Полководец. Война генерала Петрова

ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЕБЕ

После публикации в журнале второй части повести я получил много писем, в которых читатели просят меня подробнее рассказать о себе. Велик соблазн. Но это была бы уже другая книга. Надеюсь, когда-нибудь я к ней подойду, в этой же повести, как было задумано и обещано, я буду писать о жизни и деятельности Ивана Ефимовича Петрова, а о моей жизни, только когда она соприкасалась так или иначе с жизнью Петрова.

Перед началом Белорусской операции как раз и произошел один из таких случаев, о нем я и расскажу в этой главе, осветив подробнее, некоторые обстоятельства, чтобы было понятно, почему и как возникло это наше «соприкосновение».

В 1942 году попал я на Калининский фронт, побывал в опасных переделках. Вел себя в боях так, что был замечен и отмечен командованием. Отмечен не орденом, не медалью, штрафников правительственными наградами не награждали; первая и последняя и самая высокая их награда — это возвращение имени обыкновенного, честного, чистого перед Родиной человека. Такое имя обычно люди носят, даже не подозревая, как оно высоко. Оно для них естественно, как воздух или солнце. А кое-кому приходится получать его с большим трудом — штрафник должен заслужить это имя, искупить свою вину кровью, то есть быть раненым или убитым в бою. В порядке исключения допускалось освобождать из штрафной роты за особое отличие в боях. Это случалось редко, почти все штрафники получали освобождение по главной причине — ранению или смерти. Я и еще несколько человек, каким-то чудом не убитых и не получивших ранение ни в ходе атаки, ни в рукопашной, освобождению не подлежали. Нас зачислили в другую, вновь прибывшую штрафную роту. В ней я, побывав снова в нескольких рукопашных, опять остался жив и не ранен. После этих боев я и был отмечен командованием, получив свою первую награду — маленький квадратный листок бумаги, который до сих пор храню вместе с орденами. Вот этот бесценный и памятный для меня документ:

«СПРАВКА О СНЯТИИ СУДИМОСТИ.

Настоящая справка выдана красноармейцу Карпову Владимиру Васильевичу в том, что в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 декабря 1941 года, постановлением Военного совета Калининского фронта от 20 февраля 1943 г. за № 016 за проявленное им отличие в боях с немецкими захватчиками судимость по приговору Военного Трибунала Средне-Азиатского Военного округа, которым он был 28.04.41 г. по ст. 66- Ючасть 1 Узб. УК (по УК РСФСР — ст. 58–10 часть 1. — В.К.) осужден к лишению свободы на 5 лет, с него снята.

20 февраля 1943 г.

Секретарь Военного совета. Калининского фронта — подпись Печать: Военный Трибунал Калининского фронта».

Став полноправным красноармейцем, я был зачислен в 629-й полк 134-й дивизии, которой была придана штрафная рота. В беседе с прибывшим пополнением командир полка подполковник Алексей Кириллович Кортунов обратил на меня внимание. Узнав, что я бывший боксер, он сказал:

— Ну, тебе прямая дорога в разведку!

Здесь мне хочется сделать отступление и сказать, что Алексей Кириллович Кортунов, с которым меня столкнула судьба, был замечательной личностью, о нем надо бы написать отдельную книгу.

Одаренный инженер, Кортунов до войны жил и работал в Москве. Военного образования он не имел. С началом войны был призван и назначен на должность дивизионного инженера 134-й стрелковой дивизии. В ходе тяжелых боев на Калининском фронте части несли большие потери. Однажды в 629-м стрелковом полку погибло все командование. Заменять было некем. Командир дивизии полковник Е.В. Добровольский послал в полк находившегося рядом с ним на НП дивизионного инженера. Напутствовал: «Собери там все, что можно, продержись до вечера». Кортунов, от природы человек волевой, прекрасный организатор, сплотил бойцов. Полк отбил атаки врага, продержался до вечера и весь следующий день. Комдив подбадривал: «Молодец, Кортунов, продержись еще денек, пока подберем командира». Кортунов продержался неделю и больше. Когда в таких горячих боях человек умело прокомандовал полком почти месяц, надо ли его заменять? Так и оставили Алексея Кирилловича командиром полка. Он не раз отличался в боях, за что был отмечен командованием. Я помню, как его однажды повысили, назначив замкомдивом. Он пробыл на этой должности недолго. Очень скоро запросился назад: «С полком я вроде бы справляюсь, а выше не могу». Ему разрешили вернуться в родной полк. И он прекрасно им командовал до конца войны, заслужив многие награды, в том числе и высокое звание Героя Советского Союза.

Я уверен, Кортунов известен многим читателям как министр газовой промышленности СССР — он им был после войны восемнадцать лет, до последнего дня своей жизни. Он и после войны сделал много доброго и нужного для Родины, но это, как я уже сказал, тема для другой книги.

Итак, стал я рядовым разведчиком взвода пешей разведки 629-го стрелкового полка. Эта самая маленькая должность в сложной, опасной и очень нужной разведывательной службе. Настолько маленькая, что, можно сказать, я был на противоположном полюсе от разведчиков масштаба широко известного читателям романтического Штирлица — Исаева. Не буду здесь сравнивать и отдавать предпочтение какой-либо форме разведки, она всякая, в любых своих звеньях, и опасна и необходима. А что касается романтического ореола, то разведчики любой категории не только его не видят и настолько им не до этой романтики, что они относятся с улыбкой к литераторам, к работникам кино и драматургам, придумывающим эту романтику. Разведчик просто ближе других к смерти. Смерть на войне всюду, она может настигнуть тебя пулей, осколком или упасть бомбой с неба. Кроме этих, возможных на войне в равной степени для всех — и для разведчиков в том числе — смертей, от которых все же можно спрятаться в окопе, блиндаже, в каком-либо другом укрытии, разведчик вроде бы вступает с ней в единоборство. Отправляясь на задание, он сам идет ей навстречу и остается жив, если обманет врага и смерть своей ловкостью, хитростью, умом.

Неудобно говорить о себе, но сказать об одном качестве надо — оно объясняет то, почему я остался жив, побывав в многочисленных опасных вылазках в стан врага. На эту особенность сразу обратил внимание подполковник Кортунов, поставив знак равенства между словами «боксер» и «разведчик». Я действительно до войны был неплохим боксером. Чтобы не быть голословным и самому не хвалить себя, приведу цитату из заметки «Чемпион по боксу», напечатанной в 1940 году в нашей училищной газете:

«…Недавно разыгрывалось первенство по боксу между республиками Средней Азии. Каждая республика выставляла лучших боксеров. Орденоносную республику Узбекистан защищали 8 лучших боксеров, в числе которых был и курсант Карпов В.

Молодой, энергичный, обладающий прекрасной техникой бокса — чемпион САВО В. Карпов с желанием принял участие в розыгрыше первенства.

Он приложил немало усилий, чтобы выйти победителем. Карпов на соревнованиях показал высокое мастерство бокса и провел все матчи без единого поражения. Он отстоял честь училища.

Республиканский комитет ФК при СНК УзССР наградил Карпова В. дипломом “Чемпион Средней Азии в среднем весе” и серебряным жетоном.

Курсант Д. Солоненко».

Почему я счел нужным рассказать об этом читателям? Потому что боксер — это человек, не только умеющий хорошо пользоваться кулаками, но еще и привыкший быстро соображать. На тренировках и в поединках на рингах я был приучен думать быстро. Сохраняя хладнокровие под градом ударов, я в десятые доли секунды рассчитывал, как отбить летящий в меня кулак противника и как самому при этом нанести удар. Вот эти десятые доли секунды, на которые я опережал в мышлении во время войны врагов в критических, экстремальных ситуациях, и были моим постоянным преимуществом, которое помогало мне и выполнять задания, и остаться в живых..

И еще одно обстоятельство, которое заставляло меня действовать активнее моих боевых товарищей. Я понимал, если случится чудо и я вернусь домой живым, мне после войны с клеймом бывшего «врага народа» существовать будет непросто. Примут ли меня в институт? Возьмут ли на хорошую работу? И вообще что я буду делать? Ведь профессии у меня никакой нет. Размышляя обо всем этом, я решил для себя так: если я на войне проявлю себя смелым, то могу заслужить орден. А с орденом мне уже будет легче! До войны я видел: орденоносец — уважаемый человек, ему все дороги открыты.

Получив медаль «За отвагу», а затем орден Красной Звезды, я уже мечтал о третьей награде. Был я тогда молод и горяч — в 1942 году исполнилось мне всего двадцать лет. Очень мне хотелось вернуться в Ташкент с гордо поднятой головой, снять с себя и родителей незаслуженную тень, брошенную на нашу семью моей судимостью, вот я и лазил с разведчиками, как говорится, не щадя живота своего. Мои дела не оставались незамеченными. Мне присвоили звание сержанта, и я стал командиром отделения. Затем — младшего лейтенанта, лейтенанта. Я уже командовал взводом разведки. Командир полка Кортунов ценил меня, ибо наш полк никогда без «языков» не сидел. О наших делах шла добрая слава на Калининском фронте. Обычно разведчиков, как и летчиков, представляли к званию Героя Советского Союза не только за отдельный выдающийся подвиг, но и за суммарные боевые дела. Были такие неписаные законы, вроде даже правила — летчика представляли за сбитые 20–25 самолетов врага, а разведчика за приведенных 15–20 «языков». Настал день, когда на моем счету было участие в захвате уже 45 «языков». Подполковник Кортунов позже объяснил мне, что, учитывая темное пятно в моей биографии, он не представлял меня к высшей награде, когда на моем счету было 20 «языков», ждал, чтобы их количество было такое, когда не смогут отказать в присвоении мне звания Героя. И вот ходатайство пошло «наверх».

Время шло, я продолжал ходить на задания, а ответа «сверху» все не было. Вдруг меня вызывают к командиру полка. Вызов в штаб для меня не был необычным делом — я там получал очередную задачу почти ежедневно. Пришел к Кортунову. Он сидит мрачный, на меня глаз не поднял. В чем, думаю, дело? Вроде бы я ничем не провинился. Алексей Кириллович был чуткий и совестливый человек, то, что произошло, видно, обескуражило его настолько, что он испытывал передо мной (перед подчиненным!) неловкость. Он коротко сказал:

— Вот почитай, — и повернул ко мне бумаги, которые лежали на столе.

Я прочитал заголовок: «Наградной лист». Ниже шли моя фамилия, биографические данные и описание тех дел, за которые меня представляли к званию Героя Советского Союза. Но, как бы зачеркивая все это, наискосок наградного листа бежали крупные красные буквы кем-то написанной резолюции. В этих буквах, еще до того, как я понял их смысл, даже внешне виделось раздражение того, кто их написал: «Вы думаете, кого представляете?!» Подпись была неразборчивая, но такая же жирная и сердитая, будто вся состояла из восклицательных знаков.

Кортунов как-то тихо, по-домашнему, неофициально сказал:

— Ну ничего, Володя, не огорчайся. Правда на земле все же есть…

Командир впервые назвал меня по имени. И от этого у меня на душе сразу стало теплее. Я даже не успел огорчиться от того, что рухнула моя мечта о таком высоком звании, для которого я, по правде говоря, сделал не меньше других разведчиков, уже носивших Золотые Звезды. В газетах пропагандировали мой опыт, на сборах разведчиков называли первым, и ребята меня спрашивали: «В чем дело? Почему ты еще не получил Звезду?» Что я мог ответить? Рассказать свою биографию? Получится, что я жалуюсь, ищу сочувствия.