо что разбить себе голову. Со второй попытки у него отлично получилось. А потом произошло то, чего я не планировал и не ожидал. Самоубийство — оно и оказалось тем недостающим элементом, который я все не мог найти. Это и был последний поворот ключа, которым отпиралась дверь. А с ней открылись такие перспективы, что дух захватывало. Вот так и стал Виталька первым психически нормальным человеком, способным обитать и внутри жизни, и внутри смерти. Первый не подчиненный всем этим нездоровым, болезнетворным условиям нашего ненормального существования — времени, пространству, форме, логике».

— Но разве Виталик жил тогда? — удивился Алеша. — Ведь я же помню его… Помню, он убился прошлым летом…

Старик рассмеялся.

«Это он захотел, чтобы ты так помнил, когда он к тебе пришел. Нормальный человек, Алешка, может делать что хочет. Все, что хочет. Он же бог среди людей, понимаешь это? Бог! Для него реальность — как сон, а сон — как картинка, которую он может рисовать и дорисовывать. Он, ежели захочет, может родиться заново — от любых родителей, которых сам себе выберет. Может войти в любого человека, как в комнату. Может любую дичь внушить кому угодно. Да ты сам скоро все поймешь, все ощутишь. Ты ведь уже начал исцеляться. Думаешь, зачем это все?»

— Что «это все»? — спросил Алеша.

«Да все, что я для тебя сделал! Я ведь Витальку этого, как крысу лабораторную использовал, чтобы на нем проверить метод, все выверить, отточить, а потом уж применить к себе и к моим родным. Теперь я знаю то, чего раньше не понимал. Чтобы процесс шел успешнее, надо начать с жертвы. Без пролития крови не бывает настоящего оздоровления. Родьке… отцу твоему пришлось наврать, что ты не сын ему, что мать твоя гульнула на стороне, иначе я бы его не заставил убить ее, не смог бы. А так — смог. И ты должен был плоти материнской вкусить, чтобы перешагнуть черту, которой жизнь твоя очерчена. Вот и вырвался ты из проклятого круга и вышел на свободу. Ты уже одной ногой в нормальное состояние ступил. Ты же видишь, как реальность вокруг тебя раздваивается, слоится, трещит по швам! А это пробуждение твое, понимаешь ты? Я ведь тебя не тем путем повел, которым Витальку вел, а другим — кратчайшим и лучшим. Кто материнской плоти вкусил, тому не надо уже самоубийством кончать, он и так уже по сути заживо мертв, и в нем начинают признаки пробуждаться. Те признаки, что нас, нормальных людей, отличают от всех этих… от прочих. Тебе немного еще осталось. Последние шаги. Тогда ты станешь одним из нас».