Пленники

2

Между тем фрау Хильда продолжала собирать сведения о муже. Через Ценкера и его друзей она познакомилась с целым рядом военнослужащих. Но кто мог сказать, жив ее муж или умер? Все пожимали плечами: если среди мертвых не обнаружен его труп, — «значит, фрау, ваш супруг в плену». А что может приключиться с ним в плену — гм!..

Фрау Хильда не могла примириться с мыслью о том, что до конца войны она не получит никакого известия о судьбе мужа.

«Почему так случилось?» — спрашивала она себя и мучилась, не находя никакого ответа на этот вопрос. Она ловила себя на том, что только теперь поняла, как ужасны законы, по которым посылают людей умирать на фронтах, пропадать бесследно. И таких не десятки, не сотни, а целые миллионы!..

Ах, ведь до войны она с Эдмондом и миллионы таких же людей, как они, были вполне счастливы. Кому была нужна эта война?

Вчера Хильда получила письмо от подруги, которая чернилами, смешанными со слезами, писала, что брат ее погиб на фронте. Это снова, и самым жестоким образом, напомнило Хильде о ее собственном горе. Сев за письменный стол мужа, она хотела выразить подруге свое сочувствие, но, написав несколько строк, положила перо и стиснула виски. На чистый лист бумаги падали капли слез. Неужели то, что она напишет, может утешить приятельницу? На поле боя погиб юноша — художник. Эдмонд часто говорил о нем: «Мальчишку ждет будущее». Вот его будущее! Ничтожный кусочек металла уничтожил целый мир невоплощенных мечтаний!.. Сиротеют семьи, сиротеют народы, сиротеет вся планета… Да есть ли после этого бог?

Ответить на письмо подруги она собралась лишь на следующий день. Заклеив конверт, она уже хотела выйти и бросить его в почтовый ящик, когда в передней раздался звонок. Она открыла дверь и увидела на пороге незнакомого человека со смуглым лицом, — это был Бениамин Цовикян. Попросив извинения у хозяйки, он сказал, что хотел бы с ней поговорить.

Хильда пригласила его в гостиную. Настороженно смотрела она на гостя.

— Я, наверное, вам помешал? Вы, как вижу, собирались уходить. Наверное, на работу?

— Нет, я нигде не работаю.

— Это хорошо! Война оторвала многих женщин от дома, от семейных забот…

Фрау Хильда нетерпеливо ждала, когда гость заговорит о причине своего появления. Почему-то ей казалось, что он принес весточку об Эдмонде.

Цовикян, заметив, что разговор не клеится, откровенно объяснил, зачем он пришел.

Фрау Хильда побледнела. Она едва удержалась, чтобы не воскликнуть: «Это тот русский пленный?» Но спросила по-другому:

— Этого парня я видела в Цельтвиге. Цыган он, что ли?

— Нет, не цыган. Армянин. Вы слышали когда-нибудь об армянах?

Фрау Хильда кивнула, хотя в эту минуту для нее не имело никакого значения, к какой национальности принадлежит тот черный человек. Парень был пленным, недавним солдатом Советской Армии, который неизвестно каким чудом спасся из лагеря и теперь бродит с места на место. Раньше Хильда не проявила бы к нему никакого интереса, но, подумав о том, что ее Эдмонд тоже в плену, она, непонятно для самой себя, захотела увидеть Гарника.

— Приходите завтра, — сказала она. — Тереза будет дома.

Но, проводив Цовикяна, Хильда задумалась. Как? — она в своем доме принимает одного из тех, которые убили или захватили в плен ее Эдмонда?! Не позвать ли завтра и Ценкера? Сказать ему: «Вот, Ценкер, человек, который убьет вас, если вы отпустите его отсюда целым и невредимым».

Она почувствовала, как горят у нее щеки.

Весь следующий день она ничего не могла делать: то ложилась, то бесцельно ходила по комнате. Только под вечер немного приоделась и приготовилась к встрече гостей.

Цовикян и Гарник явились точно в срок. Гарник от волнения краснел и стеснялся прямо посмотреть в глаза хозяйке, словно, входя сюда, совершил большое преступление.

— Вот и наш молодой человек! — первым заговорил Цовикян, улыбаясь Хильде как старой знакомой.

— Пожалуйста, проходите. Тереза вот-вот должна вернуться. Садитесь!

Все сели. В первую минуту все трое чувствовали себя как бы скованными.

Хильда, казалось, хотела вспомнить что-то важное — и не могла. Наконец, со слабой улыбкой на бледном лице, она спросила:

— Вы долго здесь собираетесь пробыть, молодой человек?

— Нет, очень мало, — сразу ответил Гарник, думая удовлетворить ее этим ответом.

Улыбка пропала с лица Хильды. Она не об этом хотела спросить юношу. Не все ли равно ей, сколько пробудет этот чужестранец в их городе? Единственное, что она хотела знать — это то, что делают с людьми, которые попадают в русский плен. Но об этом Хильда не стала спрашивать сразу, боясь, что Гарник насторожится и не скажет правды. А ей требовалась только правда, как бы горька ни была она.

Цовикян, естественно, не мог знать, что происходит в душе этой женщины и все пытался оживить разговор. Он намекнул, как трудно, должно быть, сейчас Геворгу его ожидание. Это подобие шутки в другом случае, может быть, и развеселило бы Хильду, но теперь она безразлично посмотрела на молодого человека и вдруг, неожиданно для самой себя, спросила:

— Скажите, пожалуйста, у себя на родине вы видели немецких военнопленных?

— Немецких военнопленных?

Гарник с удивлением смотрел то на хозяйку, то на Цовикяна, не понимая, почему был задан ему этот вопрос.

— Нет, не видел. Но, извините…

Хильда вскинула на него глаза и резко сказала:

— Мой муж, как мне сообщили, взят в плен в районе Харькова.

— Харькова?

— На них напали партизаны. Несколько человек убили, а некоторых, вероятно, взяли в плен. Мне хотелось бы знать: что с ними сделают?

Цовикяну только сейчас стала понятна причина странного поведения хозяйки.

Да, очень многие не думали о том, что война их лишит близких, куска хлеба, земли, дома, счастья… Только после того, как непоправимое произошло, люди поняли, как все это ужасно.

— Если бы люди были умнее, — вслух высказал свой вывод Цовикян, — они не должны были допустить эту войну…

— Это зависело не от нашей воли, — тихо отозвалась Хильда.

— Именно от нашей, фрау: от моей, от вашей, от его, от воли множества других людей, подобных нам с вами. Только мы не сумели выразить свою волю.

Хильда, словно сбросив с себя оцепенение и глядя прямо в глаза Цовикяна, возразила:

— Нас и не спрашивали. Что мы представляем собой, чтобы спрашивали у нас, нужно или нет начинать войну?

Чувствуя, что его слова могут быть неверно поняты, Цовикян беспокойно повернулся всем телом и торопливо пояснил:

— Я хотел сказать, что ни один из людей не должен обладать правом выносить смертный приговор миллионам подобных себе. Эти миллионы должны сказать, что они вовсе не хотят умирать, вот что!

Разговор этот затянулся, а Терезы все не было и не было. При каждом шорохе за дверью сердце Гарника замирало.

Меняя тему разговора, хозяйка спросила, при каких обстоятельствах Гарник попал в плен.

— Вы не бойтесь! — сказала она. — Мне уже все ясно. Ведь, наверное, вы со своим товарищем пробираетесь на восток, чтобы присоединиться к вашим?

— Ничего подобного! Нас угнали на работу, и сейчас мы возвращаемся к родным.

— Кто у вас остался из родных?

Гарник сказал правду:

— Мать, отец, сестра. Был еще брат… Он погиб…

— Ваши родные не знают, что вы попали в плен?

— Нет, не знают.

В глазах фрау Хильды блеснуло сочувствие. Нет, это была уже не та женщина, которая хотела указать на Гарника Ценкеру. Она и вчера устыдилась своего побуждения, а сегодня, после этого разговора, даже не вспоминала о нем. Чем виноват этот молодой человек, который перенес на своих плечах все тяготы войны, потом был заброшен в чужие страны, где не каждый мог ему посочувствовать? Фрау Хильда на минутку представила горе матери Гарника, и сердце ее окончательно смягчилось. Сейчас у нее не было никакой злобы к этому пленному. Она даже сочувствовала Гарнику и втайне подумала, что там, в далекой загадочной России, может быть, найдется человек, который посочувствует и ее Эдмонду.

И у Гарника она уже не возбуждала прежней настороженности и антипатии.

Но почему же нет Терезы? Уже начинало темнеть, было рискованно поздно вечером выходить на улицу, — их мог остановить патруль, проверить документы.

Хозяйка тоже начала беспокоиться.

— Не знаю, почему она так запоздала. Никогда с ней не случалось. Она давно должна была быть дома.

Гости уже собрались уходить, когда за дверью послышались шаги и сдержанные женские рыдания.

Фрау Хильда вскочила и бросилась к двери. На площадке, прижавшись всем телом к стене, стояла Тереза.

— Тереза, что с тобой? — тревожно спрашивала фрау Хильда, обнимая ее и увлекая в комнату.

— Они… они… — Тереза, как слепая, смотрела вокруг невидящим взглядом. — Они… напоили меня…

— Кто — они?

Тереза уронила голову на грудь Хильды, захлебываясь слезами.

— Знакомые Ценкера, приехали с фронта… Мне велели обслуживать их в номере… А потом…

Гарник стоял бледный, ничего не понимая.

В памяти его эта девушка запечатлелась, как сказочная, непорочная красавица. А сейчас… сейчас с ее уст сорвалось: «Они напоили меня!..» Этот истерический плач, это страшное, перекосившееся лицо… Глаза, затуманенные до такой степени, что она даже не узнала его, Гарника!..

Фрау Хильда, сжав в ладонях голову девушки, хотела посмотреть ей в глаза, но голова Терезы бессильно падала на грудь, глаза были закрыты. Пытаясь привести ее в себя, фрау Хильда сказала:

— К тебе гости пришли, опомнись! Вот Геворк…

— Геворк?..

Девушка открыла глаза и, увидев Гарника, кинулась в другую комнату, но в дверях у нее подкосились ноги и, потеряв равновесие, она грохнулась на пол.

— Лучше мне умереть! Лучше умереть!.. — сквозь стоны и рыдания повторяла она.

Цовикян и Хильда, взяв девушку под руки, уложили ее на диван в соседней комнате.

Из-за прикрытой двери доносились плач и бессвязная речь Терезы.

Наконец Цовикян вышел в гостиную и мрачно сказал стоящему в оцепенении Гарнику:

— Ах, негодяи!.. Уже поздно, Гарник, пойдем отсюда. Надо идти! Тебе нельзя говорить с нею… Пошли!.

— Да… — в полном отупении согласился Гарник.

Не попрощавшись с фрау Хильдой, они вышли на улицу. Долго шагали молча. Цовикян понимал состояние Гарника и не начинал разговора. Только бормотал под нос:

— Негодяи! Подлецы! Сделали девушку несчастной. На всю жизнь несчастной! Ах, мерзавцы, будьте вы прокляты!

Когда они пришли домой, там их ждал Бекмезян. Завидев Гарника и Цовикяна, он радостно воскликнул:

— Устал ждать вас! Официант мне сказал: ушли с Цовикяном. Где это вы пропадали? Госпожа Анаит не знает, Оник тоже твердит: «Незнай, незнай!» Что же вы, друзья? — Устроились тут, а мы вас разыскиваем.

— Зачем разыскиваете? — сердито спросил Цовикян, даже не скрывая своего недовольства.

— Как это зачем? Мы же устраиваем собрание наших. Пригласительные билеты раздали.

Бекмезян вытащил из кармана красиво отпечатанный пригласительный билет, в котором было написано, что на собрании местных армян выступят приехавший из Берлина доктор Кайцуни и «бежавшие от большевистских ужасов Григор Айдинян и Оник Великян».