Путешествия Элиаса Лённрота. Путевые заметки, дневники, письма 1828-1842 гг.

От Кивиярви до Кёунясъярви вряд ли вообще возможно проехать на обычной колесной повозке, поэтому придумано другое приспособление: на двух шестах длиной пять-шесть локтей, перехваченных параллельными перекладинами, установлен короб. Концы шестов тянутся по земле, остальная же часть и короб приподняты над землей. По дороге нам встретилось несколько таких волокуш. Владельцы их были из Ухтуа — большого и богатого села, которое находится в четырех милях севернее погоста Вуоккиниеми. Мужиков, по моим подсчетам, было около пятидесяти, а возов — не более десяти; на несколько человек была одна повозка, иные несли мешки на себе. Этой осенью четыреста человек из одной только волости Вуоккиниеми вынуждены были отправиться в Финляндию торговать вразнос. Поскольку ни один из них не возвращается без прибыли, составляющей по меньшей мере около ста рублей, а у некоторых и до двух тысяч, то можно представить, что за одну только зиму они вывезут из Финляндии сто тысяч рублей ассигнациями. Многие занимаются меновой торговлей, обменивая свой товар на меха, полотно, женские полосатые юбки и т. д. Меха они большей частью сбывают на ярмарке в Каяни, а полотно, юбки и прочее — в Архангельской губернии.

В лодке, в которой я ехал, пожилая женщина всю дорогу проплакала об оставленном на берегу единственном сыне, которого она не увидит до будущей весны, а возможно, и дольше. Я пытался успокоить ее и отчасти преуспел в этом, заверив, что сын ее вернется домой живым и невредимым, если только сумеет уберечься от ленсманов и воров. За полмили до Вуоккиниеми я завернул в маленькую, в четыре дома, деревушку Ченаниеми. Хозяйка самого большого дома была родом из Финляндии, из прихода Кийминки в Похьянмаа[57]. Ее покойный муж по фамилии Кеттунен[58] прожил много лет в Финляндии, шил крестьянам полсти и овчинные тулупы, а также другую одежду. Взяв там жену, он вернулся домой, завел хозяйство и справно зажил. Три-четыре года назад он умер, оставив после себя вдову и четверых детей, двух мальчиков и двух девочек. Он был известным в этой местности стихотворцем. К тому же Кеттунен обладал большим поэтическим дарованием. Это про него архангельские[59] крестьяне пять-шесть лет назад рассказывали, что он мог петь две недели подряд, прерываясь лишь для того, чтобы поесть и поспать. У меня есть одна из рун, где он изобразил, как некий человек сватался к его дочери и получил отказ. Как нельзя более удачно описав жениха, Кеттунен рисует картину сватовства. Мать жениха говорит:

Я хотела б, я желала б
взять в невестки молодую,
сыну моему в супруги.

На это Кеттунен отвечает за свою дочь:

Маловата моя дочка,
мамы ветка низкоросла.

Мать жениха, Наталья, пришедшая сюда со своим сыном Ортьё, понимает, что Кеттунен не хочет выдавать свою дочь, но продолжает, не пугаясь отказа:

Не пошлю корье толочь,
не отправлю бить солому,
тесто отведу месить,
каравай ровнять огромный,
хлеб ржаной на ломти резать.

Кеттунен очень вежливо возражает, намекая на то, что его дочь слишком молода и мала еще, и добавляет:

Кто бы поднял на вершок,
кто бы ей хоть пядь прибавил,
удлинил мою дочурку, —
сотню бы вручил тому,
сунул бы хоть тыщу марок.

Лишь после этого жених и его мать отказываются от своей затеи и уходят из дома Кеттунена, чтобы просватать невесту в другом месте.

Подобно певцам Востока, наши народные стихотворцы охотно вплетают в стихи свое имя. Кеттунен заканчивает упомянутое стихотворение словами:

Кто ж придумал песню эту,
песнь короткую исполнил?
Это лис[60], парнишка быстрый,
стройный парень, чуб короткий,
по глухим местам он бродит
темной ночью в непогоду,
в распроклятое ненастье.

Говорит, что даже на смертном одре он обратился к жене со словами в стихотворном размере, и, в частности, печалясь о ее судьбе, сказал:

Без плода осталась Марья,
в горести жена из Руотси,
при моем уходе в Ману[61],
при разлуке с этим миром.

Эта самая Мари, о которой говорится в стихе, еще прошлым летом вдовствовала в Ченаниеми. Сразу же после замужества она перешла в русскую веру, переняла все здешние обычаи, так что и не подумаешь, что она родом из другой страны, из других мест. Я порадовался за нее, когда услышал, что она слывет образцовой хозяйкой. Привыкшая в родных местах к работе, она научилась здесь от женщин чистоте и опрятности. Когда речь зашла о ней, одна из женщин сказала: «Бывает, и удачно женятся в Финляндии, но многим не везет». И она назвала имена нескольких хозяек, привезенных из Финляндии, якобы так и не привыкших к опрятности и поддержанию чистоты в доме. Если бы все привозили с вашей стороны таких жен, как Кеттунен, заключила она, наши девицы, чего доброго, оставались бы незасватанными.

В тот же день я прошел от Ченаниеми еще милю до Понкалахти. Понкалахти — маленькая деревушка, состоящая всего из четырех-пяти домов. Я намеревался сначала отправиться прямо в Вуоккиниеми, но мне сказали, что в Вуоннинен есть много хороших певцов, и я направился туда. По моей просьбе в проводники мне дали крестьянского мальчика; я считаю, что поступил благоразумно, не отправившись один по этой глухомани, хотя идти предстояло не более мили. Мы шли прямо по дремучему лесу, местами казалось, что тут никогда не ступала нога человека. Примерно на полпути на свежевырубленной подсеке мы увидели крест с двумя поперечными перекладинами. Я вспомнил упоминания путешественников о крестах, которые встречались им по обочинам дорог во многих католических странах и которые якобы указывали на совершенные в этих местах убийства. Я рассказал об этом своему проводнику, он сильно удивился, как это я мог такое подумать об их стороне. Он рассказал мне, что в минувшем году один крестьянин рубил здесь лес, его придавило деревом, и он умер тут же на месте. Поскольку вынести тело из леса было трудно, попросили у попа разрешения похоронить его здесь, на месте происшествия, в знак чего и поставили этот крест. Я мысленно представил себе, как поступили бы в подобном случае у нас. Случись это хоть в самый разгар сенокоса, тут же позвали бы всю деревню тащить покойника в церковную землю, но на месте гибели хоронить не разрешили бы.

Поздно вечером я пришел в Понкалахти. Хозяева дома сразу же спросили, не хочу ли я попариться. Я думал, что баня уже истоплена, и немало удивился, узнав, что топить ее начали только сейчас, специально для меня. Здесь повсюду такой гостеприимный народ. Всегда предложат поесть, попариться в бане, угостят брусникой, которой им хватает не на весь год.

На следующее утро я отправился в Вуоннинен. Эта деревня находится в двух милях от Понкалахти, и добираться туда надо по озеру Верхнее Куйтти. Я нанял гребцов — двух братьев: парнишку лет пятнадцати и другого, лет семи-восьми. От них я узнал, какую оплошность допустил вчера вечером в Понкалахти. В доме, где я остановился на ночлег, я читал вслух стихотворение Кеттунена, в котором, как оказалось, зло высмеивалась одна из присутствующих. «Разве вы не заметили, что женщина рассердилась и вышла?» — спросил паренек постарше. Я не заметил этого, видел только, что некоторые заулыбались и обменялись многозначительными взглядами. Старший из братьев очень удивился, когда узнал, что я отправился в путь ради такого пустякового дела, как собирание старинных рун, а затем сам начал петь отрывки из древних рун о Вяйнямёйнене, Йоукахайнене, Лемминкяйнене и других[62]. Заметив, что они во многом отличаются от ранее собранных мною, я начал записывать. Когда я спросил мальчика, где он выучил эти руны, он ответил, что столько может спеть кто угодно, если не лень. В это трудно поверить, но действительно, кроме малых детей, здесь не найдешь человека, который не припомнил бы отрывок из старинной руны или более новой песни, а зачастую даже могут дополнить ту, которую им зачитываешь. Я уговорил старшего «не лениться» и петь всю дорогу, обещав ему за это сверх договорной платы еще двадцать копеек. Младший брат, тоже пожелавший немного заработать, спросил, не дам ли я и ему «грош» (двухкопеечную монету, на которой изображен всадник) за сказку, которую он расскажет. Я сказал, что дам ему и два гроша, пусть только подождет, пока я запишу руны у старшего. Он согласился, но когда до берегов Вуоннинен оставалось версты две, а я все еще записывал руны, он заплакал. Мне пришлось прервать записи рун и заняться его сказкой. Ветер гнал лодку к берегу, и я велел паренькам не грести, чтобы растянуть время. Сначала я попросил мальчика рассказать всю сказку до конца, чтобы знать, стоит ли ее записывать, тем более что у меня не было с собой лишней бумаги, поэтому не хотелось расходовать ее на случайные записи. Затем я записал сказку и, не будь она такой длинной, поместил бы ее здесь целиком. То была сказка о дочери Сюоятар[63], обольстившей одного парня. Со слов мальчика я записал следующее: «Жила-была старуха. Родился у нее сын. Старуха умерла. Парень пошел на охоту. Пришел на мыс морской. Сюоятар заставила свою дочь пойти к нему. Прилетела она лебедем на мыс морской. Парень разделся. Пошел купаться. Украли одежду. Стал искать свою одежду. Идет ему навстречу дочь Сюоятар. Парень думает, кем назовется, тем и будет. Если братом — то братом, если сестрой — то сестрой, если отцом — то отцом, если матерью — то матерью, если невестой — то невестой. Стала невестой. Утром приехали забирать их на трех кораблях. Воткнули парню сонные иголки в уши и понесли с корабля на корабль. Тут дочь Сюоятар сказала матери...» Я привел здесь это начало, чтобы показать, каков стиль подобных сказок. В том месте, где мальчик хотел показать, как птица взлетала все выше и выше, пока совсем не скрылась из виду, он говорил «поднималась, поднималась, поднималась, поднималась, поднималась, поднималась, поднималась» и «летела, летела, летела, летела, летела, летела, летела», так, что последнее слово ряда было так же трудно уловить, как и увидеть птицу на той высоте, куда возносил ее мальчик в своем воображении.

Таких сказок много, они мифологические по содержанию и заслуживают того, чтобы их собирали. Теперь я жалею, что в студенческие годы обычно проводил время на островах, вместо того чтобы устроиться на лето у здешних финнов. Времени тогда было достаточно, чтобы записывать как руны, так и сказки, а кроме того, можно было бы вести языковые наблюдения.

Еще в Ченаниеми мне посоветовали зайти в Вуоннинен в дом Мийны, который расположен выше по берегу, крайний слева. Сказали, что дом этот построен получше, да и посостоятельней других. Говорили, правда, что хозяева немного угрюмы и строги, но в общем-то порядочные люди. Выяснилось, что неподалеку от их дома живет известный певец Онтрей[64] и другой — не менее известный — Ваассила[65]. Я, стало быть, направился в дом Мийны, где застал обоих сыновей хозяина. Один из них чинил большой невод, другой шил себе сапоги, собираясь в ближайшее время по торговым делам в Финляндию. Жива была и их старушка мать, родом из Латваярви, что недалеко от Кивиярви. Кроме нее в доме находились две молодухи — жены сыновей. Одна, судя по всему, более влиятельная, была дочерью Кеттунена из Ченаниеми, которую упомянутый Ортьё некогда тщетно пытался засватать. Она приняла меня чуть ли не как родственника, поскольку сама была финкой по матери. Ее младшая сестра тоже была замужем в Вуоннинен, за сыном хозяина соседнего дома, рунопевца Онтрея. Хотя изба Мийны, с большими окнами и чисто вымытым полом, выглядела уютно, хозяева все же настояли, чтобы я спал в горнице, расположенной по другую сторону сеней. Эта комната, с белыми стенами, столом, скамьей, полом и с висящими на стенах образами, тоже была опрятной, и я охотно повиновался. На следующий день с утра я записывал от Онтрея. С удовольствием провел бы с ним и послеобеденное время, но он не мог остаться дома — без него не справились бы на тоне. Я пожелал ему хорошего улова, предварительно договорившись о том, что если он наловит достаточное количество рыбы, то будет петь весь следующий день. Улов был не такой большой, но мне все же удалось записать под его диктовку довольно много рун. Вечером, когда Онтрей снова ушел на тоню, я пошел к Ваассила, который жил на другой стороне узкого пролива. Ваассила, известный знаток заклинаний, был уже в преклонном возрасте. Память его за последние годы ослабла, и он не помнил того, что знал раньше. Тем не менее рассказал множество эпизодов о Вяйнямёйнене и других мифологических героях, которые мне до этого были неизвестны. Если ему случалось забыть какой-либо эпизод, знакомый мне ранее, я подробно расспрашивал его, и он вспоминал. Таким образом, я узнал все героические деяния Вяйнямёйнена в единой последовательности и по ним составил цикл известных нам рун о Вяйнямёйнене.